— Мне не важно, устали вы или нет. На дачу поедете, понятно? — Анжела Юрьевна скрестила руки на груди, и этот жест, отточенный десятилетиями работы в бухгалтерии, так и веял безапелляционностью. — У Бори юбилей через неделю, а на участке конь не валялся. Теплицу надо помыть, малину вырезать. И нечего на меня так смотреть, Ольга. Семья — это труд.
Ольга медленно опустила сумку на пол прихожей. Пальцы ныли — сегодня в салоне было восемь клиентов на глубокий лимфодренажный массаж. Она чувствовала каждую мышцу в своих кистях, они дрожали от перенапряжения.
— Анжела Юрьевна, я работаю шесть дней в неделю. Завтра мой единственный выходной, — голос Ольги звучал непривычно глухо. — И я записалась на обследование. У меня суставы воспалились.
— Обследование подождет, а сорняки — нет, — отрезала свекровь, проходя на кухню как хозяйка. — Боря, ты чего молчишь? Мать тут распинается, а он в телефон уткнулся.
Борис, сидевший за столом, поднял глаза. В его взгляде читалось привычное желание стать невидимым.
— Оль, ну правда... Мама же для нас старается. Там воздух, шашлыки потом пожарим. Всего-то суббота и воскресенье. Поможем ей, и всё. Она же пожилой человек, ей тяжело.
Ольга посмотрела на мужа. В свои тридцать девять Борис выглядел на все сорок пять: сутулый от офисного кресла, с вечной печатью вины на лице. Он был хорошим человеком, но совершенно бесхребетным, когда дело касалось матери.
— Боря, «тяжело» — это когда ты не можешь поднять стакан. А твоя мама вчера три часа занималась скандинавской ходьбой в парке. Ей не тяжело, ей скучно. И она хочет, чтобы мы обслуживали её скуку ценой моего здоровья.
— Как ты смеешь! — Анжела Юрьевна выплыла из кухни, раздувая ноздри. — Я всю жизнь на заводе отпахала, я вас, неблагодарных, на ноги ставила! Эта дача — наше родовое гнездо!
Ольга спокойно прошла к зеркалу и начала снимать серьги.
— Анжела Юрьевна, давайте по фактам. Это не родовое гнездо. Это шесть соток, купленных на деньги от продажи квартиры моих родителей. Половина этой дачи юридически принадлежит мне. И по закону, и по совести. Но я за три года ни разу там не отдыхала. Я там только батрачу.
В воздухе повисла неожиданная тишина. Анжела Юрьевна покраснела — от гнева или от того, что её приперли к стенке фактами, было неясно.
— Ты считаешь копейки? — прошипела свекровь. — Выставляешь счета родной матери?
— Я выставляю границы, — Ольга повернулась к ней. — Знаете, в массаже есть такое понятие — «мышечный панцирь». Это когда человек годами подавляет гнев, страх, обиду. Мышцы каменеют. Если на них нажать правильно, человек может расплакаться прямо на столе. Потому что тело помнит всё, что ум пытался забыть. Моё тело сейчас — один сплошной панцирь. Каждое ваше «надо» отзывается во мне острой болью в пояснице.
Ольга сделала шаг к свекрови. Та невольно отступила.
— Вы знаете, почему у Бори постоянно болит шея? Не от компьютера. А от того, что он вечно вжимает голову в плечи, ожидая вашего очередного окрика. Это психосоматика. Вы буквально калечите его своей любовью, которая больше похожа на конвой.
— Оля, перестань... — пробормотал Борис, но в его голосе уже не было уверенности.
— Нет, Боря, я не перестану. Завтра я никуда не поеду. И ты не поедешь. Ты отвезешь маму домой, в её городскую квартиру. А потом вернешься, и мы пойдем в парк. Просто ходить. Без ведер и лопат.
Анжела Юрьевна вдруг осела на пуфик. Её лицо странно исказилось, глаза повлажнели.
— Значит, так? Лишняя я стала? — голос её дрогнул, переходя на жалобный стон. — Одинокая старуха, которая никому не нужна... Я же как лучше хотела. Думала, вместе на веранде чай пить будем, смородину собирать... Как раньше, когда ты, Боренька, маленький был...
Борис дернулся было к матери, но Ольга мягко, но решительно положила руку ему на плечо. Она знала этот прием — «смертельно раненая мать». Это была высшая лига манипуляции.
— Про «вместе пить чай» вы вспоминаете только тогда, когда вам нужно вскопать огород, — тихо сказала Ольга. — А когда я в прошлом месяце лежала с температурой под сорок, вы позвонили не спросить, как я, а потребовать, чтобы Борис привез вам удобрения, потому что «самое время». Вы даже не спросили, жива ли я.
У Ольги перехватило горло. Перед глазами встала картина того дня: она лежит одна, в пустой квартире, телефон разрывается от гневных сообщений свекрови, а Борис, разрываясь от чувства вины, везет навоз на дачу, потому что «мама будет плакать». Именно в тот день в ней что-то надломилось. Маленькая девочка внутри неё, которая всегда хотела быть «хорошей снохой», просто замолчала и ушла.
— Боря... — Ольга посмотрела мужу в глаза, и в её взгляде была такая неприкрытая, голая боль, что он замер. — Если ты сейчас поддашься на этот спектакль, я завтра же подам на развод. И дело не в даче. Дело в том, что я больше не хочу быть функциональным придатком к твоей маме. Я хочу быть твоей женой. Но ты, кажется, уже женат — на чувстве вины перед ней.
Борис смотрел на жену так, будто видел её впервые. Он заметил тонкие морщинки в уголках её глаз, бледность кожи и то, как она незаметно потирает суставы пальцев. Вспомнил, как она пахнет маслом виноградной косточки и как она умеет молчать, когда ему плохо. И он вдруг понял, что это молчание было не согласием, а долготерпением. Которое закончилось.
— Мам, — Борис заговорил неожиданно твердо. — Оля права. Дачи завтра не будет. Я отвезу тебя домой сейчас.
— Что?! — Анжела Юрьевна вскочила, мгновенно забыв про «слабость». — Ты мать на ночь глядя выставляешь?
— Мам, сейчас восемь вечера. Ехать пятнадцать минут. Я вызову такси, если ты не хочешь со мной в машине. Но на дачу мы не поедем. Ни завтра, ни в следующее воскресенье. Пока мы не научимся там отдыхать, а не отбывать повинность.
Свекровь долго смотрела на них — на Ольгу, стоявшую прямо и спокойно, и на сына, который впервые не отвел взгляд. Она поняла: власть ускользнула. Громкие крики тут не помогут, слезы — тоже.
— Ну и сидите в своей душной коробке! — выкрикнула она, хватая сумку. — Только потом не прибегайте, когда малина засохнет! Видеть вас не хочу!
Когда дверь за ней захлопнулась, в квартире стало удивительно тихо. Борис подошел к Ольге и неловко обнял её за плечи. Она почувствовала, как его тело — тот самый «панцирь» — начинает понемногу расслабляться.
— Прости меня, — прошептал он. — Я правда... я не замечал, как тебе больно.
— Боря, — Ольга прислонилась головой к его груди. — Ты знаешь, что такое триггерная точка в мышце? Это крошечный узелок, который заставляет болеть всю руку или ногу. Мы три года жили как в одной большой триггерной точке. Теперь нам обоим нужна реабилитация.
Она взяла его ладонь в свои.
— Завтра мы никуда не бежим. Мы будем учиться просто быть. Ты знаешь, что обычная ходьба в спокойном темпе снижает уровень кортизола лучше любых таблеток? Давай просто пойдем в парк. И отключим телефоны.
Борис улыбнулся. Впервые за долгое время это была не виноватая ухмылка, а открытая улыбка человека, который только что сбросил с плеч мешок с камнями.
На кухонном столе остался лежать список дел, написанный каллиграфическим почерком Анжелы Юрьевны: «1. Теплица. 2. Малина. 3. Покос». Ольга подошла, взяла листок и аккуратно разорвала его пополам. Потом еще раз. И еще. Мелкие белые клочки посыпались в мусорное ведро, как ненужный снег, освобождая место для новой, их собственной весны.