Звонок в дверь раздался именно тогда, когда мы с сыном собирались ужинать. На плите шкворчали стейки — Денис после тренировки всегда голодный как волк. Я вытирал руки полотенцем, думая, что это опять сосед за солью или курьер ошибся этажом.
На пороге стояла женщина. Дорогая бежевая куртка, тщательно уложенные волосы, на губах — помада цвета запекшейся крови. Я не сразу узнал её. Прошло слишком много времени. Почти двадцать два года тишины.
— Артём? Привет. Ты... ты почти не изменился, — голос у неё дрогнул, но глаза оставались холодными, оценивающими.
Я застыл. В голове что-то щелкнуло, и из глубин памяти выплыло имя, которое я запретил себе произносить ещё в прошлом десятилетии. Лена. Женщина, которая когда-то была моей женой и матерью моего сына. Только матерью она была всего триста шестьдесят пять дней.
— Тебе чего? — спросил я. Голос прозвучал хрипло, как будто я долго не разговаривал.
— Можно войти? На улице холодно, и мне кажется, нам есть о чём поговорить. Всё-таки мы не чужие люди.
Я прислонился к дверному косяку, не собираясь её впускать. В нос ударил запах её дорогих духов. Слишком резкий, приторный. Совсем не похожий на тот запах детской присыпки и прокисшего молока, который стоял в нашей хрущёвке, когда она сбежала.
— Ошибаешься, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Мы именно чужие. С того самого дня, как ты оставила записку на кухонном столе, что хочешь «настоящей жизни», а не пелёнок. Помнишь?
Она отвела взгляд, сделала вид, что поправляет сумочку.
— Я была молода, Артём. Мне было девятнадцать. Я испугалась. Ты не представляешь, как это — чувствовать, что твоя жизнь заканчивается, не успев начаться.
— А мне было двадцать, — перебил я. — И я не испугался. Я просто начал работать на двух работах, чтобы у Дениса были памперсы и смесь, на которую у него не было бы аллергии.
В этот момент из кухни вышел Денис. Мой сын. Моя гордость. В свои двадцать два года он выглядел как настоящий мужчина — плечистый, высокий, с тем самым взглядом, который теперь знала вся страна после его победы на чемпионате. На нём была простая домашняя футболка, но даже в ней чувствовалась мощь.
— Пап, там мясо горит, — начал он и осекся, увидев гостью. — О, добрый вечер. Мы кого-то ждём?
Лена преобразилась в секунду. Лицо разгладилось, на нем появилась маска нежности. Она сделала шаг вперед, чуть не оттолкнув меня.
— Дениска... Боже, какой ты большой! Я видела тебя в «Вестях». Ты так похож на моего отца...
Денис замер. Он посмотрел на меня, потом на неё. В его глазах не было ни радости, ни узнавания. Только вежливое недоумение.
— Простите, а вы кто? — спросил он.
— Это твоя мать, Денис, — ответил я за неё. — Та самая, которая, как ты помнишь, «уехала в очень долгую командировку» в твоем детстве.
Наступила тишина. Такая густая, что её, казалось, можно было резать ножом. Слышно было только, как на кухне всё-таки начало пригорать мясо.
— Мама? — Денис произнес это слово так, будто пробовал на вкус что-то неприятное. — Та самая Елена, которая прислала мне поздравление с пятилетием, а потом пропала ещё на семнадцать лет?
— Я искала себя, — затараторила она, пытаясь пройти в квартиру. — Я жила в Италии, потом в Турции. У меня была сложная жизнь, Денис. Но я всегда о тебе думала! Каждую минуту! И когда я увидела тебя по телевизору, как ты стоишь на пьедестале... У меня сердце просто разорвалось. Я поняла, что должна вернуться. Что семья — это главное.
Она всё-таки протиснулась в прихожую. Денис даже не шелохнулся, чтобы помешать ей. Он просто стоял и смотрел на неё сверху вниз.
— Понятно, — кивнул сын. — Семья — это главное. Особенно когда эта семья выигрывает золото и получает призовые, о которых пишут во всех газетах, да?
Лена всплеснула руками, на глазах появились вполне натуральные слезы.
— Как ты можешь так говорить! Мне ничего не нужно от тебя, кроме твоей любви. Ну, может быть, немного понимания. Знаешь, у меня сейчас трудный период... Квартирный вопрос в Москве очень сложный, а здоровье уже не то, что в молодости. Я подумала, ты как сын... успешный человек...
— Остановись, — негромко сказал Денис.
В его голосе не было злости. Была какая-то бесконечная усталость и брезгливость. Он подошел к вешалке, снял её бежевую куртку, которую она успела накинуть на пуфик, и протянул ей.
— Знаете, Елена... я не могу называть вас мамой. Это слово у меня ассоциируется с человеком, который дул на мои сбитые коленки и проверял уроки по ночам, когда засыпал от усталости. Но это был мой отец.
— Дениска, послушай...
— Нет, вы послушайте, — Денис мягко, но очень настойчиво взял её за локоть и повел к выходу. — Я вам очень благодарен за гены. Наверное, от вас мне досталась эта упертость, которая помогла в спорте. Но на этом всё.
Он открыл дверь.
— Мы с отцом сейчас будем ужинать. У нас есть традиция — мы всегда обсуждаем день вместе. Третий человек нам в этой традиции не нужен. Тем более человек, который вспомнил о моем существовании только тогда, когда увидел мою фамилию в титрах новостей.
— Артём, скажи ему! — она обернулась ко мне, ища поддержки. — Ты же любил меня! Мы же были семьей!
Я посмотрел на неё и вдруг понял, что ничего не чувствую. Ни обиды, ни старой ярости, которая выжигала меня изнутри все те годы, когда я один тащил ребенка через нищету и болезни. Осталась только пустота.
— Любил, — согласился я. — Ту девочку в ситцевом платье, которая обещала, что мы всегда будем вместе. Но её здесь нет. А этой женщине в дорогой куртке я ничего не должен.
— Но мне некуда идти! — вскрикнула она. — Я вложила все деньги в бизнес, и он прогорел! У меня долги! Вы же не выставите мать на улицу?
Денис остановился у самого порога. Он посмотрел на неё так, как смотрят на случайного прохожего, который просит мелочь, — с легким сожалением, но без участия.
— Мой отец вырастил меня в комнате в коммуналке, работая грузчиком, — тихо сказал сын. — Он не жаловался на «трудные периоды». Он просто был рядом. А вы... вы просто кукушка, которая прилетела, когда в гнезде стало тепло и сытно.
Он аккуратно выставил её за дверь и закрыл замок. Два оборота. Щёлк-щёлк.
Лена ещё пару минут стучала в дверь, что-то кричала про алименты на содержание нетрудоспособного родителя и про то, какие мы неблагодарные. Потом послышался стук каблуков по лестнице. Она ушла.
Мы вернулись на кухню. Мясо, конечно, подгорело. Я стоял у плиты, ковыряя вилкой почерневший стейк, и чувствовал, как дрожат руки.
— Пап, брось ты его, — Денис подошел сзади и положил руку мне на плечо. — Давай пельмени сварим? У нас же там в морозилке пачка «элитных» лежит, на черный день. Кажется, он наступил.
Я обернулся и посмотрел на него. Он улыбался — той самой открытой улыбкой, которую я так любил.
— Знаешь, — сказал я, — а ведь она правда могла подать в суд на алименты. По закону, если она нетрудоспособна...
Денис усмехнулся и достал кастрюлю.
— Пусть подает. У нас лучшие юристы в федерации. Но дело даже не в этом. Знаешь, что самое смешное? Она ведь думала, что я — это только кубки и счета в банке. А она даже не спросила, как у меня дела. Или болит ли у меня плечо после последнего боя.
Мы сидели на кухне, ели пельмени прямо из одной тарелки, как когда-то в его детстве, когда у нас не было лишних денег на сервиз. В квартире было тихо и спокойно.
Я смотрел на сына и понимал: я всё сделал правильно. Можно родить ребенка и бросить его, можно вернуться через пятнадцать или двадцать лет за своей «долей», но родителем тебя делает не биология. Родителем тебя делают бессонные ночи, выглаженные школьные рубашки и умение просто быть рядом, когда весь мир против тебя.
А «кукушки»... они всегда улетают туда, где теплее. И возвращаются только тогда, когда у них замерзают крылья. Жаль только, что в нашем гнезде для них больше нет места.