— Ты что, совсем с ума сошла?! — голос Виктора сорвался на крик, и я машинально отодвинулась к окну, хотя он никогда меня не трогал. Никогда. Даже сейчас, когда от ярости побелели губы.
Я стояла у подоконника, сжимая в руках тест с двумя полосками, и не могла поверить, что это происходит наяву. Мне сорок восемь. Сорок восемь, господи боже. У меня взрослый сын в другом городе, ипотека почти выплачена, климакс на подходе — так я думала ещё неделю назад. А сейчас передо мной стоит мой муж, с которым мы вместе двадцать шесть лет, и смотрит на меня, как на предательницу.
— Витя, успокойся, — я сама слышала, как дрожит мой голос. — Давай нормально поговорим.
— Нормально? — он коротко рассмеялся, но в этом смехе не было ничего весёлого. — Ты мне сообщаешь, что беременна, в твоём возрасте, когда мы с тобой уже лет пять как... ну ты понимаешь. И я должен что, радоваться?
Он был прав. Последние годы мы делили постель, но не жизнь. Рядом, но не вместе. Привычка, усталость, быт — всё это незаметно построило между нами прозрачную стену. Мы не ссорились, не скандалили — просто существовали параллельно. Он — на диване с телефоном, я — на кухне с книгой. Иногда ходили в кино, обсуждали счета за квартиру, звонили сыну. Обычная семья после двадцати пяти лет брака.
— От кого он? — вопрос прозвучал тихо, почти буднично, но я почувствовала, как холодеет спина.
— Витя...
— От кого, Галя?
Я опустилась на стул, потому что ноги вдруг стали ватными. Двадцать шесть лет. Больше половины жизни. Мы вместе переживали рождение Артёма, его бесконечные простуды, школу, институт. Я помню, как мы сидели в больнице, когда у Виктора был aппендицит, и я так боялась, что не знала, куда деть руки. Помню, как он плакал на похоpонах своего отца, уткнувшись мне в плечо. Помню тысячу мелочей — как он любит чай с лимоном, но без сахара, как морщит нос, когда я пересаливаю суп, как стучит ручкой по столу, когда думает.
И вот теперь он смотрит на меня, как на чужую.
— От тебя, — выдохнула я. — Господи, Витя, от тебя же.
— Не ври мне! — он ударил кулаком по столу, и я вздрогнула. — Мы с тобой уже полгода... ну не было ничего! Ничего!
И тут меня осенило. Новый год. Корпоратив у него, у меня подруга отмечала новоселье. Я вернулась раньше, часа в два ночи — голова болела от шампанского и шума. Виктор пришёл позже, около четырёх. Мы оба были немного под градусом, он полез целоваться, я сначала отмахивалась, а потом... потом показалось даже приятным — давно не было этой близости, этого тепла. Мы занимались любовью торопливо, неловко, как подростки, боящиеся, что родители услышат.
— Новый год, — тихо сказала я. — Помнишь?
Виктор замер. Я видела, как он напряжённо вспоминает, и по лицу поняла — вспомнил.
— Это было... — он запнулся. — Один раз. Один чертов раз за полгода, и ты умудрилась залететь?
Вот так. «Залететь». Как будто мне шестнадцать, и это позор. Я почувствовала, как внутри что-то сжимается — обида, боль, злость. Всё вперемешку.
— Значит, повезло, — огрызнулась я. — Не каждой в сорок восемь такое счастье.
— Счастье? — он недоверчиво покачал головой. — Ты в своём уме? У нас сын взрослый, у нас скоро внуки могут быть! Артём же с Олей собирается... Ты представляешь, что люди скажут?
Вот оно. Люди. Не «что мы будем делать», не «как ты себя чувствуешь», а «что люди скажут». Я поднялась со стула и посмотрела ему в глаза.
— А мне плевать на людей, Витя. Совершенно плевать.
Он молчал, просто смотрел на меня, и в его взгляде было столько всего — растерянность, гнев, страх. Да, именно страх. Он боялся. Боялся, что жизнь снова сделает крутой поворот, когда он уже приготовился спокойно катиться к пенсии.
— Я не хочу ребёнка, — выдохнул он наконец. — Галь, прости, но я правда не хочу. Мне уже пятьдесят. Я устал. Понимаешь?
Понимала. Конечно, понимала. Я и сама ещё неделю назад жила в уютном коконе — работа в бухгалтерии, дача летом, сериалы вечером. Никаких потрясений, никаких сюрпризов. И вдруг — бац! — две полоски, как гром среди ясного неба.
Первая мысль была: отказаться пока срок маленький, и никто ничего не узнает. Я даже записалась к врачу, собрала нужные документы. Но когда вчера села в автобус, чтобы ехать в клинику, вдруг увидела в окне молодую мать с коляской. Она наклонилась над ребёнком, поправила одеяльце, и в этом движении было столько нежности... Я вышла на следующей остановке и пошла домой пешком. Три часа бродила по городу и думала.
О чём думала? О том, что жизнь проходит. О том, что мне скоро пятьдесят, и вот она — возможно, последняя возможность почувствовать себя живой, а не просто функцией: женой, матерью, работницей. О том, что внутри меня растёт крошечная жизнь, которая появилась вопреки всему — вопреки возрасту, гормонам, логике.
— Я понимаю, — сказала я Виктору. — Честное слово, понимаю. Но я оставлю ребёнка.
Он опустился на стул, как подкошенный.
— То есть тебе всё равно, что я думаю?
— Не всё равно. Но это моё решение.
Мы просидели в тишине минут пять, может, больше. За окном стемнело, включились фонари. Где-то внизу во дворе дети играли в футбол, слышались крики, смех. Обычный вечер в обычном спальном районе.
— Ты уверена, что он мой? — вдруг спросил Виктор, и я поняла, что ему нужно было это услышать ещё раз.
— Абсолютно.
— Но как... почему... — он запнулся. — В твоём возрасте...
— Чудеса бывают, — усмехнулась я. — Редко, но бывают.
Ещё неделя прошла в молчании. Мы делали вид, что всё нормально, но каждый варился в своих мыслях. Виктор уходил на работу раньше обычного, возвращался поздно. Я понимала — он избегает меня. Избегает разговора, который рано или поздно должен был случиться.
А потом позвонил Артём. Мой мальчик, которому уже двадцать пять, но для меня он всегда останется тем пятилетним сорванцом с разбитыми коленками.
— Мам, что там у вас происходит? — спросил он без предисловий. — Отец звонил, говорил какими-то загадками. То ли ты больна, то ли вы разводитесь. Я ничего не понял.
Я глубоко вдохнула. Надо же было рассказать.
— Тёма, я беременна.
Пауза. Долгая, тяжёлая пауза.
— Извини, я не расслышал. Что?
— Я жду ребёнка. В сорок восемь лет, представляешь?
— Мам... это что, розыгрыш?
— Хотелось бы.
Он долго молчал, потом засмеялся — нервно, с надрывом.
— Ничего себе. То есть у меня будет братик или сестричка?
— Похоже на то.
— А папа в курсе?
— Он считает, что я изменила.
— Что?! Мам, это же бред! Ты же... — он замялся. — Ну ты же не такая.
«Не такая». Я усмехнулась. Действительно, я всю жизнь была «не такой». Правильная, примерная, скучная Галя. Школу закончила с отличием, институт — с красным дипломом. Вышла замуж в двадцать два, родила в двадцать три. Работала, готовила, стирала, воспитывала сына, навещала свекровь. Ни одного скандала, ни одной измены, ни одного безумного поступка. Идеальная жена. Идеальная мать. Идеальная скука.
И вот теперь, в сорок восемь, когда все уже решили, что я окончательно превратилась в тётку средних лет, жизнь подкидывает мне вот такой подарок.
— Тёма, я устала оправдываться, — сказала я. — Устала доказывать, объяснять. Ребёнок от папы. Точка.
— Я верю, мам. Правда верю. Просто это так неожиданно...
— Мне самой.
Ещё через неделю случилось то, чего я боялась больше всего — Виктор собрал вещи и ушёл к своему брату.
— Мне нужно время подумать, — сказал он, стоя в дверях с пакетом. — Прости, Галь, но я не могу сейчас. Не могу находиться здесь и делать вид, что всё хорошо.
Я кивнула. Что ещё оставалось?
Он ушёл, а я осталась одна в трёхкомнатной квартире, которая вдруг показалась огромной и пустой. Села на кухне, налила чаю — он уже остыл, пока я сидела и смотрела в окно.
Странное дело, но я не плакала. Наверное, потому что внутри уже ничего не осталось — ни слёз, ни обиды. Только тишина и усталость. И крошечная жизнь, которая росла и не спрашивала ни у кого разрешения.
Прошёл месяц. Потом ещё один. Тoксикоз был aдский — хуже, чем с Артёмом. Наверное, возраст даёт о себе знать. Я похудела, осунулась, на работе стали косо смотреть. Начальница вызвала в кабинет.
— Галина Витальевна, что происходит? Вы выглядите... неважно.
— Я беременна, — ответила я устало. — Простите, токсикоз.
Её лицо было стоит запечатлеть — смесь удивления, любопытства и плохо скрытого осуждения.
— В вашем возрасте? Это... рискованно, не находите?
Рискованно. Да уж. Врачи тоже не особо радовались, когда я пришла на учёт. Возрастная пеpвородящая — так это называется в медицине. Звучит как пpиговор. Анализы, oбследования, разговоры о возможных oсложнениях. Один врач даже намекнул, что «ещё не поздно всё исправить».
Но я шла дальше. Потому что не было другого выхода. Потому что внутри крепло ощущение, что это — правильно. Что впервые за много лет я делаю что-то по-настоящему своё, не оглядываясь на мнение окружающих.
Виктор звонил раз в неделю — коротко, формально. Спрашивал, как здоровье, не нужны ли деньги. Я отвечала, что всё хорошо. Мы оба врали.
А потом приехал Артём. Без предупреждения, в субботу утром, с огромным пакетом продуктов и виноватым лицом.
— Привет, мам. Можно войти?
Я не удержалась — расплакалась. Впервые за все эти месяцы. Сын обнял меня неловко, погладил по спине.
— Тише, мам, всё будет хорошо. Правда.
Мы сидели на кухне, пили чай. Он рассказывал про работу, про Олю, про их планы. А потом вдруг замолчал и посмотрел на меня серьёзно.
— Знаешь, я сначала не понимал. Думал, вы с папой совсем с ума сошли. Мне казалось, что всё это какой-то абсурд. Но потом я подумал — а почему, собственно, нет? Почему все решили, что после сорока жизнь заканчивается? Что нельзя начать сначала?
— Тёма...
— Нет, правда, мам. Если ты хочешь этого ребёнка — рожай. А все эти разговоры про возраст, про «что люди скажут» — это ерунда. Главное, что ты решила для себя.
Господи, когда мой мальчик стал таким взрослым?
— Спасибо, — прошептала я.
— За что? Я просто говорю правду. И ещё... папа звонил. Он хочет вернуться, но боится, что ты не примешь.
Сердце екнуло. Я не ожидала.
— Он правда так сказал?
— Ну, не дословно. Но я понял именно это. Мам, он тоже устал. Устал бояться, злиться, сомневаться. Просто не знает, как подойти.
Виктор вернулся через два дня. Пришёл вечером, постоял на пороге, глядя в пол.
— Можно войти?
Я молча отошла в сторону. Мы сели в зале — он на диване, я в кресле. Между нами было столько невысказанного, что казалось, воздух густеет.
— Прости меня, — выдохнул он наконец. — Я вёл себя как последний мерзавец.
— Вёл.
— Я просто... испугался. Понимаешь? Мне казалось, что жизнь уже прошла, что впереди только пенсия, дача, внуки. А тут — такое.
— Ты всё ещё считаешь, что я изменила?
Он покачал головой.
— Нет. Извини. Я был идиотом.
Мы помолчали. За окном моросил дождь — тихий, нудный.
— Я не знаю, справлюсь ли, — признался Виктор. — Я не знаю, смогу ли я снова бессонные ночи, крики, подгузники. Мне страшно, Галь. Очень страшно.
— Мне тоже, — сказала я. — Но мы справимся. Вместе.
Он посмотрел на меня — долго, внимательно.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
Мы обнялись — неловко, осторожно. Как в первый раз, двадцать семь лет назад, когда я ещё была молодой девчонкой, а он — застенчивым студентом.
Дочка родилась в сентябре. Крошечная, с копной тёмных волос и громким голосом. Врачи удивлялись — роды прошли легко, без осложнений. Будто сама природа решила сделать мне подарок.
Виктор плакал, когда в первый раз взял её на руки. Плакал и смеялся одновременно.
— Она красивая, — бормотал он. — Господи, какая же она красивая.
Артём приезжал через день. Сидел с сестрёнкой на руках и рассказывал ей сказки. Оля вязала крошечные носочки и кофточки. В квартире снова было шумно, людно, живо.
Я смотрела на всё это и ловила себя на мысли: всё и правда изменилось — как‑то неожиданно, само собой. И теперь просто хочется жить дальше, без оглядки, с теми, кто рядом.