Все главы здесь
ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА
Глава 55
Лиза подсела к Степану будто невзначай, боком, с тем самым материнским прищуром, в котором и ласка, и расчет. В руках у нее уже был кувшин — темный, пузатый, с наливкой густой, сладкой, тягучей, как сама задумка.
— Ну чевой ж ты, Степушка, — сказала она негромко, почти по-родственному, — не уважашь хозяв? Свадьба ить. За молодых бы испить. А?
И, не дожидаясь ответа, ловко плеснула в кружку. Не до краев — чтоб не насторожился, — а ровно столько, сколько надо, чтобы тепло пошло по жилам, а осторожность притупилась.
Степан поблагодарил, улыбнулся, выпил. Наливка пошла легко, сладко, будто и не хмельная вовсе.
Прямо напротив него, через стол, сидела Катя. Она молчала, и этим молчанием говорила больше, чем словами.
Взгляд — долгий, теплый, будто все прежнее между ними никуда не делось. Она то опускала глаза, то снова поднимала — и каждый раз ловила его взгляд. В них было и раскаяние, и просьба, и обещание. Все сразу.
Степан поначалу отворачивался, будто боролся с собой, но потом снова смотрел. Его тянуло к ней как магнитом. И сердце у него начинало стучать быстрее, чем заводная музыка гармониста.
Лиза еще раз подлила ему в кружку своей чудесной наливки, кувшин которой сбивал с ног четверых мужиков. Вся деревня знала про этот Лизкин напиток.
— Ай, что ж пустую кружку держать, — усмехнулась. — Свадьба разгуляласи, а ты будто чужой.
Катя чуть наклонилась вперед, и Степан заметил, как дрогнули ее губы, как вспыхнули щеки. Она поймала его взгляд и не отвела.
Когда начались пляски, когда в хате стало шумно, душно и тесно, Катя поднялась.
— Дышать мене нечем, — сказала она как бы в никуда. — Пойду у светлицу, передохну.
Она не оглядывалась. Но знала — он пойдет. И не ошиблась. Он пошел.
В светлице было полутемно, пахло сушеными травами и нагретым деревом. Катя обернулась — и вдруг вся прежняя робость с нее слетела в один миг. Она шагнула к нему, прижалась, обняла крепко, как обнимают, когда боятся потерять навсегда.
— Степа… — выдохнула она ему в грудь. — Как же ты мене люб. Ты не ведаешь… Я уся исстрадаласи по тебе.
Он хотел что-то сказать — про обиду, про прошлое, про боль, — но она не дала. Поднялась на носки, поцеловала его — жадно, горячо, будто наверстывая упущенное. В этом поцелуе было все: вина, просьба о прощении, раскаяние и любовь.
Хмель, взгляды, ее близость, дыхание совсем рядом — все смешалось. Степан обнял ее, ответил на поцелуй так же страстно, забыв про осторожность, забыв про разум, про обиду, про то, как она его еще совсем недавно просто откинула от себя. Любовь, что он столько времени давил в себе, вырвалась наружу разом.
Позже, когда шум из горницы стал еще громче, Катя потянула его за руку.
— Пойдем во двор, — прошептала. — Тут тожеть душно…
Во дворе было темно, только месяц висел над крышами. Там они снова целовались — долго, жадно, будто мир вокруг исчез.
И тогда она сказала совсем тихо, почти неслышно:
— Пойдем к мене, Степа. Мать на свадьбах до утра гуляеть, пока усе не разойдутси. А тут усе ишо токма начинаетси. Айда! Да и ежеля придеть… то налита.
Он посмотрел на нее — и уже не мог отказать. Ни сердцем, ни телом.
Лиза в это время тихонько вышла на крыльцо, и, заметив, как они исчезли в темноте, медленно перекрестилась и перекрестила воздух.
— Господя, помоги дочке моей. Ты жа видишь, как она страдат.
Степан и Катерина почти бежали по темной улице, будто боялись, что кто-то окликнет, остановит, вернет назад.
Катя шла чуть впереди, держа Степана за руку, и тянула его за собой. Временами они останавливались — у плетня, под деревом, у сарая, — и тогда он прижимал ее к себе, целовал жадно, горячо, а у нее подкашивались ноги, и в груди разливалось сладкое, незнакомое тепло.
И Катя вдруг ясно, до боли ясно, поняла разницу.
Семен — тяжелый, липкий, вонючий, чужой. Его прикосновения — как грязные руки, от которых хочется сразу отмыться.
А Степан — другой. Его поцелуи не пугали, а звали. От них хотелось не спрятаться, а шагнуть навстречу. Хотелось самой быть ближе, самой обнять, самой не отпускать.
«Так вот оно как… — мелькнуло в голове. — Вот чевой Наташка-то говорила…»
До хаты добрались почти без памяти. Дверь захлопнулась за ними, и дальше — все будто во сне. Слова стали не нужны.
Они торопливо, неловко, смеясь и путаясь, избавлялись от одежды, и Катя вдруг поймала себя на том, что не боится. Совсем, ни капли.
В Катиной постели Степан был осторожен, будто боялся причинить боль, все время словно спрашивал без слов: можно ли еще, не больно ли, хорошо ли? И от этой бережности у нее защемило сердце сильнее, чем от поцелуев.
Она снова и снова невольно сравнивала — и сравнение было не в пользу Семена. Там было больно, стыдно, противно и пусто. А здесь — тепло, сладко и правильно, будто именно так и должно быть.
«Вот оно… вот чевой сладко…» — успела подумать Катя, прежде чем мир поплыл и исчез.
Степан не уснул до самых петухов. Лежал рядом, гладил ее волосы, тихо дышал, словно боялся спугнуть это хрупкое счастье. И только когда за окном начало сереть, стал собираться.
Катя приподнялась на локте, посмотрела на него долго, внимательно. А потом тихо, почти шепотом, сказала:
— Вот, гляди, Степушка… твоя я. И только твоя, — Катя осторожно приподняла край простыни и, будто невзначай, показала Степану пятна крови.
Он побледнел, перекрестился, прижал ее к себе крепко-крепко, будто хотел защитить от всего мира сразу.
— Моя… — выдохнул он. — Моя, Кать.
Он стал целовать лоб, волосы, щеки — неловко, взволнованно, словно боялся причинить вред.
— Больно было? — спросил тихо, с тревогой.
Катя чуть повела плечом, опустила глаза.
— Чутка, да ничевой. Стерпелоси. С тобой мене ничевой не страшно, а усе сладко.
Он еще крепче сжал ее, шепнул что-то ласковое, такое простое и теплое, что у нее в груди разлилось спокойствие. Не тревога, не страх — именно покой.
Когда запели первые петухи, Степан стал собираться. Катя проводила его до порога. У калитки они долго стояли, обнявшись, будто не могли разомкнуть рук. Целовались тихо, неторопливо, словно старались запомнить друг друга на вкус и дыхание.
— Я скоро, — сказал он.
— Я буду ждать тебе! — ответила она просто.
Он ушел, растворился в утреннем сумраке, а Катя еще долго стояла, глядя ему вслед, пока дорожка не опустела.
Не прошло и часа, как в хату вернулась Лиза. Шаги ее были быстрые, нетерпеливые. Она едва дверь прикрыла, как повернулась к дочери:
— Ну? — выдохнула. — Как усе прошло?
Катя кивнула. Села на край лавки, задумалась на мгновение, а потом сказала спокойно, без злобы, без горечи — словно подводя черту:
— А и ладно, што Сенька женилси. Инако я б вовек не узнала, чевой оно — настояшева мужика понюхать.
Лиза долго смотрела на дочь, потом медленно перекрестилась.
— Ну, слава Богу… — прошептала она. — Значица, не зря ночь прошла.
Катя отвернулась к окну. Утро вступало в свои права, и впереди была совсем другая жизнь — трудная, запутанная, но уже не пустая.
Продолжение
Татьяна Алимова