Москва-Сити сверкала огнями, отражаясь в панорамном окне ресторана на шестьдесят втором этаже. Внизу, как игрушечные, ползли по Третьему кольцу дорогие иномарки.
Виктор Андреевич, грузный мужчина с седым ежиком волос и глазами, видевшими слишком много, крутил в толстых пальцах стакан с односолодовым виски. Напротив сидел его молодой партнер, Кирилл – лощеный, в приталенном костюме, представитель поколения, которое "решает вопросы" через Zoom, а не на пустырях за гаражами.
— Виктор Андреич, ну расскажите, — в который раз попросил Кирилл, подавшись вперед. — Вот этот ваш шрам на предплечье. Это же оттуда, из девяностых? Романтика, «Бригада», малиновые пиджаки...
Виктор хмыкнул. Звук был похож на скрежет гравия.
— Романтика... — он отхлебнул виски. — Дураки вы, Кирилл. Никакой романтики там не было. Был страх. Липкий, постоянный страх, что ты не вернешься домой. И голод. Не столько физический, сколько голод до жизни, до денег, до всего, чего нас лишили раньше.
Он посмотрел на шрам – бледную полосу, перечеркивающую татуировку, сделанную армейской иглой.
— Ладно. Слушай. Дело было осенью девяносто четвертого.
1994 год
Воздух девяносто четвертого пах мокрым асфальтом, дешевыми турецкими сигаретами «Magna» и выхлопом старых «Жигулей».
Мне было двадцать два. Моему лучшему другу, Димке «Коту», — двадцать три. Мы не были бандитами в прямом смысле слова. Мы были "коммерсами", челноками, которые пытались подняться на пене мутного времени. Возили из Польши всё: от женских колготок до видеомагнитофонов.
В тот раз мы вложились по-крупному. Заняли денег под дикий процент у серьезных людей и пригнали фуру со спортивными костюмами «Адидас». Настоящий дефицит, мечта любого пацана с района. Если бы все выгорело, мы бы отбили долг и купили себе по подержанной «бэхе».
Мы разгружали товар на складе в Южном порту. Склад — громко сказано. Ангар из ржавого профнастила, продуваемый всеми ветрами. Дождь лупил по крыше, как пулеметная очередь.
— Витёк, прикинь, щас скинем всё оптом, и на неделю в Сочи, а? — Димка, худой, жилистый, с вечно горящими глазами, тащил тюк с костюмами. Он был мотором нашего дуэта, я — тормозами.
— Сначала скинуть надо, Кот. И долг Люберецким отдать, — буркнул я, вытирая пот со лба.
Мы не успели.
Ворота ангара с грохотом разъехались. Внутрь ворвался свет фар. Две «девятки» вишневого цвета влетели внутрь, визжа тормозами на мокром бетоне. Из машин посыпались люди. Короткие кожаные куртки, спортивные штаны, бритые затылки. Классика жанра.
Из передней машины неторопливо вышел Сиплый. Местный авторитет средней руки, который давно на нас зубы точил. Он считал, что мы ему "недоплачиваем за воздух".
— Ну здорово, коммерсанты, — голос у него был, как будто он стекла наелся. — Хороший товар. Жаль, не ваш больше.
— Сиплый, ты попутал? — Димка выступил вперед, бросив тюк. — Мы под Люберецкими ходим.
— Твои Люберецкие сейчас на стрелке в другом конце Москвы, им не до вас, — усмехнулся Сиплый и кивнул своим быкам. — Грузите. А этих — в расход, чтоб не отсвечивали. Спишем на беспредел.
Вот тут и началась "романтика", Кирилл.
Димка среагировал первым. Он всегда был быстрее меня. Он схватил монтировку, лежавшую у входа, и метнул её в сторону Сиплого. Тот дернулся, прикрывая лицо.
— Витёк, к машине! — заорал Димка.
Наша старая «восьмерка» стояла у заднего выхода. Мы рванули туда. За спиной грохнул выстрел. Звук в железном ангаре был оглушительный. Пуля ударила в бочку с водой рядом со мной, фонтан брызг обжег лицо.
— Ложись! — я толкнул Димку за штабель с ящиками.
Мы ползли по грязному полу, слыша, как бритоголовые приближаются, пиная пустые коробки. У меня за поясом был газовый пистолет — пугач, по сути. У Димки — ничего, кроме наглости.
Мы вывалились через заднюю дверь под проливной дождь. До нашей машины было метров тридцать открытого пространства.
— Бежим! На счёт три! Раз, два...
Мы сорвались с места. Я слышал топот за спиной, матюки и снова выстрелы. На этот раз стреляли прицельно. Что-то горячее чиркнуло меня по руке, рукав куртки мгновенно намок. Но боли не было, был только адреналин.
Мы почти добежали. Димка распахнул водительскую дверь, прыгнул за руль. Я нырнул на пассажирское.
И тут Димка охнул. Странно так, тихо. Он дернулся, и его голова стукнулась о руль.
— Кот! Димка! — я схватил его за плечо.
Он повернулся ко мне. Лицо белое, губы синие. А на груди, прямо на модном свитере «Бойс», расплывалось темное пятно.
— Витёк... кажись, зацепили... — прошептал он и начал заваливаться на меня.
Стекло заднего вида разлетелось вдребезги. Они были уже рядом.
Я не помню, как перетащил Димку на пассажирское сиденье. Не помню, как сам прыгнул за руль, как завел мотор с третьей попытки. Я вдавил газ в пол. «Восьмерка» взревела и рванула с места, сбив кого-то из братвы бампером.
Нас преследовали. Я гнал по ночной Москве, не разбирая дороги, на красный, по встречке. Димка хрипел рядом, я одной рукой зажимал ему рану, другой крутил баранку.
— Держись, братан, держись, только не отключайся! — орал я ему, а по щекам текли слезы вперемешку с дождем, попадавшим через разбитое окно.
Я оторвался от них где-то в районе Таганки, нырнув в лабиринт дворов, которые знал с детства. Заглушил мотор в темной арке и слушал тишину, нарушаемую только Димкиным тяжелым дыханием.
Той ночью я повзрослел лет на десять. Мы нашли какого-то подпольного врача-ветеринара, который зашивал Димку на кухонном столе под стаканом водки вместо наркоза. А я сидел в коридоре, смотрел на свою перебинтованную руку и понимал, что никакие «бэхи» и Сочи не стоят того, что я видел в глазах друга.
Наше время
Виктор Андреевич замолчал, глядя на янтарную жидкость в стакане. Лёд давно растаял.
Кирилл тоже молчал, переваривая услышанное. В его глазах поубавилось лоска.
— А что... что стало с Димой? — тихо спросил он. — Он выжил?
Виктор кивнул.
— Выжил. Врач сказал, пуля прошла в сантиметре от сердца. Повезло. Но после той ночи Кот сломался. Страх его сожрал. Он завязал с бизнесом, уехал в деревню к матери. Спился там потихоньку и умер лет пять назад от цирроза.
Виктор залпом допил виски и с грохотом поставил стакан на стол.
— Мы отдали товар Люберецким в счет долга. Я остался ни с чем, зато живой. И начал все с нуля, только уже по-другому. Осторожнее. Жестче.
Он посмотрел на Кирилла тяжелым взглядом.
— Ты спросил про романтику, Кирилл. Запомни: романтика девяностых — это миф, придуманный теми, кто их не нюхал, или теми, кто выжил и пытается оправдать то время. Это была война. Гражданская война за кусок хлеба с маслом. И мы все там что-то потеряли. Кто жизнь, кто совесть, а кто-то, как Димка, — душу.
Он встал, поправил пиджак, который стоил дороже, чем вся та фура с костюмами «Адидас».
— Пойдем. Нам еще завтра с китайцами контракт подписывать. Это тебе не от братвы на «восьмерке» бегать. Тут другие риски.