Душный август наполнял городскую квартиру неподвижным жаром, который не брали даже раскрытые настежь окна, выходившие в бетонный колодец двора. Кондиционер, старый и прерывисто гудящий, сдался неделю назад, и теперь напоминал о себе лишь пыльной решеткой.
О нем, как и о многом другом, теперь говорилось в прошедшем времени: «работал», «был», «хватало».
Анна, убирая со лба липкую прядь волос, пристально смотрела на экран ноутбука, где в таблице ужимались и без того тощие колонки семейного бюджета. Цифры упрямо не сходились, образуя на исходе месяца дыру, размером с хорошую детскую куртку или поход к стоматологу.
Раньше такой дыры не было. Вернее, она была микроскопической, и ее легко латали небольшой премией Максима или отложенной «на черный день» тысячей. Но «черный день», похоже, растянулся в бесконечную череду серых, потрепанных суток, которые текли сквозь пальцы, как песок. И начиналось все всегда с одного и того же, с фразы, произносимой мужем с одинаковой, набившей оскомину интонацией виноватой усталости: «Опять, представляешь, планы поменяли на цех, и премию за выполнение урезали на треть», или «С этими дурацкими проверками полцеха простаивало, норму не выполнили, так что в этой зарплате только оклад, голая ставка».
Максим произносил это, не глядя жене в глаза, устало бросая портфель на тумбу у двери и проходя в ванную, будто смывая с себя не только заводскую грязь, но и неприятный осадок от собственных слов.
Аня верила. Как не верить мужу, с которым прожила девять лет, растила семилетнего Степку? Она видела, как муж уходит затемно и возвращается затемно, как его плечи с каждым месяцем становились все более ссутуленными, будто под невидимым грузом. Она читала новости о кризисе в промышленности, слышала подобные жалобы от подруг про их мужей. Вера была естественной, как дыхание. И из этой веры, как из скудной почвы, произрастала ее жесткая, почти военная экономия.
Она научилась высчитывать до копейки, превратила поход в магазин в стратегическую операцию с изучением акций, килограммовыми закупками дешевых круп и макарон. Свои косметические кремы она заменила на простой детский, новую одежду себе не покупала уже больше года, перелицовывая старое. Степке перестала брать «просто так» игрушки и книжки, объясняя, что папа много работает, и деньги сейчас нужны на важное. Мальчик, чувствительный и умный не по годам, кивал, понимающе затихая, но в его глазах она ловила ускользающую тень разочарования, когда он смотрел на сверстников с новыми роботами или планшетами. Это резало ее по живому, но она глотала обиду, убеждая себя, что это временно, что Максим старается, что надо просто продержаться, сплотиться.
Мысль о подработке витала в душном воздухе квартиры давно, как назойливая муха. И вот она материализовалась. Подруга со студенческих лет, Ольга, владевшая небольшим цветочным павильоном, просила помощь с оформлением букетов и работой с клиентами по вечерам, три раза в неделю. Деньги были небольшие, но хоть что-то. Аня уже почти дала согласие, мысленно прикидывая, как будет успевать после основной работы, забирать Степку из школы, готовить ужин, а потом ехать через полгорода в этот павильон. Груз ответственности давил, но под ним теплился маленький, тлеющий уголек злости. Не на Максима, нет. На ситуацию, на начальников-идиотов, на жизнь, которая почему-то всегда бьет по тем, кто и так держится из последних сил.
Решающий разговор должен был состояться сегодня. Максим пришел чуть раньше обычного, мрачный и молчаливый. Степка, увидев отца, радостно бросился к нему, но получил лишь рассеянное похлопывание по голове.
— Макс, нам надо поговорить, — начала Аня, усаживаясь напротив мужа за кухонный стол, на котором уже стоял недорогой ужин: макароны с тушенкой и салат из сезонных овощей.
— Опять про деньги? — он глухо спросил, отодвигая тарелку. — Я знаю. Сегодня опять… недоплатили за сверхурочные. Бухгалтерия ошиблась.
— «Ошиблась», — повторила Аня без интонации. Внутри у нее что-то оборвалось. — Максим, так дальше нельзя. Я уже договорилась о подработке у Ольги, в цветочном. С понедельника выйду.
Он резко поднял на нее глаза. В них мелькнуло не облегчение, а что-то иное — паника, испуг, замешательство.
— Зачем? Я же сказал, справимся. Это временно.
— Временное уже длится полгода! — ее голос впервые за многие месяцы сорвался, став резким и громким. — Полгода, Макс! Степан в старых кроссовках ходит, которые ему уже жмут! У меня последние колготки штопаные! Мы экономим на свете и воде, как последние нищие! Какое еще «временно»? Ты вообще замечаешь, в каком мы состоянии?
Он молчал, уставившись в стол, его скулы напряженно двигались.
— Ты мне не веришь? — наконец выдавил он.
— Я хочу верить! — крикнула она. — Но не понимаю, почему ты ничего не делаешь. Почему ты не пойдешь к начальству и не разберешься? Почему не покажешь расчетки, наконец? Что там за ошибки такие ежемесячные?
Он вскочил, и стул с грохотом упал на пол. Степка испуганно ахнул в комнате.
— Не лезь ты в мои дела! Ты просто не понимаешь, как все устроено!
— Ах, не лезь?! — Анна тоже встала, ее трясло. — Это моя жизнь, Максим! Это жизнь моего сына! Я имею право понимать, куда уходят деньги, которых мне и ему не хватает! Покажи мне эти расчетные листки прямо сейчас. Или признавайся, куда ты на самом деле деваешь наши деньги.
Они стояли друг напротив друга, как враги, разделенные не кухонным столом, а целой пропастью лжи и умолчаний. Воздух накалился до предела. И в этот момент Максим, не выдержав ее прямого, обезумевшего от долгого напряжения взгляда, сломался. Он обмяк, снова опустился на стул и, закрыв лицо руками, прошептал что-то невнятное.
— Что? — Аня не расслышала, но сердце у нее упало куда-то в ледяную пустоту.
— Я помогаю родителям, — пробормотал он сквозь пальцы.
И полилось. Медленно, с паузами, полными стыда.
История была до безобразия банальной и оттого еще более неприятной. Его родители, Нина Георгиевна и Виктор Павлович, полгода назад взяли крупный потребительский кредит. Не на лечение, не на ремонт прорвавшейся крыши в их стареньком доме в пригороде. А для его младшей сестры, Ленки. Леночки. Вечной студентки, вечной «творческой натуры», которая в тридцать лет не проработала ни дня, сменив кучу факультетов она «искала себя». На этот раз «поиск» требовал стартового капитала: Лена решила открыть студию ручных украшений, заказала где-то на AliExpress тонну бусин и фурнитуры, арендовала на первые месяцы крошечное помещение и, конечно, ей понадобился новый ноутбук, профессиональная фототехника для контента и, разумеется, деньги. Родители, всегда боготворившие свою позднюю, «непосредственную» дочь, лишних денег не имели. Они взяли кредит.
— Они приехали, когда тебя не было дома — говорил Максим, глядя в стену. — Мать плакала, отец ходил по комнате и говорил, что это последнее, что Ленке просто не везет, но она талант, и если сейчас не помочь, она сломается. А кредит… они не потянут одни. Я должен был просто быть поручителем. А потом… потом оказалось, что им нечем платить. Они говорили, что только вначале. Но мне приходилось каждый месяц...
— Полгода, — прошептала Аня. Она не узнавала свой голос. — Полгода ты платил за прихоть своей сестры-тунеядки и врал мне в лицо? Врал про нормы, премии, проверки?
— Я не знал, как сказать! — взорвался он. — Ты бы не поняла! Сестре деньги нужнее.
— Правильно, не поняла бы! — ее смех прозвучал истерично и страшно. — Я никогда не пойму, как можно за счет своего сына и жены содержать взрослую, здоровую дылду! Как можно было поступать так за моей спиной? Все? Все в курсе? Твои святые родители, твоя гениальная сестренка? Они все знали, что ты обманываешь меня, что мы тут с ребенком перебиваемся?
Максим молчал. Это и был ответ. Да. Все знали. Все были в сговоре. Его семья — родители и сестра тихо, удобно устроились у него на шее, а по цепочке — и у нее, и у Степки. Они решили, что так будет правильно. Что «семья должна помогать», что «Леночке нужно дать шанс», что Аня сильная, стерпит, не даст пропасть своему ребенку, найдет выход. Они распорядились ее жизнью, ее трудом.
— И сколько? — спросила она ледяным тоном. — Сколько в месяц уходит на эту благородную миссию?
Он назвал сумму. Цифра была настолько огромной в контексте их нынешней жизни, что у Ани потемнело в глазах. На эти деньги можно было бы и кондиционер починить, и Степке все необходимое купить, и еще осталось бы. Эти деньги просто испарялись, утекали в песочницу тридцатилетней инфантилки.
— Больше ты ничего не дашь, — сказала она просто. — Со следующей зарплаты ни копейки!
— Не могу! — вырвалось у него. — Это же кредит! Меня взяли поручителем… Они придут, будут звонить, испортят кредитную историю…
— А нашу с тобой жизнь это не испортит? — закричала она. — Нашу историю? Ты думал об этом? Нет. Ты думал о маме, о папе, о Леночке. Ты был для них хорошим сыном и братом. А для нас с Степкой кем ты был? Кормильцем? Защитником? Ты был предателем, Максим. Мелким, трусливым предателем, который предпочел обманывать собственную жену, чтобы не расстроить мамочку.
Она вышла из кухни. Зашла в комнату к Степке. Мальчик сидел на ковре, обняв колени, и испуганно смотрел на нее большими глазами.
— Мам, вы ругаетесь?
— Нет, солнышко, — она села рядом, обняла его, вдыхая запах детского шампуня, единственной роскоши, на которой она не экономила. — Мы просто… выясняли важные вещи. Теперь все будет хорошо.
Но ничего хорошего не было. Ночь прошла в ледяном молчании. Максим спал на диване в гостиной. Аня не сомкнула глаз, глядя в потолок, по которому ползали отсветы фонарей. Злость, острая и режущая, как битое стекло, постепенно сменялась чувством предательства. Хуже всего была даже не потеря денег. Хуже было осознание того, что все эти полгода ее обманывал не только муж, но и его родители. А ее жалость, ее попытки поддержать мужа, ее экономия, отказы себе во всем — все это было фоном для их наглой лжи. Ее считали настолько глупой, настолько незначительной, что даже не сочли нужным поставить в известность.
Утром Максим ушел на работу, не завтракая. Аня, отвела Степу в школу и не поехала в офис. Она взяла отгул. Ей нужно было действовать. Первым делом она позвонила Ольге и подтвердила, что выходит на подработку с понедельника. Потом села за компьютер и, стиснув зубы, написала длинное, сухое письмо свекру и свекрови. Без эмоций, только факты: она в курсе кредита, в курсе платежей Максима, и с текущего месяца финансирование прекращается. Что они будут делать с кредитом — их проблемы. Что она рекомендует Лене наконец-то найти работу и начать оплачивать свои долги сама. Что если будут звонки из банка или коллекторов на их с Максимом телефоны, она первым делом предоставит все данные о реальном заемщике.
Письмо отправила. Затем, отключив эмоции, она позвонила мужу.
— Я написала твоим родителям, что они больше не получат ни копейки. Если ты продолжишь платить, я подам на развод и буду через суд требовать алименты на Степу. Тогда тебе на этот кредит все равно ничего не останется. Выбирай. Их дочь или твой сын.
Он что-то пробормотал, пытался возражать, но она оборвала:
— Решай! И да, с понедельника я работаю вечерами. Квартира и ребенок на это время на тебе. Считай это своей первой реальной помощью семье за последние полгода.
В тот же вечер раздался звонок от Нины Георгиевны. Голос у свекрови был плаксиво-укоризненный, каким он всегда бывал, когда что-то шло не по ее воле.
— Анечка, дорогая, как же ты могла такое написать? Мы же семья! Мы хотели как лучше! Леночке просто нужна была поддержка…
— Нина Георгиевна, — перебила ее Анна, и ее собственный спокойный голос удивил ее. — Вашей Леночке тридцать лет, пора на свои ноги вставать. А моему сыну семь и ему нужны нормальная еда, одежда и детство с игрушками. Ваши проблемы меня больше не касаются. И если вы еще раз попытаетесь через моего мужа решать свои финансовые вопросы, я обращусь в органы опеки с заявлением, что вы способствуете ухудшению условий жизни несовершеннолетнего ребенка. Всё.
Она положила трубку, не слушая вопли и причитания. Руки дрожали, но на душе было странно светло. Она провела черту. Самую важную в своей жизни черту. Перестала быть молчаливой жертвой.
Дальше было тяжелее. Максим злился, отмалчивался, пытался еще пару раз завести разговор о «семейном долге», но натыкался на глухую, непробиваемую стену. Аня была непреклонна. Она вышла на подработку. Первые вечера давались невероятно тяжело: усталость, постоянная тревога за Степу, которого Максим, скрепя сердце забирал и кормил. Но с каждой полученной в кассе пачкой купюр, которую она откладывала отдельно — «на куртку Степе», «на ремонт кондиционера», — к ней возвращалось чувство контроля.
Через месяц Лена, лишенная финансовой подпитки, «свернула» свою студию, так и не успев ее толком открыть, и устроилась, со скрипом и стонами, продавцом-консультантом в магазин одежды. Родители взвыли, переоформляли кредит, выходили на свято-мученические пенсионные подвиги. Максим, видя, что мир не рухнул, что банк не съел его заживо, а сестра, оказывается, может работать, начал потихоньку оттаивать. Не сразу. Слишком глубоко въелся в него яд «долга перед родными», слишком удобно было быть в их глазах благодетелем, пусть и ценой благополучия своей же семьи.
Отношения между супругами были пока что как после тяжелой болезни — хрупкие, требующие осторожности. Доверие, разбитое вдребезги, нельзя было собрать за неделю или месяц. Но Аня больше не была в темноте. Она видела цифры на его расчетных листках, которые он теперь, по ее требованию, клал на стол без напоминаний. Она видела, как он, неловко, учится быть отцом и мужем не на словах, а в быту, в будничных, скучных вещах, которые он раньше перекладывал на нее.
Однажды вечером, вернувшись с павильона, она застала странную тишину. На кухне горел свет. За столом сидел Степка, увлеченно что-то рисовавший, а рядом Максим, чинил сломанную машинку сына, сосредоточенно крутя отверткой. На столе стояли не разогретые полуфабрикаты, а свежеприготовленная яичница с колбасой, криво нарезанные овощи и два чайных пакетика рядом с чашками.
— Мы ужин приготовили! — радостно сообщил Степка. — Папа сказал, ты устала.
Максим не поднял глаз, продолжая ковыряться с машинкой, но она видела, как напряглись его плечи. Он ждал ее реакции.
— Спасибо, — просто сказала Анна, снимая куртку. Она села за стол, попробовала яичницу. Она была немного пересоленной, но самой вкусной яичницей в ее жизни.
Кондиционер они починили через две недели. Когда в комнате повеяло долгожданной прохладой, Степка засмеялся и запрыгал:
— Ура! Теперь не будет жарко!
Анна поймала взгляд мужа. В его глазах уже не было той трусливой, виноватой тени. Была усталость, но и какое-то новое, более твердое понимание.