Марина нашла эти бумаги случайно — искала свидетельство о браке для налоговой, а наткнулась на толстую папку с надписью «Для мамы», спрятанную под стопкой старых журналов в нижнем ящике комода.
Её руки дрожали, пока она перелистывала страницы. Выписки с банковского счета. Переводы. Каждый месяц — пятьдесят тысяч. Иногда семьдесят. Один раз — сто двадцать, с пометкой «на зубы». За три года набежала сумма, от которой потемнело в глазах.
Марина села прямо на пол, прислонившись спиной к холодному боку комода. Ноги не держали. В голове билась одна мысль: они копили на первый взнос за квартиру. Три года экономили на отпусках, покупали акционные продукты, отказывали себе во всём. И всё это время деньги утекали к свекрови, словно вода сквозь решето.
— Андрюша, ты дома? — раздался из прихожей знакомый, приторно-сладкий голос.
Марина вздрогнула. Свекровь. Тамара Ивановна собственной персоной. Конечно, без звонка, без предупреждения — просто пришла, потому что имеет право. Ключи от их съёмной квартиры она выпросила ещё в первый месяц после свадьбы. «На всякий случай, мало ли что».
— Андрей на работе, — крикнула Марина, быстро засовывая папку обратно в ящик. Руки тряслись, и она еле справилась с замком.
Тамара Ивановна появилась в дверях комнаты. Невысокая, полная женщина шестидесяти лет с химической завивкой и взглядом рентгеновского аппарата. На ней было новое пальто — кашемировое, бежевое, явно недешёвое. Марина невольно отметила это и тут же вспомнила про «сто двадцать на зубы». Интересно, сколько из этих денег пошло на пальто?
— А ты чего на полу сидишь? — свекровь окинула невестку оценивающим взглядом. — Опять хандришь? Я же говорила Андрюше — нельзя было на тебе жениться. Слабая ты. Нервная. Вон, глаза красные. Плакала, что ли?
Марина поднялась, отряхивая колени. Внутри закипала ярость, но она заставила себя улыбнуться. Пока рано. Нужно сначала поговорить с мужем.
— Пылесосила, пыль попала.
— Пылесосила она, — фыркнула Тамара Ивановна, проходя в комнату без приглашения и усаживаясь в кресло. — А окна когда мыла? Я с улицы посмотрела — разводы одни. Стыдоба. Люди подумают, что сын мой на неряхе женился.
Марина стиснула зубы. Три года. Три года она терпела эти визиты, эти замечания, это постоянное унижение. И всё ради мира в семье. Ради Андрея, который каждый раз говорил: «Ну потерпи, это же мама, она добра желает».
— Тамара Ивановна, я на работу собираюсь. Вторая смена сегодня.
— Подождёт твоя работа, — отмахнулась свекровь. — Я по делу пришла. Андрюша мне вчера звонил, жаловался, что ты опять истерики закатываешь. Требуешь отпуск на море. Это правда?
Марина остолбенела. Она действительно просила Андрея съездить хотя бы на неделю куда-нибудь к морю. Они не отдыхали вместе уже два года. Но она не «закатывала истерик». Просто попросила. Один раз. За ужином.
— Я предложила. Не требовала.
— Одно и то же, — свекровь достала из сумочки платок и демонстративно протёрла подлокотник кресла. — Вот скажи мне, невестка, зачем тебе море? Что ты там не видела? Воду солёную? Так налей в ванну соли и сиди. А деньги — они для дела нужны. Андрюша копит, старается, а ты транжирить хочешь.
«Копит. Старается». Марина едва не рассмеялась. Горьким, злым смехом. Теперь она знала, на что именно «копит» её муж.
— Тамара Ивановна, — начала она, но свекровь не дала договорить.
— Я ещё не закончила. Андрюша — мальчик золотой. Работает как проклятый. А ты что? Целыми днями непонятно чем занимаешься. Ни детей, ни хозяйства нормального. Я в твои годы уже троих подняла и дом вела образцово. А у тебя пыль в углах и муж голодный ходит.
— Андрей не голодный. Я каждый день готовлю.
— Готовит она, — передразнила свекровь. — Видела я твою готовку. Курица резиновая, картошка водянистая. Андрюша у меня борщом вырос, котлетами домашними. А ты ему полуфабрикаты подсовываешь. Экономишь на муже, да? На себя небось не экономишь, вон кофточка новая.
Марина машинально посмотрела на свою блузку. Она купила её на распродаже за восемьсот рублей три месяца назад. Единственная обновка за полгода.
— Тамара Ивановна, мне правда нужно на работу.
Свекровь поджала губы, но встала.
— Ладно, беги. Но помни — я за сыном слежу. И если ты его до добра не доведёшь — пеняй на себя. Разведёт он тебя, и правильно сделает. Найдёт себе нормальную, домашнюю. А ты останешься одна со своими истериками.
Она вышла, громко хлопнув дверью. Марина простояла в прихожей несколько минут, слушая, как затихают шаги на лестнице. Потом достала телефон и набрала номер подруги.
— Лена, можешь меня подменить сегодня? Мне нужен свободный вечер.
Андрей вернулся в семь. Марина сидела за кухонным столом, перед ней лежала та самая папка. Она разложила все выписки по датам — аккуратно, как на экзамене. Три года их совместной жизни в цифрах и переводах.
— Привет, — Андрей чмокнул её в макушку и полез в холодильник. — Что на ужин? Я с голоду помираю. У нас сегодня такой день был, представляешь...
— Сядь, — тихо сказала Марина.
Что-то в её голосе заставило его обернуться. Он увидел папку. Увидел разложенные бумаги. Лицо его вытянулось, побледнело, как у человека, которого застали за чем-то постыдным.
— Марин, я могу объяснить...
— Садись, — повторила она.
Он сел напротив, не снимая куртки. Руки судорожно сжимали ручку холодильника, пока он не понял, что это выглядит глупо, и не положил их на стол.
— Триста семьдесят тысяч, — произнесла Марина. — За три года. Это без учёта того, что ты давал наличными. Сколько было наличными, Андрей?
— Марин, ты не понимаешь...
— Сколько?
Он опустил глаза.
— Ещё тысяч сто. Может, сто пятьдесят. Но это же маме! Ей тяжело одной! Пенсия маленькая, квартплата растёт...
— У твоей мамы новое кашемировое пальто. Я сегодня видела. Знаешь, сколько оно стоит? Я посмотрела в интернете — от сорока тысяч. У меня зимняя куртка пятый год, Андрей. Пятый.
— Мама заслужила! Она всю жизнь на нас работала!
Марина подняла один из листков.
— Вот тут написано: «На зубы — сто двадцать». Это когда было? В марте? В марте мы отменили поездку к моим родителям, потому что «денег нет». Я маме соврала, что заболела. Три дня ревела в подушку, потому что не могу её навестить. А деньги были, Андрей. Они просто ушли твоей маме. На зубы. Которые, судя по её улыбке сегодня, и так в идеальном состоянии.
— Это были виниры, — пробормотал он. — Она давно хотела...
— Виниры.
Марина встала. Прошлась по кухне, пытаясь унять дрожь в руках. Три года. Три года она верила, что они строят общее будущее. Что копят на квартиру. Что однажды у них будет свой дом, дети, нормальная семья. А оказалось, что она живёт с человеком, который каждый месяц отстёгивает половину их накоплений своей мамочке на виниры и кашемир.
— Мы откладывали на первый взнос, — сказала она, глядя в окно. — Помнишь? Ты сам предложил. Сказал, что через три года накопим достаточно. Я отказывала себе во всём, Андрей. Я три года ходила в одних и тех же ботинках. Я не купила себе ни одного платья. Я экономила на обедах, брала с собой контейнеры, чтобы не тратиться в столовой. И всё это время наши деньги уходили твоей маме?
— Это и её деньги тоже! Она мне жизнь дала!
— А я тебе дала три года своей жизни! — Марина развернулась. — Три года, Андрей! Я терпела её оскорбления, её визиты без предупреждения, её бесконечные замечания. Она называла меня неряхой, плохой хозяйкой, истеричкой. А ты молчал! Ты ни разу за меня не заступился! Потому что мамочка всегда права, да?
— Не кричи, соседи услышат...
— Да плевать мне на соседей!
Она схватила папку и швырнула её на стол. Бумаги разлетелись веером, как карты в казино, где она проиграла всё.
— Знаешь, что самое обидное? Не деньги. Деньги — бумажки. Обидно то, что ты мне врал. Каждый день. Три года. Когда я спрашивала, почему мы не можем поехать в отпуск — ты врал. Когда я предлагала купить новую стиральную машину вместо этого рухлядья — ты врал. Когда я хотела сходить в ресторан на годовщину — ты врал. «Денег нет, потерпи, копим на квартиру». А деньги были. Просто они шли на виниры твоей мамы.
Андрей вскочил.
— Ты всё переворачиваешь! Мама — одинокая женщина! Кто ей поможет, если не я? Ты же знаешь, что отец нас бросил, когда мне было пять! Она меня одна поднимала!
— Ей шестьдесят лет, Андрей. У неё трёхкомнатная квартира в центре. Работающий холодильник, новый телевизор, тот самый, который мы ей «на день рождения» подарили за наши общие деньги. Она не бедствует. Она просто привыкла, что ты — её личный банкомат.
— Как ты можешь так говорить о моей матери?!
Марина посмотрела ему в глаза. Впервые за три года она видела его настоящего. Не любящего мужа, не партнёра, не друга. Испуганного мальчика, который до сих пор боится маминого неодобрения.
— Я говорю правду. Ту, которую ты слышать не хочешь. Твоя мать тебя использует. Она контролирует каждый твой шаг, каждое решение. Она решает, какой диван нам покупать, куда ехать в отпуск, что мне готовить на ужин. И ты позволяешь. Потому что так проще. Потому что мамочка всегда знает лучше.
В этот момент в кармане Андрея зазвонил телефон. Он машинально вытащил его и посмотрел на экран. «Мамуля».
— Не смей брать, — предупредила Марина.
Но он уже нажал кнопку ответа.
— Алло, мам? Да, дома. Нет, всё нормально. Что? Нет, мы не ссоримся...
Марина подошла к нему и вырвала телефон из рук. Андрей попытался отобрать его обратно, но она отступила на шаг.
— Тамара Ивановна, — произнесла она в трубку, — нам нужно поговорить. Всем вместе. Или вы приезжаете сейчас, или я приезжаю к вам. Выбирайте.
На том конце повисла пауза.
— Что ты себе позволяешь, девочка? — прошипела свекровь. — Дай трубку сыну немедленно!
— Я позволяю себе защищать свою семью. Приезжайте. Адрес вы знаете, ключи у вас есть.
Она нажала отбой и положила телефон на стол.
— Зачем ты её вызвала? — простонал Андрей. — Теперь будет скандал!
— Он и так был неизбежен.
Тамара Ивановна приехала через сорок минут. Влетела в квартиру, как фурия, размахивая сумочкой.
— Что здесь происходит?! Андрюша, что эта женщина тебе наговорила?!
— Эта женщина — его жена, — спокойно ответила Марина. — И я хочу, чтобы вы оба сели и выслушали меня. Без истерик, без криков, без звонков.
— Я не собираюсь слушать хамство от какой-то...
— Сядьте, — голос Марины прозвучал так твёрдо, что свекровь осеклась на полуслове.
Она села. Андрей сел рядом с ней, инстинктивно придвигаясь ближе к матери. Марина осталась стоять.
— За три года вы получили от нас около полумиллиона, — начала она. — Это деньги, которые мы с Андреем зарабатывали вместе. Которые копили на квартиру. На будущее. На детей, которых я хотела бы родить, но не могу, потому что нам негде жить.
— Я не просила денег! — взвизгнула Тамара Ивановна. — Андрюша сам давал! По доброй воле!
— По вашей воле, — поправила Марина. — Вы звонили ему каждый раз, когда вам что-то было нужно. «Ой, Андрюша, у меня кран потёк, нужен сантехник». «Ой, Андрюша, мне бы зубки подлечить, а то стыдно улыбаться». «Ой, Андрюша, пальто моё совсем износилось, люди смотрят косо». И он давал. Потому что вы его так воспитали — быть вашим личным спонсором.
— Сын должен помогать матери!
— Сын должен жить своей жизнью. Создавать свою семью. А не кормить взрослую, здоровую женщину, которая способна работать, но предпочитает сидеть на шее у собственного ребёнка.
Тамара Ивановна побагровела.
— Андрей! Ты слышишь, что она говорит?! Выгони её немедленно! Это наглость!
Марина посмотрела на мужа. Он сидел, вжавшись в спинку стула, бледный и потерянный. Как маленький мальчик между двух огней.
— Андрей, — сказала она мягко, — я люблю тебя. Люблю уже пять лет, с того дня, как мы познакомились. Но я не могу больше жить в этом браке втроём. Либо мы — полноценная семья, либо ты возвращаешься к маме. Выбор за тобой.
— Не смей его шантажировать! — свекровь вскочила. — Андрюша никуда не денется! Это я его вырастила! Я ночей не спала, когда он болел! А ты — кто ты такая? Пришла на всё готовенькое и права качаешь!
— На какое готовенькое? — Марина усмехнулась. — На съёмную квартиру? На зарплату в тридцать тысяч, которую Андрей получает на своей «престижной» работе? Или на ваши постоянные визиты с критикой и нотациями?
— Я добра желаю!
— Вы желаете контроля. Это разные вещи.
Марина подошла к окну и открыла форточку. Ей нужен был воздух. Свежий, холодный, отрезвляющий.
— Андрей, я даю тебе неделю. Семь дней. Подумай, чего ты хочешь. Если ты выберешь меня — мы начинаем всё заново. С нуля. С честности. Ты прекращаешь финансировать маму, мы садимся и составляем нормальный семейный бюджет. Она получает ключи от нашей квартиры обратно и больше не приходит без приглашения. Это не обсуждается.
— Ты не посмеешь! — взвыла свекровь.
— А если ты выберешь маму, — продолжила Марина, игнорируя её, — я подаю на развод. Спокойно, цивилизованно. Ты возвращаешься к ней, и вы живёте долго и счастливо на её виниры.
Повисла тишина. Андрей смотрел на жену, потом на мать, потом снова на жену. В его глазах метался страх — детский, первобытный, страх потерять что-то важное. Вопрос был только в том, что именно он считал важным.
— Андрюша, не слушай её! — Тамара Ивановна схватила сына за руку. — Она тебя бросит через год, вот увидишь! А мама — она навсегда! Я же тебе всю жизнь отдала!
— Мама, — тихо произнёс Андрей, — помолчи. Пожалуйста.
Свекровь осеклась, словно её ударили. За сорок лет она впервые услышала от сына это слово — «помолчи».
— Что ты сказал?
— Я сказал — помолчи.
Он встал. Медленно, тяжело, словно на плечах у него лежала бетонная плита. Подошёл к окну, встал рядом с Мариной.
— Она права, мам. Я только сейчас это понял. Мне тридцать пять лет, а я до сих пор спрашиваю у тебя разрешения на каждый чих. Какую рубашку надеть, какой диван купить, куда поехать в отпуск. Это ненормально.
— Я хотела как лучше!
— Я знаю. Но лучше не получилось.
Он повернулся к Марине.
— Не нужна неделя. Я выбираю тебя. Прости, что так долго не мог решиться.
Марина почувствовала, как что-то тёплое и щемящее поднимается в груди. Слёзы навернулись на глаза, но она не стала их сдерживать.
— Андрюша! — Тамара Ивановна вскочила. — Ты что?! Ты меня предаёшь?! Родную мать?! Из-за этой?!
— Мама, — он повернулся к ней, и в его голосе впервые прозвучала взрослая твёрдость, — я тебя люблю. Но я женат. У меня есть жена. И она важнее. Так должно быть. Так правильно.
Свекровь стояла посреди кухни, и Марина видела, как рушится её мир. Мир, в котором сын всегда принадлежал только ей. Мир, в котором невестка была временным неудобством, которое рано или поздно исчезнет. Этот мир трескался по швам, и Тамара Ивановна не знала, как жить в новом.
— Вы ещё пожалеете, — прошипела она, хватая сумку. — Оба пожалеете! Когда она тебя бросит, не приползай обратно! Я тебе не нянька!
Она выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.
Андрей и Марина остались одни. Тишина обволакивала их, как тёплое одеяло после долгой зимы.
— Она вернётся, — сказал Андрей. — Через пару дней остынет и вернётся.
— Пусть возвращается. Но уже по нашим правилам.
Он обнял её. Крепко, как не обнимал давно. И Марина впервые за три года почувствовала, что он здесь — весь, целиком, без невидимой пуповины, тянущейся к маминой квартире.
— Простишь меня? — спросил он тихо.
— Прощу. Но виниры твоей маме ты теперь будешь покупать из своей личной заначки.
Он рассмеялся — нервно, сбивчиво, но искренне.
— У меня нет заначки.
— Знаю. Поэтому начинаем копить заново. Вместе. По-честному.
Она посмотрела в окно. На улице уже стемнело, зажглись фонари. Где-то внизу хлопнула дверь подъезда — это ушла свекровь. Марина мысленно попрощалась с прежней жизнью, где она была вечной невесткой, вечно виноватой, вечно недостаточно хорошей.
Теперь она была женой. Настоящей. И это чувствовалось совсем иначе...
Через месяц они всё-таки купили диван. Серый, велюровый, мягкий, как облако. Тамара Ивановна, когда увидела его в видеозвонке, поджала губы, но промолчала. Она научилась молчать. Медленно, болезненно, но научилась.
А Марина научилась говорить. Громко, чётко, не извиняясь за своё мнение.
И это было лучшее, чему она научилась за все эти годы.