Я стояла на кухне и мыла посуду, когда услышала смех с балкона. Голоса доносились из квартиры свекрови — она живет этажом ниже. Окна были открыты, и каждое слово звучало отчетливо, будто в одной комнате. Её подруга, тётя Люда с третьего этажа, что-то громко спрашивала про наших детей. А у нас с Сергеем детей не было. Мы пытались семь лет. Семь тихих, изматывающих лет.
— Какие дети? — звонко рассмеялась свекровь. — Моя невестка — курица без яиц. Красивая, шустрая, а толку? Пустоцвет.
Я замерла с тарелкой в руках. Вода текла по моим пальцам, а я не могла пошевелиться. Из горла подкатил горячий ком. «Курица без яиц». Эти слова повисли в воздухе, тяжёлые и липкие. С балкона тёти Люды раздался сдержанный смешок, а потом шёпот, который я уже не разобрала. Я поняла — теперь это знают все. Весь наш подъезд, весь двор. Моя самая больная, самая интимная боль стала темой для соседских пересудов.
Я не вышла на балкон. Не крикнула вниз. Я просто закрыла окно, села на стул и смотрела на свои мокрые руки. Почему я молчала? Потому что это была мама Сергея. Потому что мы жили в её квартире. Вернее, в квартире, которая когда-то принадлежала свекру, а после его смерти осталась ей. Мы с Сергеем снимали комнату на окраине, когда она, вздыхая, сказала: «Переезжайте ко мне, места хватит. Буду помогать». Помощь заключалась в еженедельных напоминаниях, что крыша над нашей головой — её заслуга и её собственность.
Сергей приходил с работы поздно. Я ждала его, свернувшись калачиком на диване. Когда он вошёл, усталый, и спросил, что случилось, я просто повторила слова его матери. Дословно.
Он побледнел.
— Ты уверена? Может, показалось?
— Голос с балкона твоей матери не спутаешь ни с чьим другим, — сказала я ровно. — И смех тёти Люды тоже.
— Мама, наверное, сгоряча... Она же переживает за нас.
— За нас? — я впервые за семь лет повысила на него голос. — Она выставила мою бесплодность на всеобщее обозрение! Как дефект! Как клеймо!
Сергей сел рядом, пытался обнять.
— Она пожилая, у неё свои понятия. Нужно простить.
— Мне нечего прощать, — я отстранилась. — Потому что я ничего не разрешала. И ты тоже. Мы годами молчали, а она решила, что имеет право.
Он промолчал. Этот молчаливый кивок, это вечное «она же мама» висело между нами тяжёлой шторой. Я ждала, что он сходит вниз и скажет хоть что-то. Хоть слово в мою защиту. Но он только вздохнул и пошёл мыться. В ту ночь я впервые подумала, что борюсь не только с диагнозом, но и с целой системой, где я — вечная просительница. Просительница жилья, просительница понимания, просительница простого человеческого уважения.
На следующий день я вышла в магазин. Во дворе, у лавочки, сидели три женщины. Среди них — тётя Люда. Разговор резко оборвался, когда я появилась. Они смотрели на меня странно — с любопытством и жалостью. Я прошла мимо, сжимая в кармане кошелёк. Спина горела от их взглядов. «Курица без яиц». Фраза звенела у меня в голове, как навязчивый мотив.
Когда я возвращалась с пакетами, они всё ещё сидели там. Я уже прошла мимо, когда тётя Люда окликнула:
— Оленька, как дела? Как здоровье?
Я остановилась. Повернулась. Посмотрела на их лица — ожидающие, готовые к сочувственным кивкам.
— Всё хорошо, — сказала я. Голос не дрогнул. — А что?
Наступила неловкая пауза.
— Да мы так... Переживаем за вас, — заговорила другая соседка, Валентина Ивановна. — Слышали, у вас трудности...
— Какие трудности? — я сделала удивлённое лицо. Игра была опасной, но отступать было поздно.
Тётя Люда заёрзала на лавочке.
— Ну, как же... Деток-то Бог не даёт. Свекровь твоя рассказывала. Говорит, и клиники все прошли, и ничего не выходит.
Я поставила пакет на асфальт. Выпрямилась.
— Ага, — кивнула я. — Всё верно. Мы прошли обследования. И знаете, что выяснилось?
Они замерли в предвкушении. Сейчас будет душераздирающая история. Сейчас они получат подтверждение всем сплетням.
— Выяснилось, — сказала я чётко, глядя каждой в глаза, — что проблема не во мне. Медицинских препятствий к беременности у меня нет. Проблема — в Сергее. У него азооспермия. Это значит, что в эякуляте нет живых сперматозоидов. Вообще. Ноль. Ни одного шанса на естественное зачатие. Мы уже год рассматриваем вариант донорской спермы или усыновления. Но это, как вы понимаете, решение не одного дня.
Во дворе повисла такая тишина, что было слышно, как шуршат листья на тополях. Лица у женщин обмякли, глаза округлились. Тётя Люда открыла рот, но не издала ни звука.
Я подняла пакет.
— Так что передайте моей свекрови, — добавила я уже на ходу, — что её сын — не петух. А так, декоративная птица. Без последствий.
Я ушла, не оглядываясь. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали. Я не планировала этого. Это вырвалось наружу, как гнойник, который нарывал все эти годы. Годами мы хранили этот диагноз в тайне. Сергей просил никому не говорить. «Это удар по мужскому самолюбию», — говорил он. И я молчала. Носила на себе ярлык «бесплодной», чтобы защитить его чувства. А его мама использовала это как оружие против меня.
Вечером в квартире грянул ад. Свекровь ворвалась к нам, не стуча. Её лицо было багровым.
— Что ты наговорила на моего сына на весь двор?! — закричала она с порога. — Как ты смела! Все теперь пальцем на него показывают!
Сергей стоял рядом, бледный, глядя в пол.
— Я сказала правду, — ответила я спокойно. Я больше не боялась. Страх сгорел днём, на том самом асфальте. — Ты начала эту игру. Ты вынесла нашу личную жизнь на обсуждение двора. Я просто продолжила. И поставила точку.
— Ты унизила его! — она была в истерике.
— А как ты думала, я себя чувствовала, когда ты назвала меня «курицей без яиц» при тёте Люде? — голос мой наконец дрогнул. — Ты унизила меня. Сознательно. Зная, что я не могу ответить, потому что мы живём в твоей квартире. Потому что я должна быть благодарна. Так вот знай. Благодарность кончилась.
Я посмотрела на Сергея. Он молчал. Он смотрел то на мать, то на меня, и в его глазах была паника. Паника человека, который привык, что женщины решают его проблемы тихо, а тут вдруг началась война, и он обязан занять чью-то сторону.
— Уезжайте, — прошипела свекровь. — С сегодняшнего дня. Ищите себе другое жильё.
Я кивнула.
— Хорошо. Мы уедем.
Я пошла в комнату и начала складывать вещи в чемодан. Сергей вошёл следом.
— Ты с ума сошла? Куда мы поедем? У нас нет денег на съём!
— Значит, будем искать, — не оборачиваясь, сказала я. — Или ты останешься здесь. Выбор за тобой.
Он просидел всю ночь на кухне, курил в открытое окно. Я не вышла к нему. Я закончила упаковывать свои вещи. Их оказалось не так много. Чемодан, две сумки и коробка с книгами.
Утром я вызвала такси. Свекровь не вышла из своей комнаты. Сергей, с красными глазами, взял мой чемодан.
— Я поеду с тобой, — хрипло сказал он. — Найдём что-нибудь.
Мы вышли из подъезда. Во дворе никого не было. Только старый кот грелся на крыльце. Я села в машину, не оглядываясь на окна. Я не знала, где мы будем жить. Не знала, что будет с нами дальше. Но я впервые за семь лет дышала полной грудью. Потому что больше не была «курицей без яиц» в чужом курятнике. Я была просто женщиной, которая, наконец, перестала молчать.
