Зима стояла крепкая, сухая. Снег под ногами скрипел так, что казалось, слышит вся улица. Ерёмка уже натянул ватник, сунул руки в рукава, поправил шапку — собирался бежать к ребятам, на пустырь за кузницей, где сугробы по пояс и целый день можно кидаться снежками, валяться, строить крепости.
Дед окликнул его с лежанки. Голос был слабый, сиплый, будто воздух застревал в груди.
— Ерёмка… постой.
Мальчишка обернулся. Дед лежал, укрытый старым одеялом, лицо серое, глаза ввалились. Пахло в избе холодной золой и чем-то кислым — так пахнет, когда давно не топили и не варили.
— Кушать-то нечего, — сказал дед. — Сходи к тёте Даше. Попроси хлеба краюху в долг. Как оклемаюсь — отдам.
Ерёмка кивнул, но уже мыслями был на улице. Дед часто так говорил — оклемаюсь, отдам. А он всё лежал. Уж не первые сутки…
День прошёл быстро. Снег летел в лицо, рукавицы промокли, щеки горели. Он бегал, смеялся, падал, поднимался, забыв обо всём. Только к вечеру, когда солнце опустилось за избы и в животе засосало под ложечкой, он вспомнил дедовы слова.
К тёте Даше идти не хотелось. Она жила на соседней улице, дом у неё был низкий, тёмный, окна всегда занавешены…
Старуха открыла недовольная. Посмотрела на него внимательно, прищурившись.
— Хлеба? — переспросила она. — Нет у нас хлеба. И денег нет. У самих пусто.
Потом добавила, будто между прочим:
— А дед твой мне ещё с прошлого месяца двадцать рублей должен.
Мальчик стоял, опустив голову, и кивал. Сказать было нечего.
Домой шёл медленно. Сумерки сгущались, дым из труб тянуло вдоль крыш….
В избе, дед приподнялся на локтях.
— Ну что? — спросил он.
Внук рассказал всё как было. Дед выслушал молча, потом тяжело вздохнул.
— Ничего... Надо ходить, вовремя… когда просят! — сказал он и кивнул на стол.
На столе лежала половинка хлеба. Полушка. Откуда..? — Ерёмка, понял, это дед сходил сам, пока он, Ерёмка игрался с ребятами... Сердце кольнуло. Он сел, ел молча, чувствуя стыд, будто хлеб этот был чужой.
На следующий день всё повторилось. Снова снег, снова пустырь, снова смех. К вечеру ребята сбились в кучку, топтались, пар шёл изо рта. Двое друзей, один постарше, переглянулись.
— Ты бы с дедом не шутил, — сказал старший. — Ему поесть надо. Ружьё его продай. Купишь еды, лекарств.
Ерёмка резко тряхнул головой.
— Нет. Дед за ружьё убьёт.
— Тогда сам на охоту сходи, — усмехнулся первый. — Медведя если завалишь — и мясо будет, и шкура на продажу.
Второй толкнул его в бок.
— Ты чего болтаешь. Сожрут его в лесу одного.
Ерёмка ничего не ответил. Он пошёл домой, снег хрустел под валенками, а в голове крутилась одна мысль.
А ведь и вправду… если бы медведя добыть — вот было бы славно.
************
На следующий день дед снова лежал. Лицо у него стало ещё бледнее, дыхание тяжёлое, прерывистое. Хлеб кончился — ни крошки, ни корки. В избе стояла холодная тишина, нарушаемая только потрескиванием остывшей печи.
Ерёмка понял всё без слов. Он не стал будить деда, не стал спрашивать разрешения. Тихо собрался. Натянул старый полушубок, подпоясался верёвкой, закинул через плечо мешок. Ружьё взял дедово. И отправился на охоту…
Во дворе его ждал пёс. Черныш. Обычная дворняга, чёрная, лохматая, с умными, настороженными глазами. Не раз ходил с дедом в лес, знал след, чуял зверя, не лаял зря. Мальчик потрепал его по загривку, и пёс сразу стал серьёзен, будто понял — не прогулка.
Лыжи шли мягко, снег был сухой, сыпучий. Деревня осталась позади быстро. Дальше началась тайга. Сосны стояли плотно, ветви прогибались под тяжестью снега. Тропы не было — только белая сыпь между стволами, да редкие следы.
Сначала попался заячий след. Свежий, петляющий. Ерёмка пошёл за ним, осторожно, присматриваясь, прислушиваясь. Сердце колотилось, но не от страха, а от важности дела. Если повезёт, хоть зайца принести… уже не с пустыми руками.
Заяц ушёл. След оборвался, растворился среди настов и заносов. Зато дальше мелькнул лисий — узкий, уверенный, тянущийся вглубь. Ерёмка свернул за ним, всё дальше от знакомых мест. Лес стал гуще, темнее. Сосны сменились ельником, подлесок сомкнулся, небо почти исчезло.
Он уже не знал, где деревня. Остановился, огляделся — кругом одно и то же. Черныш бегал впереди, иногда возвращался, фыркал, снова исчезал между стволами.
И тут всё случилось разом. Пёс сорвался вперёд, будто его кто-то дёрнул. Под ногами у него ушёл снег, и Черныш, визгнув, скатился с кручи — снежной, обрывистой. Ерёмка только успел увидеть чёрное пятно, мелькнувшее вниз.
— Черныш! — крикнул он.
В ответ — тишина.
Пёс не вернулся. Где-то внизу треснул наст, мелькнули тени, и всё стихло. Ерёмка остался один. В руках — ружьё, за плечами — пустой мешок. Вокруг — чужая, глухая чаща, где следы путались, а дорога назад уже не угадывалась.
*******
Бродил он до ночи.
Солнце давно ушло, лес потемнел, стал тесным, настороженным. Мороз крепчал с каждым шагом. Снег под лыжами уже не скрипел — он звенел, сухо и зло, как стеклянный песок. У парня свело пальцы на руках, лицо он почти не чувствовал, губы онемели, дыхание шло рывками. Холод пробирался под полушубок, будто кто-то медленно, упрямо раздвигал одежду и лез к телу.
Он остановился, опёрся на ружьё, перевёл дух. В голове крутилась одна мысль, тяжёлая и вязкая.
Какой же я дурак.
Лучше бы и вправду ружьё дедово продал. Купили бы хлеба, лекарств. Дед бы поворчал, конечно, поначалу. Сказал бы пару злых слов. А потом успокоился бы. Тем более… если он помрёт, ружьё ему и не понадобится.
От этой мысли стало ещё холоднее.
Ерёмка огляделся. Куда идти — он уже не понимал. Лес был одинаков со всех сторон. Ночь подступала быстро... Нужно было что-то делать. Просто идти — значит замёрзнуть.
Костёр!
Мысль вспыхнула, но тут же погасла… Спичек нет... Он сел прямо в снег, уткнулся лбом в колени, стал думать, медленно, упрямо, как дед учил.
Потом поднялся. Пошёл ломать ветки. Сухие, нижние, что торчали из сугробов. Пальцы не слушались, но он всё равно тянул, ломал, складывал в кучу. Вышло плохо, криво, но вышло.
Ерёмка достал патроны. Их было немного. Он распотрошил пару, аккуратно, как видел у взрослых. Порох ссыпал в ладонь, потом в кучу веток. Немного сунул в ствол. Зарядил целый патрон.
Руки дрожали. Он навёл ружьё на дрова и вдруг подумал:
Если руки не оторвёт — считай, повезло.
Выстрел ударил в ночь резко, оглушающе. Пламя вспыхнуло сразу, будто только этого и ждало. Ветки затрещали, загорелись жадно, ярко. Ерёмка отшатнулся, потом шагнул ближе.
Он посмотрел на ружьё. Вроде целое.
Посмотрел на руки, на ноги. Всё на месте.
Повезло.
А главное — перед ним горел костёр. Тёплый, живой. Огонь шевелился, дышал, отбрасывал свет на снег и стволы деревьев. Ерёмка протянул к нему руки и впервые за весь день перестал дрожать.
*************
К утру он всё же продрог.
Как ни старался подставлять костру то спину, то живот, тепло уходило быстро. Пальцы на ногах стали будто деревянные, чужие. Костёр осел, стал хилым, огонь жался к земле, а сухих дров почти не осталось. Он пробовал ломать ещё, но многие деревья промёрзли после осенних дождей, древесина была тяжёлая, сырая, не бралась огнём.
Ерёмка сидел, прижавшись к земле, кутаясь в полушубок, и уже не чувствовал холода — это пугало больше всего.
И тут в чаще раздался шорох.
Он резко поднял голову. Сердце ударило в грудь так, что перехватило дыхание. Лес замер. Шорох повторился — тяжёлый, медленный. Это был не заяц и не лиса. Что-то большое двигалось между деревьями, ломая наст.
Зверь! Живой. Настоящий. Огромный!
Из темноты донеслось низкое урчание, хриплое, тяжёлое. Медвежье.
Ерёмка схватил ружьё, поднялся, встал, как дед учил, опершись ногами в снег. И не зря. Из чащи вдруг вывалился медведь-шатун — здоровенный, лохматый, с обмороженной мордой и злыми, мутными глазами.
Он успел выстрелить.
Грохот разорвал утреннюю тишину. Медведь дёрнулся, пошатнулся, взревел так, что у Ерёмки заложило уши, и рухнул в снег. Тяжело, размашисто…
Опять повезло!
Ерёмка стоял, не двигаясь, пока не убедился — зверь не дышит. От туши шёл сильный пар, густой, тёплый. До рассвета оставалось часа четыре, не меньше.
Окалею, — подумал он.
И тут пришла мысль. Страшная, но ясная. Он достал нож и стал вспарывать брюхо зверя. Лезвие входило трудно, жир и шкура сопротивлялись. Показались кишки. Ерёмка вытащил их, размотал по снегу рядом, отвернув лицо. Потом разделся до нижней одежды и полез внутрь.
Там было тепло. Очень тепло.
Он сам не заметил, как уснул.
Проснулся, когда стало светло. Рядом, совсем близко, раздавался лай. Знакомый, резкий.
— Черныш… — прошептал Ерёмка.
Пёс действительно был там. Чёрный, грязный, живой. Крутился рядом, скулил, тыкался носом.
Через два часа Ерёмка уже сидел дома, отогревался, глядел на трофеи, разложенные на столе. Дед вертел их в руках, щурился, качал головой.
— Ох ,да, внучара… ох да охотник.
Зубы. Медвежьи лапы.
— Дядь Кузьму попрошу — сходит, остальное принесёте, — сказал дед. Потом добавил тише: — Этого шатуна уж две недели поймать не могли. Он бабу у лесхоза задрал…
Дед посмотрел на Ерёмку внимательно.
— Нам теперь за это знаешь чего положено… ух. Молодец.
НРАВЯТСЯ МОИ ИСТОРИИ, ПОЛСУШАЙ БЕСПЛАТНО ИХ В МЕЙ ОЗВУЧКЕ.
Я НЕ ТОЛЬКО ПИШУ НО И ОЗВУЧИВАЮ. <<< ЖМИ СЮДА