"Роди мне сына — и я разведусь."
"Ты же понимаешь, сейчас не время, вот родишь — всё решим."
"Мне нужен наследник, а не истерики."
"Ты же взрослая женщина, должна понимать." Мы были любовниками шесть лет. Не месяц, не вспышка, не "ошибка". Шесть лет жизни, отданных мужчине, который всегда был где-то между "скоро" и "потом". Он был старше — 44 года, уверенный, спокойный, с этой особой мужской интонацией человека, который никогда не торопится, потому что торопиться должны другие. Его звали Владимир. Женат, да. Но это слово он произносил так, будто речь шла о старом пальто, которое давно не носит, но выбросить пока лень. Он говорил: "Вот родишь сына — тогда всё изменится". Не прямо, не жёстко, а аккуратно, будто между делом, будто это не ультиматум, а естественный порядок вещей. Я верила. Потому что верить было легче, чем признать: меня используют как функцию. Не как женщину, не как партнёра, а как инструмент для продолжения рода. Беременность была тяжёлая. Физически и морально. Он исчез