Утро тянулось липкое и вязкое, как овсянка, которую опять никто не доел. На плите шипела сковорода, в раковине громоздилась башня из тарелок, в комнате мультик орал на всю громкость, сын требовал ещё печенье, а я краем глаза пыталась дочитать служебное письмо на ноутбуке. Срок сдачи отчёта поджимал, заказчица уже вчера напоминала, а у меня в голове вместо цифр стучало только: «подтереть нос, помыть тарелки, снять бельё с балкона».
Я как раз поставила турку на самый маленький огонь, когда телефон взвыл своим противным ранним звонком. Я сразу поняла, кто это. Никто больше не звонит в такую рань, не извинившись и не подумав, что люди могут спать или хотя бы молча пить свой первый глоток.
— Анечка, доброе утро, — голос Галины Павловны был не «добрым» и не «утром», а строевым. — Ты не спишь, надеюсь?
Я машинально вытерла руки о фартук, будто она могла меня видеть.
— Здравствуйте, Галина Павловна. Нет, уже не сплю, — огляделась на кухню и подумала: а вот всё остальное у меня пока ещё спит — и голова, и силы.
— Прекрасно, — отрезала она. — Слушай сюда. У нашей девочки праздник. Сегодня. Лерочке исполняется… ну, ты знаешь. В приличной семье в такой день должен быть стол. Настоящий стол, не эти твои макароны.
Я чуть крепче сжала телефон.
— У Леры? Праздник? — переспросила я, чтобы выиграть время. В голове сразу всплыло: сегодня ребёнка на прививку, вечером созвон по работе. Мне самой бы еду успеть приготовить, не то что «настоящий стол».
— Да, — голос Галины Павловны потеплел, когда она произнесла «Лерочка». — Моя девочка. Надо накрыть роскошный стол. У вас дома. Ты же там всё равно сидишь, тебе не сложно. Салаты, горячее, тортик. Я уже примерно придумала, что.
Внутри меня что‑то вздыбилось. Я не ресторан. Я не повар по вызову. Я человек. Женщина, у которой своя работа, свой ребёнок, своя усталость, в конце концов. Но привычка проглатывать возмущение с детства срабатывала моментально.
— Я… даже не знаю, как сегодня по времени… — промямлила я. — У меня дела, и…
— Посмотрим? — перебила она. — Ну вот, отлично. Считаю, договорились.
Её «посмотрим» было не вопросом, а печатью. Я даже рот открыть не успела, как она уже перешла в наступление:
— Записывай. На закуску обязательно тот слоёный салат, который ты делала на Новый год. Все были в восторге, до сих пор вспоминают. Потом эти рулетики из лаваша…
Я машинально потянулась за ручкой и блокнотом, хотя в голове вопило: «Зачем ты это делаешь? Скажи "нет"!». Но в трубке звучал тот самый тон, которым в школе на меня орала учительница, когда я забывала сменку. И я снова превращалась в девочку, которая виновата по факту существования.
— Галина Павловна, — попыталась я вставить, — а может, Лера сама…
— Что Лера сама? — возмутилась свекровь. — Она же ребёнок ещё. Она у меня такая нежная, ранимая. Ей и так тяжело.
«Ребёнок» был старше меня на два года. Ей давно за тридцать, у неё свои поездки, развлечения, новые наряды каждый месяц. В отличие от меня, у которой из «нового» — только очередные кастрюли в подарок на праздник.
— На горячее я думаю курицу в духовке, так, чтобы с корочкой, — продолжала диктовать Галина Павловна. — И гарнир обязательно. Картофель, рис… придумай там. Время подачи горячего — к шести вечера. Мы к пяти подойдём, чтобы всё проверить.
Я слушала и в уме видела нашу семейную картинку, знакомую до дрожи. Галина Павловна — генерал, привыкший командовать всеми и всем. Лера — «маленькая девочка», которой уже давно положено самой организовывать себе жизнь, но мама до сих пор застёгивает на ней невидимые пуговицы. И Саша — мой Саша, который когда‑то казался мне сильным, надёжным, а превратился в миротворца, стоящего между двумя берегами и вечного повторяющего одно: «не надо ссориться».
Звонок закончился, но тишина не наступила. Сразу посыпались короткие сообщения: «Забыла сказать: придёт ещё тётя Таня, она любит селёдку под шубой, сделай обязательно». Потом ещё: «И Витю с работы Леры позвали, он человек важный, нужно что‑то посолиднее, может, мясо запечённое?». Потом фотография праздничного стола из какого‑то журнала: идеально ровные салаты, свечи, бантики на салфетках.
Телефон дрожал на столе, как живой. Я отключила звук, но через минуту он уже трезвонил — снова свекровь:
— Чуть не забыла! У меня соседка без яйца ничего есть не может, сделай пару блюд без него. Я ей сказала, у нас будет такой стол, вы таких салатов ещё не пробовали!
К обеду я чувствовала себя выжатой, хотя ещё даже не вышла в магазин. Сын капризничал, ноутбук настойчиво мигал напоминанием о сроках по работе. Я открыла счёт в телефоне, прикинула: на роскошный стол денег почти нет. Запас на неделю. Максимум — простое домашнее блюдо для своих.
Когда Саша пришёл с работы, уставший, в пыльной куртке, я ещё надеялась на союзника.
— Саш, — начала я издалека, пока он разувался, — мне твоя мама звонила…
Он сразу потупил взгляд, как школьник, которого застали за чем‑то нехорошим.
— Я знаю, — буркнул он. — Я ей сказал, что ты поможешь. Ты же у меня золотая, всё умеешь.
— То есть ты уже пообещал? — холодная волна прошла по спине. — Даже не спросив меня?
— Ань, ну что ты начинаешь, — он устало потер лицо ладонями. — Это же один день. Для семьи. Для Лерки. Мамка так ждёт. Давай не будем раскачивать лодку.
«Один день» вспыхнул перед глазами длинным рядом: день, когда я организовывала его маме юбилей и осталась без сил на неделю. День, когда Лера рассталась с очередным ухажёром, и я нянчила её до ночи, пока Саша с мамой обсуждали, какой он был недостоин. Дни, когда я сидела с племянником, потому что «ты же всё равно дома сидишь».
Я попыталась сказать свекрови «нет» мягко. Позвонила, собравшись с духом:
— Галина Павловна, я подумала… У меня сегодня дела, да и с деньгами сейчас туго, может, вы с Лерой сами что‑то организуете? Я могу испечь пирог, но вот этот большой стол…
В трубке повисла тяжёлая пауза, потом потекли обиды:
— Я, значит, всю жизнь для вас. Сашку подняла, в люди вывела. Ты в мой дом пришла без ничего, я тебя приняла, как родную. А ты даже стол для сестры мужа накрыть не можешь? Всё сейчас считают, считают… Сердце у меня болит, но я всё равно для вас стараюсь.
С каждой её фразой меня будто вдавливало в пол. После разговора я сидела на табуретке, уставившись в одну точку. Из комнаты доносился смех сына, телевизор тараторил, вода в чайнике уже кипела и выливалась через край, а я не шевелилась.
Позвонила Оля, соседка. Спросила, как дела, и я неожиданно для себя расплакалась в трубку. Рыдала, судорожно всхлипывая, и рассказывала ей про Лерин праздник, список блюд, обещания Саши.
— Подожди, — оборвала меня Оля, когда я чуть успокоилась. — Ты называешь это «семейной помощью»? Ань, это не помощь. Это когда тебя просят и благодарят. А здесь тебя используют. Систематически. Ты для них бесплатная хозяйка. Вспомни, когда они последний раз сделали что‑то для тебя?
Я вспомнила. Как Галина Павловна на каждый мой праздник дарила что‑нибудь для кухни, приговаривая: «Ну ты же жена, твой долг — дом». Как на мои успехи в работе она только пожимала плечами: «Сиди уж лучше с ребёнком, куда тебе ещё». Как Лера могла прийти без звонка и объявить: «Мне у вас комфортнее, чем у себя», и устраивалась на диване, а я бегала с кружками и тарелками.
К середине дня свекровь вышла на новый уровень. Мне переслали несколько сообщений из общей семейной переписки. Там Галина Павловна писала:
«Родные, всех ждём вечером у ребят. Анютка у нас чудо, всё сама подготовила, я ей только идею подала. Будет такой стол, пальчики оближете!»
Под этим Саша поставил несколько значков с улыбающимися лицами. Не слова поддержки мне. Не попытки поправить, что никто ещё ничего не готовил. Только молчаливое одобрение маминого текста.
Я перечитывала эти строки снова и снова. «Анютка у нас чудо, всё сама подготовила». Я стояла посреди неубранной кухни, вокруг пахло пригоревшей кашей и средством для мытья посуды, в ушах звенел детский смех и глухой стук кастрюль из сушилки. И вдруг стало как‑то очень тихо внутри.
Вот она, грань. Точка, после которой назад дороги нет. Я ясно почувствовала: если сейчас я снова проглотлю, приготовлю, улыбнусь, то так будет всегда. Пока не сдамся окончательно и не перестану быть собой.
Вечером, когда сын уже спал, а Саша сидел за столом с телефоном, я подошла и села напротив. Сняла фартук, аккуратно сложила его и положила рядом, как флаг, который больше не намерена поднимать.
— Саша, — сказала я спокойно, даже слишком. — Я не буду готовить этот праздник.
Он поднял глаза, моргнул, будто не сразу понял смысл.
— В смысле… как не будешь? Аня, ты чего? Все уже рассчитывают. Мама, Лера, люди приглашены.
— Пусть тот, кто обещал, и выполняет, — я смотрела ему прямо в глаза. — Это ты сказал, что я всё сделаю. Вот ты и решай, что теперь.
Он открыл рот, закрыл, снова уткнулся в телефон, словно там мог найти готовый ответ. А я встала, пошла в комнату к сыну, вдохнула запах его тёплых волос, тихо поцеловала в макушку.
Где‑то там, за стеной, уже собиралась буря. Я слышала, как в коридоре Саша тяжело вздыхает, как звонит его телефон — наверняка мама. Но внутри меня впервые за долгое время было ровно. Я больше не была бесплатным рестораном. И пусть этот дом привык жить по чужим правилам, мои собственные правила у меня тоже есть.
Праздник должен был быть послезавтра, и телефон стал отдельным живым существом. Он вибрировал, звонил, подпрыгивал на столе.
— Анют, ну что там по салатам? — голос свекрови по утрам звучал бодрее будильника. — Оливье сделаешь, селёдку под шубой, мой фирменный с грибами не забудь. Я тебе потом звуковое сообщение пришлю, как правильно слои выкладывать, а то ты всегда всё упрощаешь.
Она присылала одно за другим длинные записи: как замачивать лук, как украшать, какие тарелки «обязательно должны стоять на столе, если люди придут». Я слушала их на перемотке, почти без звука, чтобы не слышать наставнических интонаций.
— Угу, — отвечала я коротко. — Поняла.
— Ну молодец, девочка, — довольно вздыхала она. — Знала, что на тебя можно положиться.
Саша метался между кухней и прихожей. То заглядывал ко мне, то шептался в телефоне с матерью.
— Ань, — наконец не выдержал он вечером, вертя в руках пакет с магазинными пельменями, — давай хоть часть сделаем? Ну ты приготовь что‑нибудь простое, а я остальное куплю. Никто и не поймёт.
Я посмотрела на его растерянное лицо, на мятый пакет.
— Саша, — сказала тихо, — ты всё ещё не понял. Я не буду готовить праздник. Ни часть, ни кусочек. Если хочешь кого‑то обманывать — это уже твой выбор.
Утром он ушёл раньше обычного, шурша пакетами. Я краем глаза заметила коробки с готовыми котлетами, замороженное тесто, какие‑то салаты в пластиковых ведёрках. Мне стало его почти жалко. Почти.
Но жалость к себе самой была сильнее.
Я убирала квартиру молча и неспешно. Протирала пыль на полках, меняла постельное бельё, выкидывала залежавшиеся баночки из холодильника. На кухне пахло лимоном от чистящего средства, чуть пригоревшим хлебом и курицей, которую я варила сыну на суп.
К обеду я поставила на стол обычный наш ужин: гречку, тушёные овощи и ту самую варёную курицу, разложенную по тарелкам. Сын сидел на своём стульчике, гремел ложкой и радостно чавкал. Саша ковырялся в гречке, виновато косился на меня.
— Сегодня к вечеру всё будет ясно, — сказала я, кладя себе ещё ложку. — Давай хотя бы сейчас поедим спокойно.
В душе я повторяла будущие фразы, как стихи перед выступлением. «Я не служащая. Я член семьи. Я не обязана выполнять обещания, которые дали за меня». Я примеряла к ним интонации, представляла, как буду держать спину, куда дену руки.
День праздника начался запахом выпечки. Это свекровь притащила свой фирменный торт. Дверной звонок раздался раньше назначенного времени, резкий, настойчивый.
Я вытерла руки о полотенце и открыла. В коридор ворвался шум: запах дорогих духов, шуршание пакетов, звонкий Лерин смех.
Галина Павловна стояла с огромным букетом и коробкой торта, как знамёнами. Взгляд скользнул мимо меня вглубь квартиры.
— Ой… — вырвалось у неё.
Кухня была чистой: блестела плита, на столе аккуратно стояли две миски с салатом, тарелка с нарезанными овощами, большая кастрюля с тушёной картошкой и мясом. На подоконнике остывал мой обычный домашний пирог с яблоками. И всё.
Никаких многоярусных закусок, фаршированных чудес и гор тарелок. Обычный ужин для обычной семьи.
Следом вваливалась Лера в ярком платье, с прической, словно на светский приём. За ней — двоюродные, какие‑то тёти, знакомые. В прихожей стало тесно и шумно.
Тишина наступила, когда все, разувшись и разложив подарки, заглянули на кухню.
— Я не поняла, — первой опомнилась свекровь. — Это… что? Подготовка? Ты ещё не успела?
Она пыталась улыбаться, но уголки губ дрогнули.
— Это всё, что сегодня будет, — ответила я спокойно. — Горячее, салаты, чай с пирогом. Проходите, располагайтесь.
Повисло тяжёлое облако. Лера вскинула брови:
— Мам, ты же говорила, тут будет… — она осеклась, посмотрела на меня и демонстративно вздохнула. — Ладно, ясно.
Кто‑то из гостей шепнул: «Странно как‑то…». Саша замер у стены, словно подросток, пойманный на шалости.
— Аня, — голос свекрови звенел, как струна, — ты, наверное, не поняла важности. Я людям сказала, что будет праздник, что ты всё приготовишь. Это же не застолье на скорую руку, это день рождения моей девочки.
— Я поняла, — ответила я так же ровно. — Просто я не ресторан. И не служба по выполнению желаний. Я — человек, у которого есть работа, ребёнок, усталость. Я заранее говорила Саше, что не буду этим заниматься.
— То есть это Сашина вина? — вскинулась она. — Он у нас всегда крайний? Лерочка, ты слышишь?
Лера обиженно фыркнула, глаза заблестели.
— Это не «чья вина», — я сделала шаг вперёд, чувствуя, как внутри наконец‑то собирается в кулак всё накопленное. — Это вопрос границ. Вы много лет обещаете за меня, решаете за меня, нагружаете меня задачами, которые сами придумали. Я готовила, убирала, принимала гостей, пока падала с ног. И каждый раз это было «ну ты же жена, ну ты же дома». А благодарность выглядела как новая сковородка на мой день рождения.
Кто‑то из молодых двоюродных прыснул, потом виновато прикрыл рот. Взрослые неловко переминались.
— Ты сейчас неблагодарность устраиваешь? — глаза Галины Павловны сверкнули. — Мы тебе семью дали, в дом приняли, внука растим, а ты…
— Внука я расту сама, — мягко перебила я. — Ночами, когда у него температура, вы не приходите. Когда мне нужно полежать, вы говорите: «Что ты устала, ты же домохозяйка». Вы замечаете только те мои дела, которые полезны вам. Всё остальное как будто не существует.
Я чувствовала, как дрожат колени, но продолжала:
— Когда вы хотите ресторан — идите в ресторан. Когда вы приходите ко мне домой — будьте гостями, а не проверяющими. И не обещайте за меня. Я не давала обещаний накрывать «шикарные столы».
В комнате кто‑то шумно выдохнул. Тишина стала почти осязаемой.
— Ты позоришь семью, — выдавила свекровь. — Перед людьми… Я всем говорила, какая у нас прекрасная хозяйка, какая ты трудолюбивая. А ты что делаешь? Стыд.
— Тётя Галя, — вдруг раздался робкий голос Ксюши, младшей племянницы. — Простите, но Аня права. Я каждый праздник видела, как она одна у плиты стоит. Мы приходим, садимся, ждём. Никому и в голову не приходит помочь. Она даже за стол почти не садилась.
К ней тут же обернулись, кто‑то шикнул. Но слова были сказаны.
Саша вдруг поднял голову. Лицо у него было серым.
— Мам, — неожиданно для всех сказал он, — Ксюша права. И Аня права. Я… я действительно всё время сваливал на неё. Мне было удобно. Ты звонила, просила, я кивал и говорил «Аня сделает». Аня тянула. А у неё работа, ребёнок, дом. Я… был неправ.
Галина Павловна смотрела на сына, будто видела его впервые.
— То есть ты сейчас встаёшь не на сторону матери? — тихо спросила она.
— Я встаю на сторону своей семьи, — он шагнул ко мне и положил руку мне на плечо. — На сторону жены. Мне стыдно, что я раньше молчал.
Внутри меня будто что‑то щёлкнуло. Я не была одна.
Праздник покатился в другом направлении. После нескольких натянутых минут кто‑то из гостей предложил:
— Давайте хоть помогать, что ли. Картошка вкусно пахнет, салат можно ещё дорезать. Не стоять же толпой.
Женщины закатали рукава, зазвенела посуда, зашуршали ножи по доскам. Двое молодых парней вышли в коридор и, посовещавшись, позвонили куда‑то, заказали ещё еды, чтобы всем точно хватило.
Лера сначала ходила с обиженным лицом, демонстративно листала в телефоне картинки красивых столов. Потом, когда стало ясно, что чудес не предвидится, подошла ко мне на кухню.
— Тебе тяжело, да? — спросила она негромко, глядя, как я перекладываю салат в миску побольше.
— Бывает, — честно ответила я. — Но легче, когда не делаешь того, чего не обещал.
Она вздохнула, поёрзала.
— Я… никогда об этом не думала. Мне просто нравилось, что у вас всегда вкусно. Я привыкла.
— Привычки можно менять, — я улыбнулась краешком губ. — Могу как‑нибудь показать тебе пару простых блюд. Если захочешь готовить сама.
Лера кивнула, не глядя на меня.
Свекровь весь вечер держалась особняком, сидела чуть отстранённо, то и дело вспоминая вслух «как раньше у нас были праздники». Но её слова уже не звучали как непререкаемый закон. За столом смеялись, спорили, ели мою тушёную картошку и купленные кем‑то салаты, запивали чаем из обычных кружек. И мир от этого не рухнул.
Когда гости разошлись, квартира наполнилась усталым шорохом: мы с Сашей собирали тарелки, сын сопел во сне за стеной. Галина Павловна задержалась в коридоре, держа сумку в руках.
— Надо поговорить, — сказала я. — Сейчас. Нас трое.
Мы прошли на кухню. Остатки пирога, крошки на скатерти, остывший чайник — всё выглядело как после небольшой бури.
— Я не хочу войны, — начала я. — Я хочу ясности. С сегодняшнего дня — никаких обещаний за меня. Ни про праздники, ни про сидение с детьми, ни про «Аня вас накормит». Если вам что‑то нужно — вы спрашиваете меня напрямую. Я могу согласиться, могу отказать. Это нормально.
Свекровь сцепила пальцы.
— А если я попрошу, а ты откажешься? — в её голосе была неподдельная обида.
— Значит, у меня есть на это причина, — ответила я. — И ещё. Я не буду одна организовывать семейные сборы. Если вы хотите собирать всех родственников — или распределяем обязанности между взрослыми, или встречаемся в заведениях, где готовят и убирают другие люди.
Саша кивнул:
— Мам, я возьму это на себя. Если ты захочешь праздник — я найду место, забронирую столики, всё оплачу. Или заранее договорюсь, кто что приносит. Но больше не будет так, что Аня одна стоит у плиты, пока все отдыхают.
Галина Павловна долго молчала. Потом устало сказала:
— Жить пошли по новым правилам… Старею, наверное, не успеваю за вами. Ладно. Попробуем. Но мне тяжело.
— Мне тоже было тяжело много лет, — я мягко улыбнулась. — Теперь будет чуть честнее. Для всех.
Прошло несколько месяцев. Жизнь не стала сказкой, но стала ровнее. Праздники уменьшились в размахе, зато прибавили в искренности. Кто‑то приносил свой салат, кто‑то пирог, кто‑то просто фрукты. Иногда мы с Сашей вообще предлагали встретиться в небольшом заведении, где каждому приносили его тарелку, а я впервые за долгое время могла просто сидеть и разговаривать, не вскакивая каждые пять минут.
Лера пару раз звонила и, смущаясь, спрашивала: как жарить курицу, как печь мой яблочный пирог. Присылала фотографии первых попыток, смеялась над причудливыми формами. Я ловила себя на тёплом чувстве: она наконец‑то учится жить своим трудом, а не за счёт чужого.
Свекровь ворчала. Называла всё это «новыми порядками», вздыхала, что «раньше было лучше». Но если раньше она могла позвонить и приказать, то теперь чаще делала паузу. И эта пауза стоила много.
Однажды ранним утром снова зазвонил телефон. Ещё серело за окном, где‑то во дворе ворчала мусорная машина, на кухне тихо тикали часы. На экране высветилось: «Галина Павловна».
Я нажала на приём.
— Анют, — раздался в трубке привычно твёрдый голос, — нам надо… — она осеклась, я почти услышала, как она сглатывает. — То есть… я хотела спросить. У Леры намечается… небольшой праздник. Я подумала, может быть, если тебе удобно, мы… Ну, может, соберёмся у вас? Или, если тебе не подходит, я поищу другое место.
Я улыбнулась так, что кожа на щеках потянулась.
— Мне в этот раз будет неудобно, — спокойно ответила я. — Но если вы решите отмечать в каком‑нибудь заведении, мы с радостью придём. Я могу испечь пирог и принести. На это я согласна.
Была короткая пауза.
— Понимаю, — сказала она наконец. — Спасибо, что сказала честно. Тогда… я подумаю насчёт заведения. И пирог твой… я буду рада.
Я отключила телефон, поставила чайник и прислушалась к тишине квартиры. За стеной сопел сын, в комнате перевернулся во сне Саша. Я вдруг ясно почувствовала, как в моём собственном доме стало больше воздуха. Как мой голос больше не тонет в чужих ожиданиях.
Я больше не ресторан. Я — хозяйка своей жизни. И, кажется, все вокруг наконец начали с этим считаться.