Часть 1. Я ДОЛЖЕН ТЕБЯ УВИДЕТЬ
Анна аккуратно расставила тарелки. Сегодня пятница, ужин при свечах — традиция, которая длится десять лет. Сергей вот-вот должен был вернуться с тренировки дочки. На кухне пахло запеченной курицей с розмарином. Было тихо, уютно и… предсказуемо. Как мелодия, сыгранная тысячу раз.
Завибрировал телефон. Уведомление из «Одноклассников».
«Анна, это невероятно! Ты выглядишь все так же прекрасно». Отправитель: Лев Баранов. Фотография: мужчина с гитарой, седеющие виски, пронзительные глаза. Ее мир качнулся.
Лев. Ее первая любовь, поэт, бунтарь, уехавший за славой. Теперь — знаменитый музыкант, чьи баллады звучали в их с Сергеем машине.
«Анна, ты была моей самой чистой нотой. Вся моя музыка — отголосок твоего смеха», — писал он ночью, когда Сергей мирно посапывал рядом.
«Ты все еще пишешь стихи?» — ответила она.
«Только о потерянном рае. О тебе».
Так начался их виртуальный ноктюрн. Он звал ее музой, единственной, кто его понимал. В ее размеренной жизни это было как глоток шампанского — игристо, опьяняюще.
«Я приезжаю с концертом, — сообщил Лев. — Я должен тебя увидеть».
Сергей, заваривая чай, спросил:
— Кому это ты в телефоне улыбаешься?
— Однокласснику. Приезжает к нам в город, будет давать концерт. Может, сходить?
— Если хочешь, — пожал он плечами. — Сходи, развлекись.
Ее сжало от стыда. Его доброта была таким же обычным фоном, как шум холодильника.
Часть 2. КОЛЛЕКЦИЯ ПРЕКРАСНЫХ МУЗ
Концерт был магией. Со сцены Лев смотрел прямо на нее, посвятил ей песню «Белое платье на школьном балу». После шоу он сказал ей: «Жду у служебного выхода».
Они сидели в баре его отеля. Он говорил о пустоте славы, сжимая ее руку.
— Со мной рядом — подделки, Анна. А ты была настоящей. Бросай все. Поедем со мной. Ты вернешь мне себя, а я посвящу тебе лучший альбом. Это наша судьба.
В голове зазвучала симфония: громкие аккорды будущего со Львом и тихая мелодия утра с Сергеем — кофе в постель, дочка с книжкой.
— Я не знаю, Лев. Это так внезапно.
— Судьба не спрашивает расписания! — его глаза горели. — Ты боишься променять стабильное на настоящее? Он тебя ценит? Говорит ли он, что ты — его воздух?
Сергей не говорил. Он был землей под ногами. Но земля казалась такой серой, а небо — таким близким.
— Дай мне время подумать до утра, — попросила Анна.
Дома было тихо. Сергей спал. Она села в кресло у окна, где он читал газеты по воскресеньям. Где дочка оставила на подлокотнике плюшевого зайца. Где все дышало жизнью, которую она знала наизусть. И от этого сжималось сердце. Не от любви, а от страха, что завтра будет точной копией сегодня.
Она открыла ноутбук. Набрала: «Лев Баранов муза». И нашла интервью. Вопрос: «Откуда черпаете вдохновение?»
Ответ Льва: «Путешествую в прошлое. У меня коллекция прекрасных муз в разных городах. Нахожу девушек, с которыми был вместе, впитываю энергию ностальгии, чистоты… Это бесценный материал. Они думают, что я возвращаюсь за ними. А я возвращаюсь за тем, что мы когда-то чувствовали».
Текст бил по глазам, как пощечина. Она была не единственной. Материалом, призраком для коллекции.
Но потом она перечитала его последние сообщения. «Ты — исключение. Со всеми остальными — это работа. С тобой — все по-настоящему. Я устал от игр. Я искал тебя годами». Он писал это в четыре утра. Или это была лишь хорошо сыгранная нота в его партитуре?
Она подошла к спальне. Посмотрела на спящего Сергея. На его честное, уставшее лицо. Была ли это ее жизнь? Или просто удобная, налаженная колея?
Утром, за завтраком, дочка болтала о школе. Сергей разливал кофе.
— Ну как, понравился концерт? — спросил он.
— Это было… как вспышка света, — сказала Анна, глядя на него. — Сергей, а ты помнишь, как мы встретились?
Он удивленно поднял брови.
— В бухгалтерии, на совещании. Ты запуталась в отчетах.
— И ты меня выручил.
— Ну, так… — он смущенно хмыкнул.
Никакой поэзии, никаких муз. Только отчеты и неловкость. В этот момент она поняла, что готова отдать все за то, чтобы снова услышать слова, от которых перехватывает дыхание. Даже если они окажутся ложью.
— Мне нужно уехать, — тихо сказала она. — Ненадолго. Разобраться в себе.
В его глазах мелькнула боль, быстрая, как тень, и тут же погасла, спрятавшись за привычной сдержанностью.
— К нему? — спросил он так же тихо.
Она кивнула.
— Я не могу дышать здесь. Мне нужно… вспомнить, кто я.
— Ты — Анна. Мать моей дочери. Моя жена, — сказал он просто, без пафоса.
И в этой простоте была такая сила правды, что ей захотелось все отменить. Но призрак звал громче.
— Прости.
Сергей долго молчал, смотря в пустую чашку.
— Хорошо, — наконец выдохнул он. — Иди. Но знай: здесь, в этой «обычной» жизни, твое место будет пустовать. Мы его ничем не закроем.
Часть 3. ГЛАВНЫЙ ЭКСПОНАТ
Через месяц она стояла на огромной стеклянной террасе пентхауса в Питере, глядя на тусклое небо. Лев был на студии, дописывал ту самую песню о ней. Он был ласков, щедр, показывал ее миру как свою величайшую находку. Он действительно писал музыку, вдохновленную ею. Но по ночам его телефон тихо светился от сообщений от муз в других городах. И однажды она услышала, как он по телефону, смеясь, сказал кому-то: «Да, новая муза. Невероятная аура. Настоящая трагедия в глазах — это то, что нужно для следующего альбома».
Она была не исключением. Она была самым удачным проектом. Призрак прошлого оказался в ней самой — в той девушке, которой она когда-то была и которую так отчаянно пыталась вернуть, убежав от себя настоящей.
Однажды утром она собрала свою небольшую сумку — ту самую, с которой приехала. На столе лежал черновик его новой песни. Строчка гласила: «Ты сбежала от скуки в клетке, чтобы стать главным экспонатом в моей витрине».
Она вышла на улицу. Шел холодный питерский дождь. Она достала телефон. Единственным человеком, которому она хотела позвонить, была их двенадцатилетняя дочь, которая на прошлой неделе, рыдая в трубку, спросила: «Мама, когда ты наиграешься? Когда ты вернешься домой?»
А звонок она так и не сделала. Потому что дома больше не было. Была только дорога назад, длинная и трудная, по которой она, возможно, уже не имела права идти. Она ушла к призраку. И стала тенью в его ослепительном, пустом мире. Выбор был сделан. И теперь ей предстояло жить с его совершенной, оглушительной тишиной.