Алина родила месяц назад и только начала приходить в себя. Постоянные ночные подъёмы каждые два часа, бесконечные кормления, укачивания, смена подгузников — всё это было частью новой реальности, к которой она привыкала медленно, порой через силу. Тело ещё не вернулось в прежнюю форму, да и не могло вернуться так быстро. Она знала это, понимала, читала об этом в статьях для молодых мам. Врач в женской консультации говорил, что организму нужно минимум полгода, а лучше год, чтобы восстановиться после родов. Живот не ушёл совсем, растяжки фиолетовыми полосами легли на кожу, грудь увеличилась и налилась молоком, став тяжёлой и чувствительной. Алина принимала эти изменения, но когда смотрела на себя в зеркало по утрам, всё равно чувствовала себя неловко, словно это не она, а какая-то незнакомая женщина.
Квартира, в которой Алина сейчас восстанавливалась, была её собственностью. Двухкомнатная, светлая, на пятом этаже панельного дома в тихом районе. Куплена до брака, оформлена без чьей-либо помощи — результат семи лет упорного труда и накоплений. Она работала инженером-проектировщиком в крупной компании, копила на первоначальный взнос, отказывая себе в отпусках и развлечениях, потом выплачивала ипотеку досрочно, вкладывая каждую премию. Закрыла кредит за два года до свадьбы. Кирилл переехал сюда после их регистрации в ЗАГСе, но жильё оставалось на Алине, и это было прописано в документах. Никакой общей собственности. Это было важно для неё: своё пространство, свои стены, своя крыша над головой. Никаких споров о том, чьё это и кто что вложил. Квартира принадлежала ей одной, и это давало определённую уверенность, особенно сейчас, когда всё остальное в жизни казалось таким зыбким и неопределённым.
Муж первые две недели после роддома изображал заботу. Помогал с бытовыми мелочами: мыл посуду, выносил мусор, ходил в магазин за продуктами. Иногда вставал ночью вместе с ней, когда малыш плакал, и пытался его укачать, хотя сын успокаивался только у мамы на руках. Алина ценила эти попытки, благодарила. Думала, что они справятся вместе, что станут командой. Но постепенно что-то начало меняться. Кирилл всё чаще зависал в телефоне, сидел в гостиной и листал ленту, даже когда она просила помочь. Отстранялся, раздражался по мелочам: то каша пригорела, то ребёнок слишком громко кричит, то она сама слишком медленно двигается. Алина списывала это на усталость. Ведь он работал, приходил поздно вечером, а дома — постоянный шум, плач, суета. Она старалась быть понимающей, не давить, не требовать.
Однажды вечером, примерно через три недели после родов, Алина заметила, как Кирилл достал телефон и направил камеру на неё. Она сидела на диване с ребёнком на руках, кормила грудью, прикрывшись пелёнкой. На ней была старая домашняя футболка, которую она носила ещё до беременности, но теперь она натягивалась на груди и слегка задиралась на животе. Спортивные штаны, растянутые на коленях. Волосы собраны в небрежный хвост резинкой, которую она нашла утром на полу в ванной. На лице — следы усталости, тёмные круги под глазами, шелушащаяся кожа на носу.
— Что ты делаешь? — спросила она, подняв взгляд от сына.
— Ничего особенного, — ответил Кирилл, не отрывая глаз от экрана. Он явно что-то настраивал в камере, приближал изображение. — Просто... семейные моменты. Хочу запомнить, как это было.
— Только я сейчас не очень фотогенична, — попыталась пошутить Алина, поправляя пелёнку.
— Нормально всё, — коротко бросил Кирилл и нажал на экран несколько раз.
Алина кивнула и вернулась к сыну. Малыш сосал грудь, сопя носиком, и она гладила его по мягкой головке. Ей показалось это милым. Муж хочет запечатлеть их маленькую семью. Почему бы и нет? Пусть она выглядит не лучшим образом, пусть растрёпанная и уставшая, но это их жизнь. Настоящая, без прикрас. Она не стала спрашивать, зачем именно сейчас, когда она выглядит особенно измученной. Решила, что это мелочь, не стоящая внимания. В конце концов, семейные фото не всегда бывают глянцевыми.
Но через несколько дней ситуация повторилась. Кирилл снова доставал телефон, когда Алина переодевала сына, когда она сидела на полу в гостиной и пыталась сложить белье, когда ужинала на кухне, торопливо засовывая в рот остывшую гречку. Камера всегда была направлена на неё. Всегда в моменты, когда она выглядела не лучшим образом. Алина начала ощущать дискомфорт, но не говорила ничего. Не хотела ссориться, не хотела показаться параноиком. Мало ли, может, он правда хочет сохранить воспоминания.
В один из вечеров её насторожил звук из телефона Кирилла. Резкий мужской смех, потом ещё один. Голоса были незнакомые, грубые, с матерными вкраплениями. Кирилл сидел на кухне, уткнувшись в экран, и хмыкал в ответ на что-то. Иногда набирал сообщение, иногда просто смотрел. Лицо у него было довольное, расслабленное, словно он развлекался.
Алина положила малыша в кроватку, укрыла его тонким одеяльцем и вышла на кухню. Кирилл даже не поднял головы. Продолжал смотреть в экран, улыбаясь какой-то своей мысли.
— С кем переписываешься? — спросила она, наливая себе воды из чайника.
— С друзьями, — коротко ответил он, не отрываясь от телефона.
— Что-то смешное обсуждаете?
— Да так, мужские разговоры, — буркнул Кирилл. — Ничего интересного.
Что-то внутри неё дрогнуло. Тон голоса был странный, уклончивый. Она села напротив, пытаясь поймать его взгляд, но Кирилл продолжал смотреть в телефон, набирая ответное сообщение. Пальцы быстро летали по экрану. Потом он снова хмыкнул, покачал головой и посмотрел на часы.
— Пойду в душ, — сказал он, поднимаясь. Положил смартфон на стол экраном вверх и направился в ванную.
Алина осталась одна на кухне. Телефон лежал на столе, экран ещё не погас. Разблокированный. Она видела край переписки, часть фотографии. Её фотографии.
Она не собиралась лезть в чужие переписки. Никогда раньше не делала этого. Считала, что у каждого должно быть личное пространство, свои секреты, свои разговоры. Но сейчас рука сама потянулась к устройству. Сердце забилось быстрее, в висках застучало. Алина взяла телефон и открыла последний чат. Групповой. Пять человек. Незнакомые имена: Димон, Лёха, Серый, Валера.
Первое, что она увидела, — своё фото. То самое, с ребёнком на руках, которое Кирилл сделал на прошлой неделе. Она сидела на диване, растрёпанная, в старой футболке. Лицо уставшее, живот выпирает. И под ним сообщение от Кирилла, отправленное сегодня в шесть вечера, когда он вернулся с работы:
"Смотрите, какая она жируха после родов. Раздулась как шарик, ха-ха".
Кровь прилила к лицу Алины, щёки запылали. Она перечитала строку. Потом ещё раз. Потом ещё. Словно проверяла, не искажают ли глаза смысл увиденного. Но нет. Буквы не менялись. Фраза оставалась той же. Каждое слово било как пощёчина.
Ниже шли ответы друзей Кирилла. Смеющиеся смайлики, мемы, комментарии в том же духе. Димон написал: «Бро, ты жестишь. Но прикольно». Лёха добавил: «А что, правда раздулась. Это ж надо так себя запустить». Серый прислал гифку с толстым человеком, который пытается встать с дивана. Валера накидал три смайлика с хохотом. И снова Кирилл: «Да я уж и не знаю, что теперь с ней делать. Раньше хоть на неё смотреть приятно было, а сейчас... Ну вы видели».
Алина медленно опустила телефон на стол. Руки дрожали так сильно, что она едва удерживала устройство. Она сидела неподвижно, пытаясь осмыслить произошедшее. Это был не просто снимок для семейного альбома. Это было её тело. Её дом. Её уязвимость, выставленная на посмешище перед незнакомыми людьми. И не просто выставленная — прокомментированная. Унижающе. Презрительно.
Она прокрутила чат выше. Ещё одна её фотография. Она на кухне, в растянутых штанах, со спины. Подпись: «Задница стала как два арбуза, честное слово». Ещё смех. Ещё шутки. Ещё одна фотография — она сидит на полу в гостиной, складывает детские вещи. Лицо в кадре не попало, только тело. «Пузо висит, жуть просто». Все эти снимки были сделаны за последние две недели. Все отправлены в эту группу. Все с похожими комментариями.
Дверь ванной открылась. Кирилл вышел, вытирая мокрые руки полотенцем. Увидел Алину, сидящую с его телефоном в руках, и замер на месте. На его лице мелькнуло что-то вроде понимания, потом растерянность, потом попытка изобразить безразличие.
— Слушай, это просто... — начал он, делая шаг вперёд, но осёкся, увидев её лицо.
Алина подняла на него взгляд. Молча. Без слёз, без крика. Просто смотрела. Холодно. Пронзительно.
— Ну, мы же с ребятами всегда так шутим... — попытался оправдаться Кирилл, нервно потирая затылок. — Ты не принимай близко к сердцу. Это же не всерьёз. Мужики просто прикалываются, понимаешь? Такой у нас юмор.
— Не всерьёз? — тихо переспросила Алина.
— Ну да. Мы постоянно друг друга троллим. Это нормально.
Она аккуратно положила телефон на стол. Выпрямилась. Сделала глубокий вдох, набирая воздух в лёгкие, словно готовясь к чему-то важному.
— Ты сфотографировал меня без разрешения, — сказала она спокойно, но твёрдо, чётко выговаривая каждое слово. — В моём доме. В моей квартире, которую я купила на свои деньги, задолго до того, как мы с тобой поженились. Ты сфотографировал меня в тот момент, когда я была особенно уязвима. Через месяц после того, как я родила твоего ребёнка. Выносила его девять месяцев, прошла через роды, кормлю его грудью каждые два часа, не сплю ночами. И ты решил, что будет забавно отправить эти фотографии своим друзьям. С оскорбительными комментариями. Про моё тело, которое изменилось, потому что я произвела на свет человека. Это не шутка, Кирилл. Это унижение.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но слов не нашлось. Стоял и молчал, переминаясь с ноги на ногу. Алина продолжала, голос её становился всё тверже:
— Ты знаешь, что это моё жильё. Ты знаешь, что я только что прошла через роды. Ты знаешь, что моё тело изменилось, и это абсолютно нормально, это естественный процесс. Врачи говорят, что нужно полгода минимум на восстановление. Я выносила и родила нашего сына. А ты вместо поддержки, вместо того чтобы помогать мне, выставил меня на посмешище перед людьми, которых я даже не знаю. Ты позволил им смеяться надо мной. Ты сам смеялся надо мной. В моём собственном доме.
Кирилл попытался приблизиться, протянул руку, но Алина резко подняла ладонь, останавливая его.
— Не подходи. Не смей.
Он замер.
— Для меня это не ошибка, — сказала она, сжимая кулаки, чтобы унять дрожь. — Это не оплошность. Это не случайность. Это сознательный выбор унизить меня. И это точка. Точка, после которой всё меняется. Я не буду жить с человеком, который так относится ко мне. Который считает нормальным выставлять меня на посмешище. Не буду растить ребёнка в атмосфере, где его мама — объект для насмешек отца и его друзей.
— Алин, да ладно тебе... — попробовал возразить Кирилл, делая ещё один шаг. — Ну извини, ладно? Больше не буду. Честно.
— Извини? — Алина усмехнулась. Горько. Без улыбки. — Ты извинился бы, если бы я не увидела. Ты продолжал бы делать фотографии, отправлять их, смеяться. И даже сейчас ты не понимаешь, в чём проблема. Ты думаешь, что это я слишком чувствительная. Что это я не понимаю шуток. Но проблема не во мне, Кирилл. Проблема в тебе.
— Я правда больше не буду... — начал он, но она его перебила.
— Собери свои вещи, — сказала она. — Сегодня. Прямо сейчас.
Он смотрел на неё, словно не веря услышанному. Моргал, пытаясь понять, серьёзно ли она говорит.
— Ты серьёзно? Из-за одной глупой шутки? Ты хочешь разрушить нашу семью из-за этого?
— Очень серьёзно, — ответила Алина, скрестив руки на груди. — И это не одна шутка. Это целая серия фотографий. Это регулярные комментарии. Это систематическое унижение. И это моя квартира. Я здесь хозяйка. Я купила это жильё на свои деньги, до нашего брака, и оно принадлежит только мне. И я не хочу, чтобы ты здесь оставался. Я не хочу видеть тебя здесь больше.
— Алина, подожди, давай поговорим нормально... — попытался он ещё раз.
— Нет, — отрезала она. — Разговор окончен. У тебя есть час. Собирай вещи.
В тот же вечер Кирилл собрал свои вещи. Молча, с угрюмым лицом, бросая одежду в сумку, хватая зарядки, документы, обувь. Алина сидела в спальне на кровати, кормила сына и слушала, как муж ходит по комнатам, что-то бормоча себе под нос. Иногда он громко вздыхал, иногда ронял что-то на пол. Она не реагировала. Не выходила. Просто сидела и смотрела на малыша, который посапывал у неё на руках.
Ни сцены, ни истерики, ни слёз. Просто молчаливое наблюдение за тем, как человек, которого она когда-то любила, уходит из её жизни. Кирилл ещё раз зашёл в спальню, попытался что-то сказать, но, встретившись с её взглядом, развернулся и вышел. Через полчаса хлопнула входная дверь.
Когда дверь за ним закрылась, Алина выдохнула. Долго. Медленно. Словно сбрасывая с себя груз, который давил на плечи всё последнее время. Она положила сына в кроватку, укрыла его, постояла, глядя на спящего малыша. Потом прошла по квартире, проверяя, что Кирилл забрал всё своё. Его вещей почти не осталось. Хорошо.
Утром она позвонила мастеру по замкам, нашла объявление в интернете, договорилась о срочном выезде. К обеду в её двери уже стояли новые цилиндры. Металлические, надёжные, с защитой от взлома. Мастер показал, как они работают, вручил три комплекта ключей. Ключи остались только у неё. Никаких копий. Никаких запасных вариантов.
Через неделю Алина подала заявление в ЗАГС на развод. Пришла туда с коляской, взяла талон, дождалась своей очереди. Заполнила бланк, указала причину: несовместимость характеров. Кирилл согласился на развод без возражений. Они оба явились в назначенный день, оба расписались в документах, оба молча разошлись. Совместно нажитого имущества не было — квартира принадлежала Алине, машина была в кредите на Кирилла, он забрал её с собой. Ребёнка нужно было оформлять через суд, чтобы установить алименты и порядок общения, но с самим разводом всё прошло быстро. Через месяц она получила свидетельство о расторжении брака.
Никаких обсуждений. Никаких объяснений перед друзьями Кирилла или его родственниками. Его мать пыталась звонить, плакала в трубку, просила подумать ещё раз, говорила, что все мужики такие, что нужно прощать. Алина выслушала и сказала, что решение окончательное. Трубку больше не брала. Просто документы, подпись и новая жизнь.
Кирилл пытался связаться с ней через две недели после развода. Писал сообщения, в которых просил о встрече, говорил, что хочет обсудить будущее сына, что нужно поговорить по-взрослому. Алина отвечала только на вопросы, касающиеся ребёнка. Коротко, по делу, без эмоций. Когда он начинал писать что-то про их отношения, про то, что всё можно исправить, она просто не отвечала. Блокировать не стала — всё-таки он отец ребёнка, и рано или поздно придётся выстраивать какой-то формат общения. Но личные разговоры были закончены навсегда.
Её подруга Света приходила помогать с малышом, приносила готовую еду, сидела с ребёнком, пока Алина принимала душ или просто спала пару часов подряд. Однажды, когда они пили чай на кухне, Света спросила, не жалеет ли Алина о своём решении.
— Ни секунды, — ответила Алина, помешивая ложкой в кружке. — Представляешь, что было бы, если бы я осталась? Он бы продолжал это делать. Фотографировал бы, смеялся, показывал друзьям. А я бы терпела, оправдывала, делала вид, что всё нормально. И наш сын рос бы в семье, где папа считает нормальным унижать маму. Что бы он вынес из этого? Что женщин можно не уважать? Что тело женщины после родов — это повод для насмешек? Нет. Я не хочу, чтобы он усвоил такие уроки.
Света кивнула, обняла её за плечи.
— Ты молодец. Правда. Не каждая на такое решится.
— Мне просто повезло, что квартира моя, — призналась Алина. — Если бы мы снимали или жильё было общим, всё было бы гораздо сложнее. А так я просто выставила его за дверь. Без долгих разговоров, без попыток договориться. Это моё пространство, и я решаю, кто здесь находится.
Месяц спустя после развода Алина стояла перед зеркалом в ванной. Сын спал в соседней комнате, укутанный в мягкое одеяльце. В квартире было тихо. Только тихое гудение холодильника на кухне и редкие звуки с улицы. Она смотрела на своё отражение — усталое лицо, всё те же пятна от недосыпа под глазами, тело, которое ещё не вернулось в прежнюю форму и, возможно, никогда не вернётся полностью. Живот всё ещё мягкий, растяжки на коже, грудь налитая молоком.
И впервые за долгое время она увидела не чужую насмешку, не объект для издевательств, а просто женщину. Женщину, которая вовремя защитила себя и своего ребёнка. Женщину, которая не позволила унизить себя в собственном доме. Женщину, которая знает себе цену и не боится отстаивать свои границы. Женщину, которая прошла через роды, восстанавливается, справляется одна и при этом не ломается.
Алина улыбнулась своему отражению. Слабо, но искренне. Уголки губ приподнялись, в глазах появился блеск. Она расправила плечи, выпрямилась. Да, будет трудно. Да, она одна с младенцем на руках. Да, впереди бессонные ночи, усталость, финансовые трудности. Но она справится. Она уже справляется. И самое главное — она больше не позволит никому относиться к ней без уважения. Никогда.