Стасу нужна была приличная девушка, чтобы показать родителям, — реквизит для получения транша на спасение бизнеса. Мне нужно было закрыть просрочку по ипотеке. Обмен казался честным: три часа позора, семейный ужин и конверт с наличными. Я не учла одну деталь. Тиран-отец во главе стола оказался не просто незнакомцем. Это был человек, который три месяца назад через меня купил элитный пентхаус для девятнадцатилетней гимнастки Ляли. И он точно не хотел, чтобы его жена — или его сын — узнали, кто я такая на самом деле.
***
Деньги пахнут. Не старой бумагой или грязной медью, как обычно пишут в книгах, а страхом Стаса — несвежим потом, приторно-сладким одеколоном и влажной кожей салона его «Ауди».
Его трясло. Натурально колотило. Руль вибрировал под его руками, передавая эту дрожь на приборную панель, на сиденье, на мои собственные колени, обтянутые тонким капроном.
— Яна, пожалуйста. Просто запомни легенду, — ныл Стас, не отрывая взгляда от мокрого, блестящего, как змеиная кожа, Рублевского шоссе. — Мы познакомились на выставке. Дали. Нет, подожди, Дали — это слишком сюр. Давай скажем… Айвазовский. Айвазовского понимают все. Тебе понравилось море, мне — шторм. Классика.
Я поерзала на пассажирском сиденье, стараясь не помять бежевое платье, которое Стас купил мне вчера в торговом центре. В груди жало, в талии висело, делая меня похожей на добропорядочную, сытую мещанку. Именно такую, какую, по его словам, хотела видеть мать.
— Стас, посмотри на меня, — голос у меня был сухим, как песок. Хотелось курить, но курить в костюме «невесты» строго воспрещалось. — Я риелтор. Я продаю бетонные коробки людям, которые ненавидят друг друга. Я запомню легенду. Просто скажи еще раз — зачем этот цирк? Твой отец банкир, а не средневековый герцог. Зачем ему твоя женитьба, чтобы дать кредит?
Стас судорожно сглотнул. Кадык нервно дернулся над тугим воротником.
— Он… консерватор. Считает меня ветреным. Говорит, у меня нет «заземления». Если он увидит, что я нашел серьезную женщину, женщину с карьерой, а не очередную модель… он подпишет перевод. У меня стройка заморожена, Яна. Две недели — и подрядчики меня порвут.
— И «заземление» — это я?
— У тебя лицо строго для одобрения ипотеки, — попытался пошутить Стас, но вышло жалко. — Ты выглядишь… надежно.
Надежно. Господи, знал бы он.
Я посмотрела в окно. Мимо проплывал элитный поселок — высокие заборы, хищные глазки камер, сосны, царапающие серое ноябрьское небо. Мир, где люди не смотрят на ценники в «Азбуке вкуса» и не плачут над квитанциями ЖКХ.
Я согласилась, потому что Стас предложил триста тысяч. Наличными. Сегодня вечером.
Эта сумма перекрывала проценты по моей собственной квартире за полгода. Ради таких денег я была готова любить Айвазовского, Стаса и даже его консервативного тяжеловеса-отца один вечер.
— Приехали, — выдохнул Стас, поворачивая машину к массивным кованым воротам.
Дом был чудовищным. Краснокирпичный замок, нелепо пытающийся притвориться английским поместьем, но выглядящий как декорированная крепость. Окна светились теплым, обманчивым желтым светом.
— Мама чудесная. Немного тревожная, но добрая. Ирина Сергеевна, — бормотал Стас, глуша мотор. — Отец… Глеб Викторович. Просто не спорь с ним. Что бы он ни сказал — кивай. Он любит покорность. Называет это «женской мудростью».
— Я буду мудрейшей женщиной во Вселенной, — пообещала я, сжимая клатч сильнее. Внутри лежали паспорт и пузырек корвалола. На всякий случай.
Мы вышли. Сырой воздух мгновенно прокусил тонкую ткань пальто. Стас взял меня под руку — ладонь у него была мокрая.
Дверь открыла не прислуга, а сама хозяйка. Ирина Сергеевна оказалась крошечной, высохшей женщиной с печальными глазами и прической, слишком пышной для ее худенького лица. Она походила на испуганного воробья, закутанного в кашемир.
— Стасик! Наконец-то! — она бросилась ему на шею, потом замерла, глядя на меня. Взгляд сканирующий, оценивающий. Оценка ткани платья, отсутствие маникюра (риелторы не носят длинные когти), скромный макияж.
— А это Яна, — сказал Стас, голос слегка дал петуха. — Моя… Яна.
— Добрый вечер, Ирина Сергеевна, — я улыбнулась улыбкой с пометкой «Клиент с бюджетом 50 миллионов». — Стас так много рассказывал о вашем доме.
— Проходите, проходите, простудитесь! — засуетилась она, втягивая нас в холл.
В доме пахло мастикой для пола, пылью и чем-то тяжелым, мясным. Утка с яблоками. Запах сытой, стоячей жизни.
— Глеб в библиотеке. Выйдет к ужину, — заговорщицки прошептала мать. — Яна, деточка, давайте пальто. Ох, какой материал. Шерсть?
— Смесовый кашемир, — соврала я гладко. Это был полиэстер с распродажи, но в этом свете он играл как надо.
Мы прошли в гостиную. Тяжелые бархатные шторы, дубовая мебель, которая могла бы пережить ядерную войну, и тишина. Такая тишина, от которой звенит в ушах.
— Значит, вы в недвижимости? — спросила Ирина Сергеевна, присаживаясь на край дивана. — Стас говорил, вы в крупном агентстве.
— Да. «Капитал & Бетон». Я веду направление элитного жилья, — я слегка преувеличила. Я была старшим агентом, а не ведущим, но за триста тысяч я могла быть хоть королевой Англии. — Работа нервная, но интересная.
— Нервная… да, — вздохнула она. — Глеб тоже много работает. Он ценит… сдержанность в людях.
На лестнице послышались шаги. Тяжелые, хозяйские. Лестница не скрипела — не смела.
Стас дернулся. Он буквально сжался, потеряв пять сантиметров в росте.
— Отец, — выдохнул он.
Я встала, поправляя подол. Пора играть сцену. Почтительный кивок, скромный взгляд вниз, потом прямой открытый взор.
— Итак, — прогудел низкий, раскатистый бас. — Это и есть причина, по которой ты не навещал нас три месяца?
Глеб Викторович вошел в гостиную, как танк въезжает на клумбу. Огромный, широкоплечий, с седым «ежиком» и лицом, словно вытесанным из грубого камня. На нем был домашний кардиган, но выглядел он как доспех.
Он не смотрел на сына. Он смотрел на меня.
Я подняла глаза. Приготовилась улыбнуться улыбкой «любительницы Айвазовского».
И замерла.
Улыбка сползла с моего лица, как яичница с тефлоновой сковороды.
Желудок ухнул куда-то в пятки, пробив паркетный пол.
Это был он.
Клиент из базы «Остоженка». Сделка номер 458-Б.
Глеб Викторович. Человек, который два месяца назад сидел в моей «Тойоте», сжимая мою коленку потной тяжелой рукой, и говорил: «Яночка, найди мне гнездышко. Для птички. Тихое, дорогое, и чтобы моя старуха никогда не узнала».
Я нашла. Пентхаус на Тверской. Для гимнастки Ляли. Девятнадцать лет, губы пельменями и глаза пустые, как котлован новостройки.
Он расплатился наличными. И дал мне щедрые чаевые «за молчание».
А теперь я стояла в его гостиной, держа за руку его сына, за которого якобы собиралась замуж.
Глеб Викторович остановился на полпути ко мне. Его глаза, маленькие и колючие, как сверла, расширились. Он узнал меня мгновенно. Конечно. Людей, которые держат ключи от твоей двойной жизни, не забывают.
— Яна? — прохрипел он. Это был не вопрос. Это была угроза.
— Добрый вечер, Глеб Викторович, — голос не дрогнул, что было чудом. Физиологической аномалией. — Рада… знакомству.
Стас, идиот, не заметил напряжения в воздухе, от которого можно было запитать небольшую электростанцию.
— Вы знакомы? — радостно спросил он. — Пап, пересекались по бизнесу?
Глеб Викторович побагровел. Густой, темно-красный цвет пошел от шеи и пополз к щекам. Он посмотрел на жену — испуганного воробья Ирину Сергеевну. Потом на сына. Потом снова на меня.
Если бы взглядом можно было убивать, я бы уже была кучкой пепла на персидском ковре.
— Мы… — начал он, и я видела, как в его голове крутятся шестеренки. Если скажет, что знает меня, придется объяснять, откуда. «Капитал & Бетон», верно?
— Лично не встречались, — быстро вклинилась я, спасая его. Зачем? Затем, что мне нужны были те триста тысяч. — Но ваше имя легендарно на рынке, Глеб Викторович. Все знают, кто построил бизнес-центр «Титан».
Он выдохнул. Но глаза не подобрели. Они обещали мне медленную мучительную казнь.
— Легендарно, — повторил он с усмешкой. — Надо же. Ну что ж. Пройдемте к столу. Утка стынет.
Он прошел мимо, и я почувствовала — тот же запах, что и от Стаса, только сильнее, концентрированнее. Запах дорогой власти и гнили.
— Яна, ты в порядке? Ты бледная, — шепнул Стас, беря меня под локоть.
— В порядке, — прошептала я в ответ, чувствуя, как по спине бежит холодный ручеек. — Стас, когда деньги?
— После ужина. Если все пройдет хорошо.
Все не пройдет хорошо.
Мы сели за длинный стол, накрытый накрахмаленной до хруста скатертью. Хрусталь, серебро, салфетки, сложенные лебедями. Кладбище уюта.
Глеб Викторович сел во главе. Я — по правую руку. Стас напротив. Мать — на другом конце.
— Значит, — Глеб налил себе водки из запотевшего графина. Стасу не предложил. — Ты, стало быть, риелтор. Продаешь квартиры.
— Да, — я развернула салфетку на коленях. Руки слегка дрожали.
— И какие квартиры ты продаешь? — он уставился на меня в упор. Он проверял. Прощупывал лед. — Семейные гнезда? Или… холостяцкие берлоги? Тайные углы для интимных встреч?
Он издевался. Он играл на грани фола, зная, что я не смогу огрызнуться, не раскрыв карты.
— Разные, — ответила я, выдерживая взгляд. — В основном семейные. Там, где люди планируют жить счастливо и честно. Но иногда… иногда клиенты просят специфические объекты. С шумоизоляцией. И отдельным входом.
Ирина Сергеевна уронила вилку. Она громко звякнула о фарфор.
— Ох, Яна, какие ужасы, — прощебетала она. — Отдельный вход? Зачем?
— Для приватности, мама, — вставил Стас. — Правда, Ян?
— Именно, — осклабился Глеб Викторович. Это был оскал крокодила, готового сомкнуть челюсти. — Приватность нынче дорога, не так ли, Яна? Очень дорога. Иногда она стоит дороже самой квартиры.
Он взял кусок утки руками — жирный, лоснящийся — и вгрызся в него, не сводя с меня глаз.
— Скажи, Яна, — он медленно жевал. — А как у тебя с… профессиональной этикой? Ты умеешь хранить секреты? Или тоже продаешь их, если цена подходящая?
Я поняла, что игра изменилась. Он думал, что я здесь, чтобы его шантажировать. Он думал, что Стас — пешка, а я пришла, чтобы монетизировать тайну про Лялю и пентхаус.
Я посмотрела на Стаса, который жевал салат, как кролик, не замечая, что его «невеста» и его отец ведут немую дуэль не на жизнь, а на смерть.
— Я не продаю секреты, Глеб Викторович, — сказала я четко. — Я их хороню. Обычно. Если никто не пытается их выкопать.
— Вот как? — он налил еще стопку. — Что ж. Выпьем. За молодых. За… честность.
Он поднял рюмку.
— И кстати, Стас, — вдруг сказал Глеб, ставя рюмку, но не выпив. — Я думаю, Яна тебе не подходит.
— Что? — поперхнулся Стас. — Пап, мы только сели!
— У меня чутье на людей, — Глеб навалился грудью на стол, его тяжелое лицо приблизилось к моему. — Яна кажется мне… девушкой с отчетливым прошлым. Слишком отчетливым. Посмотри на ее глаза, Ира. Это не глаза влюбленной невесты. Это глаза калькулятора. Спорю, она уже посчитала, сколько стоит наш дом.
— Глеб, прекрати! — пискнула Ирина Сергеевна.
— Нет, давай спросим ее, — он тыкнул вилкой в мою сторону. — Яна, скажи нам. Если бы тебе пришлось выбирать между Стасом и, скажем, очень крупной суммой денег… что бы ты выбрала?
Под столом он пнул меня по ноге. Больно. Это был сигнал. Бери отступные и проваливай. Или я тебя уничтожу.
Я посмотрела на утку. На перепуганного Стаса. На мать-воробья. И на уверенную, наглую скотину, которая думала, что купила весь мир, включая мое молчание.
Я улыбнулась. И на этот раз улыбка была искренней.
— Деньги заканчиваются, Глеб Викторович, — сказала я сладко. — А семья… семья — это навсегда. Особенно когда между родственниками нет никаких тайн. Верно?
Его лицо пошло фиолетовыми пятнами.
Ужин только начинался.
***
Тишина за столом стала вязкой, как застывающий бетон. Казалось, если сделать резкое движение, воздух пойдет трещинами.
Ирина Сергеевна, бедная птичка, пыталась спасти положение. Она металась взглядом от мужа к сыну, подкладывала мне салат — что-то майонезное, тяжелое, украшенное вялой веточкой укропа, — и щебетала. Щебетала о погоде, о пробках, о том, что гортензии в этом году померзли.
— Ешьте, Яночка, это краб. Камчатский, Глеб специально заказывал, — она улыбалась, но губы у нее дрожали.
Я взяла вилку. Металл холодил пальцы.
— Спасибо, — сказала я, глядя прямо в глаза Глебу Викторовичу. — Я люблю морепродукты. Они... молчаливы.
Глеб хмыкнул. Он уже опрокинул третью стопку, но алкоголь его не брал. Наоборот. Водка словно смывала с него налет цивилизованности, обнажая чугунную основу.
— Молчаливы, — передразнил он, накалывая маринованный гриб. — Это хорошее качество. Редкое. А скажи-ка мне, Яна... Раз уж мы заговорили о вкусах. Ты ведь у нас специалист по элитному жилью?
— Можно и так сказать.
— И что сейчас в моде у... состоятельных мужчин? Какой стиль? Барокко? Хай-тек? Или, может быть, будуарный шик?
Он бил прицельно. Пентхаус для Ляли мы оформляли именно так: много зеркал, белый мех, безвкусная позолота. «Будуар императрицы», как выразился дизайнер, сдерживая рвотный позыв. Глебу нравилось. Он платил за пошлость щедро, не торгуясь.
— Вкусы разные, Глеб Викторович, — я отправила в рот кусочек краба. Вкус был божественный, но глотать было больно, будто горло стянуло жгутом. — Но вы правы, состоятельные мужчины часто ищут... убежище. Место, где можно сбросить маску добропорядочного семьянина. Обычно они выбирают что-то яркое. Кричащее. Видимо, чтобы компенсировать серость домашнего уюта.
Стас подавился минералкой. Он кашлял громко, жалко, брызгая водой на накрахмаленную салфетку.
— Осторожнее, сынок, — брезгливо бросил Глеб, даже не повернув головы. — Вечно ты захлебываешься. То водой, то жизнью.
Ирина Сергеевна вскочила, начала хлопать сына по спине. Ее маленькие ручки были бесполезны против широкой спины Стаса, обтянутой дорогой тканью пиджака.
— Глеб, ну зачем ты так? — прошептала она.
— А как, Ира? Как? — Глеб с грохотом опустил вилку. — Я хочу понять, кто эта женщина. Откуда она взялась. Стас у нас известен своим... талантом подбирать всякий мусор.
— Папа! — Стас перестал кашлять и покраснел. — Яна не мусор! Она... она лучший человек, которого я встречал!
Это прозвучало так по-детски, так нелепо, что мне стало его почти жаль. Почти. Жалость — дорогое удовольствие, я не могла его себе позволить.
— Лучший? — Глеб прищурился. — Ну, допустим. Яна, расскажи нам о своей семье. Родители? Кто они? Профессора? Дипломаты? Или работяги с Уралвагонзавода?
Вопрос-ловушка. Скажу правду — унизит за бедность. Совру — проверит и унизит за ложь.
— Моя мама — учитель литературы, — сказала я спокойно. Это была правда. Мама умерла пять лет назад, оставив мне в наследство собрание сочинений Чехова и умение держать спину прямо, даже когда на тебе дешевое белье. — Папа ушел, когда мне было пять. Я сделала себя сама, Глеб Викторович. Никто не покупал мне квартиры. Никто не давал стартовый капитал на бизнес, который можно бездарно просадить.
Камень в огород Стаса. Но и защита. Я показала зубы.
Глеб откинулся на спинку стула. Дубовый стул скрипнул под его тяжестью.
— Сама, значит. Гордая. Бедная, но гордая. Самый опасный тип женщин. Такие вцепляются в глотку и не разжимают челюсти, пока не высосут все до капли.
— Глеб! — голос Ирины Сергеевны стал тонким, как ультразвук. — Прекрати немедленно! У нас гости!
— Это не гостья, Ира. Это бизнес-проект, — он налил себе еще. — Я вижу людей насквозь. Она здесь не ради твоего сына. Посмотри на него. Что там любить? Эту рыхлость? Эту вечную панику в глазах? Нет. Она здесь ради денег.
В комнате повисла тишина. Стас сидел, опустив голову, и я видела, как у него белеют костяшки пальцев, сжимающих скатерть. Он привык. Боже мой, он привык, что отец вытирает об него ноги публично.
Мне стало душно. Запах утки, духов Ирины и водочного перегара смешался в тошнотворный коктейль.
— Прошу прощения, — я встала. Ноги были ватными, но держали. — Мне нужно... припудрить носик. Где у вас ванная?
— В коридоре направо, милая, — пролепетала Ирина Сергеевна, глядя на меня с благодарностью. Она была рада, что я прервала эту казнь.
Я вышла из гостиной. Спину жгло. Я чувствовала взгляд Глеба — тяжелый, липкий, как прицел снайпера.
В коридоре было прохладно. Стены, обшитые темным деревом, давили. Я прошла мимо огромного зеркала в золоченой раме, мельком глянула на свое отражение. Бледная. Губы сжаты в нитку. Глаза лихорадочно блестят. Не невеста, а затравленный зверек.
Я нашла ванную — помещение размером с мою кухню, все в мраморе и золоте. Заперлась. Включила воду, чтобы создать шум.
Прислонилась лбом к холодному зеркалу.
«Держись, Яна. Еще час. Полтора. Поешь горячее, выпьешь чаю и уедешь с конвертом. Ты делала вещи и похуже. Вспомни сделку с тем бандитом из девяностых, который курил сигары прямо при просмотре».
Ручка двери дернулась.
Я замерла. Я же закрылась?
— Яна, открой, — голос Глеба. Не громкий, но не терпящий возражений. — Нам надо поговорить. Без свидетелей.
Сердце пропустило удар.
— Я занята, Глеб Викторович.
— Открывай, сука, или я вышибу эту дверь, — тон изменился мгновенно. Из барского баса он превратился в рык подворотни.
Я выключила воду. Дрожащими пальцами повернула защелку.
Дверь распахнулась. Глеб вошел, сразу заполнив собой все пространство. Он запер дверь за собой.
Теперь мы были одни. В замкнутом пространстве мраморного склепа.
Он надвигался на меня, как скала. От него пахло дорогой водкой и агрессией.
— Сколько? — спросил он, глядя мне в переносицу.
— Что «сколько»?
— Не прикидывайся дурой. Тебе не идет, — он сунул руки в карманы брюк, позвякивая мелочью или ключами. — Сколько Стас тебе пообещал? Пятьдесят тысяч? Сто?
— Мы любим друг друга, — начала я, но он перебил, рявкнув:
— Хватит! Я знаю, что ты риелтор. Я знаю, что ты продажная. Ты продала мне квартиру для бляди, и глазом не моргнула. Ты брала конверт с чаевыми так ловко, будто всю жизнь тренировалась. Так сколько?
Он шагнул ближе. Я уперлась поясницей в раковину. Холодный мрамор впился в кожу через ткань платья.
— Триста, — выдохнула я. Врать не было смысла. Он прав: я здесь ради денег.
Глеб рассмеялся. Коротко, лающе.
— Триста тысяч? Рублей? Боже, как дешево ты стоишь. Я думал, аппетиты у тебя серьезнее.
Он полез во внутренний карман кардигана, достал бумажник. Толстый, из крокодиловой кожи.
— Вот, — он швырнул на полочку у зеркала пачку пятитысячных. Они разлетелись веером, одна купюра упала в раковину, намокая. — Здесь двести. Больше нала нет. Забирай и вали отсюда. Сейчас же. Скажешь, что заболел живот, что бабушка умерла, мне плевать. Чтобы через пять минут твоего духа здесь не было.
Я смотрела на деньги. Красные, яркие бумажки. Спасение от ипотеки. Свобода.
Нужно было брать. Брать и бежать.
Но что-то во мне — может быть, та самая «гордость бедняков», над которой он смеялся, или просто злость — взбунтовалось.
Я вспомнила лицо Стаса. Жалкое, потерянное. Вспомнила его дрожащие руки. Если я сейчас уйду, Глеб его просто сожрет. Размажет.
И еще... Я вспомнила Лялю. Эту глупую девицу в пентхаусе, которую Глеб называл «птичкой». Он купил ее, как вещь. Теперь он хотел купить меня. Чтобы я исчезла.
Я подняла голову.
— Нет.
Глеб замер. Его брови поползли вверх.
— Что ты сказала?
— Я сказала «нет», — голос окреп. Я аккуратно, двумя пальцами, взяла мокрую купюру из раковины и положила ее обратно на полку. — У нас со Стасом договор. Я свои обязательства выполняю. Я отработаю этот ужин до конца.
— Ты не поняла, с кем играешь, девочка, — прошипел он, нависая надо мной так низко, что я видела красные прожилки в его белках. — Я уничтожу тебя. Я позвоню твоему начальству. Тебя уволят с волчьим билетом. Ты в этом городе даже собачью будку продать не сможешь.
— Звоните, — я улыбнулась. Страх ушел, уступив место ледяному спокойствию камикадзе. — А я позвоню Ирине Сергеевне. И расскажу ей, какой прекрасный вид открывается с террасы пентхауса на Тверской. И про джакузи расскажу. И про белое пианино, которое вы заказывали из Италии, потому что Ляля хотела учиться музыке. Кстати, как у нее успехи? Выучила «Собачий вальс»?
Лицо Глеба стало серым. Землистым.
— Ты не посмеешь, — прошептал он. — Ира... у нее слабое сердце. Ты убьешь ее.
— А вы, значит, бережете ее здоровье? — язвительно спросила я. — Своими изменами и враньем?
— Ты — дрянь, — выплюнул он.
— Я риелтор, Глеб Викторович. Я работаю с грязью, которую люди называют своей жизнью.
Мы стояли друг напротив друга в тесной ванной, тяжело дыша. Два хищника. Один старый и сытый, другой — голодный и загнанный в угол.
В дверь постучали.
— Яночка? Все в порядке? — голос Ирины Сергеевны. — Мы уже горячее подаем.
Глеб отшатнулся от меня, как от чумной. Быстро сгреб деньги в карман. Одна купюра так и осталась лежать на полу.
— Выходи, — бросил он мне, поправляя воротник. — Но запомни: этот вечер ты не забудешь. Я устрою тебе ад прямо за столом.
Он открыл дверь и вышел, нацепив маску радушного хозяина.
— Все отлично, Ирочка! Яна просто поправляла макияж. Идем, дорогая.
Я осталась одна. Посмотрела в зеркало. Из зазеркалья на меня глядела женщина с глазами убийцы.
Я подняла с пола упавшую пятитысячную. Спрятала в лифчик. Это был аванс. За вредность производства.
— Идем, дорогая, — повторила я его интонацию.
Битва только начиналась. И теперь у меня было оружие пострашнее ипотеки. У меня была правда.
***
Мы вернулись к столу. Атмосфера изменилась. Теперь она напоминала не кладбище, а операционную, где пациент (я) лежит в сознании, а хирург (Глеб) выбирает скальпель потупее.
Принесли горячее. Кролик в сливочном соусе с розмарином. Мясо было белым, нежным, волокна распадались от одного прикосновения вилки. Кролик явно не мучился перед смертью. В отличие от меня.
— Яна, — начал Глеб, наливая себе очередную порцию «беленькой». — Мы тут со Стасом обсуждали планы на будущее. Он говорит, ты мечтаешь о детях.
Стас поперхнулся воздухом. Мы это не обсуждали. Это была импровизация Глеба.
— Мечтаю, — кивнула я, отрезая кусочек мяса. — О троих.
— Троих! — всплеснула руками Ирина Сергеевна. — Как чудесно! Глеб, слышишь? В наше время это такая редкость.
— Слышу, Ира, слышу, — Глеб прищурился. — Только вот... содержание троих детей требует серьезных вложений. Скажи, Яна, а ты привыкла жить на широкую ногу? Любишь подарки? Дорогие безделушки? Машины? Квартиры в центре?
Он смотрел на меня, не мигая. Он бил в одну и ту же точку — в пентхаус Ляли.
— Я привыкла рассчитывать на себя, Глеб Викторович, — парировала я. — Но от подарков не отказываюсь. Если они от чистого сердца. А не... за услуги.
— За услуги, — он покатал это слово на языке. — Интересная формулировка. Знаешь, у меня был один знакомый. Он тоже любил делать подарки. Молодым... талантливым девушкам. Гимнасткам, например.
Сердце пропустило удар. Он шел ва-банк.
Ирина Сергеевна замерла с вилкой у рта.
— Гимнасткам? Глеб, о чем ты?
— О благотворительности, дорогая. О поддержке спорта, — он усмехнулся. — Так вот, этот знакомый купил одной такой... спортсменке квартиру. Шикарную. С видом на Кремль. А риелтор, которая это оформляла... она, знаешь ли, оказалась очень ушлой особой. Взяла свои комиссионные, а потом еще и пыталась... дружить с этой девушкой. Втираться в доверие.
Это была ложь. Гнусная, липкая ложь. Я видела Лялю два раза: на просмотре и на подписании.
— Некрасиво, — пробормотал Стас, чувствуя напряжение, но не понимая его сути.
— Очень некрасиво, сын, — подхватил Глеб. — Такие люди, Яна, они ведь как паразиты. Присасываются к чужому богатству. К чужим тайнам. И думают, что теперь они — часть семьи.
Он поднял бокал.
— Выпьем за то, чтобы в нашей семье не было паразитов.
Мы чокнулись. Звон хрусталя прозвучал как похоронный колокол.
И тут у Глеба зазвонил телефон.
Он лежал на столе, экраном вверх. Айфон последней модели. Я сидела рядом и невольно скосила глаза.
На экране светилось фото. Не жены. Не сына.
Там была Ляля. В купальнике, с обручем, в неестественном прогибе, демонстрирующем все ее... достоинства. И подпись: "Моя Чемпионка".
Глеб побледнел. Он схватил телефон так быстро, будто это была граната с выдернутой чекой.
— Работа, — буркнул он. — Извините.
Он сбросил вызов.
Экран погас. Но через секунду загорелся снова. Снова Ляля. Снова звонок.
— Глеб, кто звонит в девять вечера в воскресенье? — робко спросила Ирина Сергеевна.
— Партнеры из Владивостока. У них уже утро, — соврал он, вставая. — Я выйду.
Он вышел в холл. Дверь в гостиную осталась приоткрытой.
Я слышала его голос. Шипящий, злой шепот.
— ...я же сказал, не звони мне домой! Ты тупая? Я занят!... Что значит "срочно"?... Какая еще труба?... Я тебе сантехник, что ли?... Вызови мастера!... Нет, я не приеду!... Ляля, заткнись!
Я посмотрела на Ирину Сергеевну. Она сидела, глядя в свою тарелку. Она все слышала. Не могла не слышать. Но ее лицо было маской. Маской женщины, которая тренировалась быть глухой тридцать лет.
— У партнеров во Владивостоке... эмоциональные переговоры, — тихо сказал Стас.
— Да, — кивнула мать. — Бизнес — это тяжело.
В этот момент мой собственный телефон, лежащий в клатче на коленях, завибрировал.
Я достала его. Сообщение в мессенджере. От неизвестного номера.
Я открыла.
Фотография.
Залитый водой паркет. Плавающее в луже белое меховое покрывало. И подпись: "Яна, это Ляля. Глеб не берет трубку. Он сказал, если что-то случится с квартирой — звонить вам. У меня тут потоп. Вода горячая. Я горю! Помогите!!!"
Я едва не выронила телефон.
Эта дура... Эта феерическая идиотка Ляля сохранила мой номер. И, видимо, Глеб, чтобы отвязаться от бытовых проблем, когда-то ляпнул ей: «Все вопросы по квартире — к риелтору».
Я подняла глаза. Глеб возвращался в комнату. Он был красный, взъерошенный.
— Все в порядке? — спросила Ирина.
— Да. Мелкие неурядицы, — он сел, залпом выпил водку. — Так на чем мы остановились? Ах да. На паразитах.
Я посмотрела на него. На этого самодовольного, жестокого человека, который унижал сына, врал жене и считал меня грязью.
И я поняла: это мой шанс.
— Глеб Викторович, — сказала я громко. — А вы знаете, у меня ведь тоже есть новости. По работе. Прямо сейчас клиент пишет.
— Нам не интересна твоя работа, — отмахнулся он.
— Думаю, эта — интересна. Помните ту квартиру на Тверской? Пентхаус?
Он замер. Вилка зависла в воздухе.
— Там авария. Прорыв горячей воды. Кипяток заливает соседей снизу. А снизу там, если я не ошибаюсь, живет прокурор района.
Глаза Глеба округлились.
— Что? — просипел он.
— Клиентка, — я сделала ударение на этом слове, — пишет мне в панике. Говорит, что ее... покровитель не берет трубку. А она не знает, где перекрывать стояк. Вы же помните, там сложная система, «Умный дом». Если не перекрыть сейчас, ущерб будет на миллионы. И скандал. С прокурором.
В комнате повисла тишина. Ирина Сергеевна переводила взгляд с меня на мужа. Стас сидел с открытым ртом.
— И... что ты предлагаешь? — выдавил Глеб. Пот выступил у него на лбу крупными каплями.
— Я могу помочь, — я улыбнулась самой профессиональной из своих улыбок. — Я знаю код от технического люка. Я могу позвонить консьержу и продиктовать инструкцию. Но...
— Что «но»?
— Но это стоит денег, Глеб Викторович. Дополнительная услуга. Экстренный вызов. Тариф «Спасение репутации».
— Сколько? — он спросил это одними губами.
Я взяла салфетку, достала ручку из сумки и написала цифру.
Подвинула салфетку ему.
Там было написано: «Одобрение кредита для Стаса. Прямо сейчас. При мне. Звонок в банк».
Глеб посмотрел на салфетку. Потом на меня.
В его глазах была ненависть. Чистая, дистиллированная. Но там был и страх. Страх перед скандалом, перед женой, перед прокурором.
— Ира, — сказал он хрипло. — Принеси мне телефон. И планшет. Надо... сделать один перевод. Партнерам.
Ирина Сергеевна вспорхнула и убежала.
Стас смотрел на меня как на инопланетянина.
— Что происходит? — шепнул он.
— Бизнес, милый, — ответила я, набирая сообщение Ляле: «Перекрой красный вентиль под раковиной. Помощь уже в пути».
Глеб Викторович переводил деньги. Его руки тряслись.
Я доедала кролика. Он был вкусным. Теперь он казался мне самым вкусным блюдом в мире. Вкусом победы.
Но я рано радовалась.
Потому что в этот момент в дверь позвонили.
Настойчиво. Громко.
Ирина Сергеевна, возвращавшаяся с планшетом, пошла открывать.
Мы услышали звук открываемой двери. А потом — звонкий, истеричный голос:
— Где этот старый козел?! У меня там Ниагара, а он жрет?!
Это была Ляля. В шубе на голое тело и в домашних тапочках.
Она приехала.
***
Ляля ворвалась в гостиную как стихийное бедствие. С ее волос капала вода, дорогая шуба из рыси была расстегнута, открывая вид на промокшую шелковую пижаму, прилипшую к телу так, что анатомию можно было изучать без рентгена. На ногах — розовые тапочки с помпонами, уже превратившиеся в грязные мочалки.
— Ну?! — взвизгнула она, уперев руки в бока. — Глебушка! Ты оглох? Я звоню, пишу, а ты тут сидишь, морду наедаешь?!
Глеб Викторович застыл с открытым ртом. Из уголка губ стекала капля сливочного соуса, придавая ему вид слабоумного.
— Э-э-э... — выдавил он. Великий строитель, воротила бизнеса, человек-кремень издал звук сдувающегося шарика.
Ирина Сергеевна вошла следом. Тихо, как привидение. Ее лицо было белым, как мел. В руках она все еще сжимала планшет, на экране которого светилась страница онлайн-банка.
— Глеб? — ее голос был едва слышен, но в этой тишине он прогремел громче пушечного выстрела. — Кто это?
Ляля наконец заметила публику. Она окинула взглядом Ирину (презрительно), Стаса (с интересом) и меня (с узнаванием).
— О! Риелторша! — обрадовалась она, тыча в меня пальцем с длинным, хищным ногтем. — Хоть одно знакомое лицо! Слушай, ты мне втюхала этот сарай с бракованными трубами! Там кипяток хлещет! Я требую компенсацию! Моральную и материальную!
Она перевела взгляд на Глеба.
— А ты, папик, чего молчишь? Я же говорила: кран течет! Неделю назад говорила! А ты: «Я занят, я занят»... Вот и получай! У меня паркет вздулся! Итальянский!
— Папик? — переспросил Стас. Он встал, глядя на отца. Впервые в жизни он смотрел на него не снизу вверх, а прямо. Даже с какой-то брезгливостью.
Глеб Викторович попытался встать. Колени его подвели, он тяжело плюхнулся обратно на стул.
— Это... это ошибка, — пробормотал он. — Ирочка, это сумасшедшая. Она ошиблась домом. Я ее впервые вижу.
Ляля вытаращила глаза. Ее накрашенные ресницы взлетели к бровям.
— Впервые видишь?! — заорала она так, что хрусталь в серванте жалобно звякнул. — Ах ты старый козел! Впервые?! А кто мне вчера сережки дарил? Кто мне ноги целовал в джакузи? Кто обещал, что разведется со своей «старой грымзой» к Новому году?!
Она полезла в карман шубы, достала телефон и начала тыкать им в лицо Ирине Сергеевне.
— На! Смотри! Вот он! В моей постели! Вот он жрет икру с моего живота! Смотри, грымза!
Ирина Сергеевна не отстранилась. Она смотрела на экран с каким-то мазохистским спокойствием.
— Да, — сказала она тихо. — Это Глеб. У него родинка на плече. Я знаю эту родинку сорок лет.
Она подняла глаза на мужа. В этих глазах не было слез. Там была пустота. Страшная, выжженная пустота.
— Вон, — сказала она.
— Что? — не понял Глеб.
— Вон из моего дома, — повторила она громче. — Оба. И ты, и твоя... гимнастка.
— Ира, ты не понимаешь, это провокация! Это конкуренты! Они наняли ее! — Глеб начал суетиться, размахивать руками, опрокинув бокал с вином. Красное пятно расплылось по белой скатерти, как кровь.
— Заткнись, — вдруг сказал Стас.
Он обошел стол, подошел к отцу. Взял его за лацканы домашнего кардигана и рывком поднял со стула. Я никогда не знала, что у Стаса есть такая сила. Видимо, гнев копился годами.
— Ты не слышал маму? Убирайся.
— Ты... щенок! — взревел Глеб, пытаясь ударить сына.
Но Стас перехватил его руку.
— Я не щенок. Я тот, кто будет разгребать твое дерьмо. Как всегда. Только теперь я буду делать это за очень большие деньги.
Он толкнул отца к выходу. Глеб пошатнулся, наступил на ногу Ляле. Та взвизгнула:
— Ай! Мой педикюр! Ты мне палец сломал, урод!
— Пошли вон, — рявкнул Стас. — Оба! Пока я охрану не вызвал!
Глеб огляделся. Он искал поддержки. Но видел только врагов. Жену, которую предал. Сына, которого презирал. И меня — свидетельницу его краха.
— Вы еще пожалеете, — прошипел он, поправляя кардиган. — Вы с голоду сдохнете без моих денег! Я перекрою все счета! Вы приползете ко мне на коленях!
— Вали уже! — Ляля схватила его за рукав и потащила к двери. Ей было плевать на семейную драму, ей нужно было спасать паркет. — Поехали воду перекрывать, импотент несчастный!
Они вывалились в прихожую. Хлопнула тяжелая входная дверь.
В доме воцарилась тишина.
Мы остались втроем. Я, Стас и Ирина Сергеевна. И недоеденный кролик.
Ирина Сергеевна медленно осела на стул. Она не плакала. Она просто смотрела на красное пятно на скатерти.
— Он всегда любил утку, — сказала она невпопад. — Я готовила ее три часа. А он даже не доел.
Стас подошел к матери, обнял ее за плечи.
— Мам... ну его. Пусть катится.
— Он заблокирует карты, Стасик, — она подняла на него сухие глаза. — Он правда это сделает. На что мы будем жить? Этот дом... его содержание стоит огромных денег.
Стас посмотрел на меня. В его взгляде была растерянность. Адреналин схлынул, и он снова становился тем самым Стасом — мягким, неуверенным.
Я вздохнула. Моя миссия была провалена. Денег не будет. Глеб ушел, не нажав кнопку «подтвердить» на планшете. Ипотека висела надо мной дамокловым мечом.
Но уходить сейчас было нельзя. Это было бы... бесчеловечно.
— Ирина Сергеевна, — я подошла, села на корточки рядом с ней. — Карты он заблокирует. Но дом записан на кого?
Она моргнула.
— На меня. Это подарок на серебряную свадьбу.
— А брачный контракт есть?
— Нет. Мы женились в студенчестве. Какой контракт?
Я улыбнулась. На этот раз — хищно.
— Тогда у меня для вас хорошие новости. По закону, все нажитое в браке делится пополам. Включая его счета, акции и бизнес. А учитывая доказательства измены... — я кивнула на место, где стояла Ляля с телефоном, — хороший адвокат разденет его до трусов.
— У меня нет адвоката, — прошептала она.
— Зато у меня есть, — сказала я. — Самый лучший стервятник в Москве. Он специализируется на разводах богатых идиотов. Я ему позвоню.
Стас смотрел на меня с восхищением.
— Яна... ты... ты невероятная.
— Я просто знаю законы джунглей, Стас.
Ирина Сергеевна вдруг выпрямилась. В ее глазах блеснул огонек. Злой огонек.
— Раздеть до трусов? — переспросила она.
— До трусов, — подтвердила я. — И пентхаус той... гимнастки тоже можно отсудить. Как имущество, купленное на семейные средства без согласия супруги.
Ирина Сергеевна взяла бокал с вином. Сделала большой глоток.
— Я хочу этот пентхаус, — сказала она твердо. — Я сделаю там оранжерею. Буду выращивать гортензии. А эту... дрянь вышвырну на улицу.
— Отличный план, — одобрила я.
Но тут мой желудок предательски заурчал. Нервы отпускали, и организм вспомнил, что он почти не ел с утра.
— Может, доедим кролика? — предложил Стас робко. — И выпьем. За... новую жизнь?
Мы сели. Я, фиктивная невеста. Стас, сын, который вдруг повзрослел. И Ирина Сергеевна, женщина, которая только что похоронила свой брак, но уже планировала рассадку цветов на могиле мужа.
Мы пили водку. Закусывали остывшим кроликом. И нам было хорошо.
Впервые за этот вечер в этом доме пахло не страхом и ложью, а чем-то настоящим. Свободой. И немножко — местью.
Но я забыла про одно. Я беременна. И пить водку мне нельзя.
Я отодвинула рюмку.
— Мне нельзя, — сказала я.
— Почему? — удивился Стас. — Ты же за рулем не поедешь, я такси вызову.
— Не поэтому.
Ирина Сергеевна, как врач, посмотрела на меня внимательно. Профессионально.
— Тошнота по утрам есть? — спросила она деловито.
— Есть.
— Срок?
— Восемь недель.
— От кого? — спросил Стас, бледнея.
Я посмотрела на него. Врать больше не было сил. Этот вечер сорвал все маски.
— Это долгая история, Стас. И она тебе не понравится.
— Рассказывай, — сказала Ирина Сергеевна, накладывая мне салат. — После того, что я видела сегодня, меня уже ничем не удивить. Ешь. Тебе нужны витамины.
И я начала рассказывать. Не про Айвазовского. А про то, как все было на самом деле.
***
— Восемь недель, — повторила Ирина Сергеевна, механически перекладывая оливку с одной стороны тарелки на другую. — Значит, зачатие было в сентябре.
Она не спрашивала. Она констатировала факт, запуская в голове свой внутренний календарь. Гинекологи — страшные люди. Они видят жизнь не в годах, а в циклах, овуляциях и задержках.
Стас сидел молча. Он ссутулился, и снова стал похож на того мальчика, которого я встретила вчера — растерянного, ищущего опору. Только теперь в его глазах была не паника, а какая-то тупая, ноющая боль.
— Это... не от меня, — сказал он тихо. Это был не вопрос. Мы оба знали, что между нами ничего не было, кроме делового соглашения и пары неловких рукопожатий.
— Нет, Стас. Не от тебя.
— Тогда от кого? — он поднял голову. — У тебя есть парень? Муж?
Я усмехнулась. Горько, зло.
— У меня был... проект.
— Проект? — переспросила Ирина Сергеевна.
— Я называла его так. Мужчина. Успешный, женатый, богатый. Классика жанра, — я покрутила ножку бокала. Вино в нем было темным, почти черным в свете люстры. — Я продавала ему коммерческую недвижимость под склады. Мы встречались в кафе, обсуждали квадратные метры, логистику... А потом он начал обсуждать мои глаза. Мои руки.
Я замолчала, вспоминая. Вспоминая не романтику, а ту липкую, душную страсть, которая накрыла меня тогда. Мне казалось, я управляю ситуацией. Я — хищница, я — карьеристка. А оказалось, я просто очередная Ляля, только без гимнастического прошлого и с ипотекой.
— Его звали Вадим, — продолжила я. — Он говорил, что с женой они живут как соседи. Что у них разные спальни. Что он одинок в своем огромном доме. Я верила. Дура, да? Риелтор с десятилетним стажем, которая видит людей насквозь, поверила в сказку про «несчастного мужа».
— Все мы хотим верить в сказки, деточка, — тихо сказала Ирина Сергеевна. — Я вот тридцать лет верила, что Глеб ценит семью. А он ценил только комфорт.
— Мы встречались три месяца. В отелях. В съемных квартирах, которые я якобы показывала клиентам, — я говорила, и мне становилось легче. Словно я выплевывала яд, который копился внутри. — А потом я забеременела. И сказала ему. Знаете, что он ответил?
Стас покачал головой.
— Он сказал: «Яна, ты взрослая девочка. Решай проблему. Аборт стоит тридцать тысяч. Я переведу пятьдесят, с запасом». И заблокировал меня везде.
В комнате повисла тишина. Тяжелая, но уже не враждебная. Это была тишина понимания. Мы все трое были жертвами. Жертвами людей, которые считали нас функциями. Глеб считал функцией жену и сына. Вадим считал функцией меня.
— И ты... оставила? — спросил Стас.
— Оставила. Не знаю почему. Может, назло. Может, потому что мне тридцать два, и это, возможно, мой последний шанс не быть одной. А может, просто испугалась.
— Ты молодец, — вдруг твердо сказала Ирина Сергеевна. — Ребенок не виноват, что его отец — подлец. Ребенок — это чудо.
Она посмотрела на меня, и в ее глазах я увидела не осуждение, а странную, почти материнскую теплоту.
— Знаешь, Яна, — сказала она. — Я ведь тоже делала аборт. От Глеба. В молодости. Он сказал, что нам рано, что надо встать на ноги... Я послушала. И всю жизнь жалела. Стас появился чудом, после долгих лет лечения.
Стас дернулся, словно его ударили.
— Мам, я не знал...
— Ты многого не знал, сынок. Мы берегли тебя. От правды. От грязи. А выросли в итоге... в парнике. И когда подул первый сквозняк, ты чуть не сломался.
Она встала, подошла к окну. За стеклом шумел дождь, смывая следы шин «Ауди» Глеба.
— Но теперь сквозняк превратился в ураган, — сказала она, глядя в темноту. — И нам придется учиться жить на ветру.
Она повернулась к нам.
— Яна, тебе нужны деньги. На ипотеку.
— Да. Триста тысяч.
— У меня есть личные сбережения. Немного, я не работала много лет, но кое-что откладывала с хозяйственных расходов. На «черный день». Думаю, он настал.
— Ирина Сергеевна, я не могу...
— Можешь. Считай это гонораром. За консультацию по разводу. И за то, что открыла мне глаза. Ты дашь мне телефон того адвоката?
— Конечно.
— Вот и договорились. А ты, Стас, — она посмотрела на сына строго. — Завтра же поедешь на стройку. И будешь говорить с подрядчиками сам. Без папиных денег. Объяснишь ситуацию. Договоришься об отсрочке. Ты архитектор, черт возьми, или кто? У тебя диплом с отличием!
Стас выпрямился.
— Я... я попробую, мам.
— Не попробуешь, а сделаешь. Иначе мы все пойдем по миру. А Яна тебе поможет. С документами. Она умеет разговаривать с акулами, я сегодня видела.
Я усмехнулась.
— Помогу. Но за процент.
— Договорились, — Стас впервые за вечер улыбнулся. Искренне.
В этот момент я почувствовала резкую боль внизу живота. Словно кто-то провернул нож.
Я охнула, согнувшись пополам.
— Яна? — Стас вскочил.
— Живот... — прошептала я. В глазах потемнело.
— Кровотечение? — голос Ирины Сергеевны мгновенно стал командным, врачебным.
— Не знаю... больно...
— Стас, быстро! Помоги ей лечь на диван! Ноги выше! — скомандовала она. — Я за аптечкой. И вызывай скорую!
Стас подхватил меня на руки. Он оказался сильным. Донес до дивана, уложил, подсунул подушку под ноги.
— Тише, тише, Яна, все будет хорошо, — бормотал он, и его руки дрожали. Но не от страха за себя, а от страха за меня.
Ирина Сергеевна подбежала со шприцем.
— Папаверин. Снимет спазм. Потерпи, деточка.
Укол был болезненным, но спасительным. Боль начала отступать, превращаясь в тупую ноющую тяжесть.
Я лежала на бархатном диване в гостиной чужого дома, глядя в потолок с лепниной. Вокруг суетились чужие люди, ставшие мне за этот вечер ближе, чем родные.
— Скорая едет, — доложил Стас, откладывая телефон. — Будут через десять минут.
— Хорошо, — кивнула Ирина. Она сидела рядом, держа меня за руку и считая пульс. — Не волнуйся. Это нервы. Стресс. Глеб устроил тебе тот еще аттракцион. Но мы сохраним его. Слышишь? Мы сохраним этого ребенка.
Я смотрела на нее и чувствовала, как по щекам текут слезы. Впервые за много лет я плакала не от обиды, а от благодарности.
— Спасибо, — шепнула я.
— Молчи. Береги силы.
Дверь распахнулась. На пороге стояли врачи в синей форме.
— Где пациентка? Угроза прерывания?
— Здесь, — Ирина Сергеевна встала, освобождая место. — Беременность 8 недель, гипертонус матки на фоне острого стресса. Анамнез не отягощен.
Пока меня грузили на носилки, Стас держал меня за руку.
— Я поеду с тобой, — сказал он твердо.
— А как же мать? — спросила я слабо.
— Я справлюсь, — улыбнулась Ирина Сергеевна. — У меня есть план. И бутылка водки. А завтра мы начнем войну. Езжай, сынок. Ей ты нужнее.
Меня вынесли под дождь. Холодные капли падали на лицо, смывая макияж «невесты», смывая ложь этого вечера.
Я ехала в скорой, слушая вой сирены. Рядом сидел Стас, «муж на час», который вдруг решил стать настоящим мужчиной.
А где-то в Москве, в затопленном пентхаусе, выл от ярости Глеб Викторович, еще не зная, что потерял все.
***
В приемном покое было шумно. Кто-то стонал, кто-то ругался с регистратурой, требуя полис. Меня укатили в смотровую. Стаса оставили за дверью, несмотря на его протесты.
Врач, уставшая женщина с темными кругами под глазами, осмотрела меня быстро, без лишних эмоций.
— Тонус сильный. Отслойки пока не вижу, но угроза реальная. Будем сохранять?
— Да, — выдохнула я.
— Тогда госпитализация. Капельницы, покой, никаких нервов. Постельный режим строгий. В туалет — только с разрешения. Ясно?
— Ясно.
Меня определили в палату на четверых. Соседки спали. Я лежала под капельницей, глядя на, как медленно, капля за каплей, прозрачная жидкость течет по трубке в мою вену. Магнезия. Она жгла, растекаясь по телу тяжелым жаром.
Дверь приоткрылась. В щель просунулась голова Стаса.
— Яна? Можно?
— Нельзя, — шепотом отозвалась я. — Но заходи.
Он прокрался внутрь, стараясь не шуметь ботинками. Присел на край стула рядом с моей кроватью.
— Как ты? Врач сказала, угроза, но жить будете.
— Будем, — я слабо улыбнулась. — Стас, тебе надо домой. У тебя завтра... точнее, уже сегодня тяжелый день. Стройка, подрядчики...
— К черту стройку, — отмахнулся он. — Я позвонил прорабу. Сказал, что приеду к обеду. У меня тут... невеста в больнице.
Я посмотрела на него внимательно. В тусклом свете ночника его лицо казалось взрослее. Исчезла та инфантильная мягкость, которая раздражала меня в начале вечера. Появились жесткие складки у губ.
— Стас, зачем ты это делаешь? Спектакль окончен. Глеб знает правду. Денег он не даст. Тебе не нужно больше играть роль заботливого жениха.
Он помолчал, разглядывая свои руки. Руки пианиста, которые никогда не держали ничего тяжелее карандаша.
— Знаешь, Яна... Я всю жизнь играл роли. Хорошего сына. Перспективного архитектора. Наследника империи. Я делал то, что хотел отец. Учился там, где он сказал. Строил то, что он хотел. Даже девушек выбирал таких, чтобы ему не стыдно было показать. А сегодня... сегодня я впервые почувствовал себя живым. Когда орал на него. Когда выгонял его из дома. Когда вез тебя сюда.
Он поднял на меня глаза.
— Мне надоело быть марионеткой. Я хочу быть собой. И мне кажется... мне кажется, я могу тебе помочь. По-настоящему. Не за деньги.
— Помочь с чем? С чужим ребенком? С ипотекой? Стас, ты понимаешь, во что ввязываешься? Я — проблемный актив. У меня долги, токсикоз и характер не сахар.
— А у меня — разрушенный бизнес, мать в депрессии и отец-тиран, который объявил мне войну, — он усмехнулся. — Мы идеальная пара неудачников.
Мы оба хихикнули. Тихий смех в ночной палате звучал странно, но успокаивающе.
— Яна, я серьезно, — его голос стал тверже. — Я не брошу тебя сейчас. Мама права. Ты нам помогла. Ты вскрыла этот нарыв. Если бы не ты, мы бы еще годы гнили в этом болоте лжи. Отец бы так и гулял, мама бы терпела, а я бы спивался от чувства собственной никчемности. Ты дала нам пинок. Болезненный, но нужный.
— Всегда пожалуйста, — пробормотала я, чувствуя, как веки тяжелеют. Магнезия действовала как снотворное.
— Спи. Я буду здесь, в коридоре. Дождусь утра, поговорю с врачом и поеду решать проблемы.
— Стас... — я уже проваливалась в сон. — Спасибо.
Он поправил мне одеяло. Неловко, но заботливо.
— Спи, «жена».
Утро началось не с кофе, а с обхода. Злая медсестра с грохотом вкатила тележку с лекарствами, разбудив всю палату.
— Иванова, на укол! Петрова, на анализы! Яна... как вас там по отчеству... — она сверилась с картой. — Владимировна. К вам посетитель. Прямо с утра ломится, ненормальный.
Я села, поправляя сбившуюся подушку. Живот тянуло, но уже меньше.
В палату вошел не Стас.
Вошел высокий, лысоватый мужчина в дорогом пальто и очках в тонкой оправе. В руках у него была папка с документами.
Это был адвокат. Тот самый «стервятник», которого я рекомендовала Ирине Сергеевне. Аркадий Борисович. Мы пересекались с ним пару раз на сложных сделках с недвижимостью.
— Яна Владимировна, доброе утро, — он говорил тихо, но весомо. — Прошу прощения за ранний визит. Ирина Сергеевна настояла. Она очень беспокоится о вашем здоровье, но дело не терпит отлагательств.
— Здравствуйте, Аркадий Борисович. Как вы здесь оказались?
— Ваша будущая... кхм... свекровь, скажем так, дала мне карт-бланш. И попросила заехать к вам за подписью. Вы ведь свидетелем пойдете по делу о разводе?
— Пойду.
— Отлично. Мне нужно ваше письменное показание. О том, что вы видели вчера. О звонках Ляли. О том, что Глеб Викторович подтвердил наличие внебрачных связей в присутствии свидетелей. И, самое главное, о покупке квартиры на Тверской. Вы ведь оформляли сделку?
— Я.
— Документы сохранились?
— Копии в архиве агентства. И у меня в личном облаке. Я всегда делаю бэкапы.
Адвокат хищно улыбнулся.
— Чудесно. Глеб Викторович уже начал выводить активы. Сегодня утром он пытался переписать часть акций на офшор. Но мы успели наложить обеспечительные меры. Судья — моя старая знакомая, она не любит мужчин, которые бросают жен ради гимнасток. Счета заморожены. Квартира на Остоженке под арестом. Пентхаус тоже.
— Быстро вы, — восхитилась я.
— Время — деньги, Яна. А в данном случае — очень большие деньги. Ирина Сергеевна настроена решительно. Она хочет не просто развод. Она хочет реструктуризацию бизнеса. Она планирует передать управление компанией сыну.
Я присвистнула.
— Стасу? Но он же... архитектор. Он не менеджер.
— Жизнь научит, — философски заметил адвокат. — Или вы ему поможете. Ирина Сергеевна очень на вас рассчитывает. Она сказала: «У Яны бульдожья хватка. Она сделает из Стаса человека».
Я откинулась на подушку. Вот так новости. Вчера я была наемной актрисой, сегодня — правой рукой матриарха, который решил захватить власть в империи мужа.
— Аркадий Борисович, передайте Ирине Сергеевне, что я в деле. Но у меня есть условие.
— Какое?
— Триста тысяч. Авансом. Мне нужно закрыть ипотеку. Сегодня.
Адвокат достал из папки конверт. Толстый, пухлый конверт.
— Ирина Сергеевна предвидела это. Здесь пятьсот. «На витамины и коляску», как она выразилась.
Я взяла конверт. Руки дрожали. Пятьсот тысяч. Спасение. Свобода.
— Спасибо, — сказала я тихо.
— Выздоравливайте, Яна. Нам предстоит большая битва. Суд назначен на январь. Глеб нанял какую-то модную фирму, но против фактов не попрешь. Особенно когда факты подтверждены документально.
Адвокат ушел, оставив меня с конвертом и чувством нереальности происходящего.
Я открыла конверт. Пересчитала купюры. Пятьсот тысяч. Свежие, хрустящие.
В дверь снова постучали. На этот раз это был Стас. Он выглядел уставшим, помятым, но довольным. В руках он держал пакет с апельсинами и... букет цветов. Белые розы.
— Это тебе, — он протянул цветы. — И витамины.
— Стас, откуда цветы? Ты ограбил клумбу?
— Купил в ларьке у метро. На последние, — он улыбнулся. — Карты-то заблокированы. Но я нашел заначку в бардачке машины.
Он сел на стул, где недавно сидел адвокат.
— Яна, я говорил с врачом. Тебя выпишут через неделю, если все будет хорошо. А потом... потом тебе нельзя будет нервничать. И работать тоже.
— И что ты предлагаешь? Жить на подачки твоей мамы?
— Нет. Я предлагаю тебе работу. Официальную.
— Какую?
— Коммерческого директора моей строительной фирмы. Той, которую мы отсудим у отца. Мне нужен человек, который умеет считать деньги, вести переговоры и ставить на место наглых мужиков. Ты подходишь идеально.
Я посмотрела на него. На эти белые розы, которые уже начали вянуть в душной палате. На его горящие глаза.
— Стас, ты сумасшедший. Я беременна. Я буду толстая, капризная и неповоротливая. Какой из меня директор?
— Самый лучший. Ты будешь сидеть в кресле, есть соленые огурцы и управлять империей. А я буду строить. Дома, Яна. Красивые, удобные дома. Не бетонные коробки, а дома для жизни.
Я молчала. Это было безумие. Полное, абсолютное безумие.
Но мне нравилось это безумие.
— Я согласна, — сказала я. — Но с одним условием.
— С каким?
— Ты никогда больше не будешь врать. Ни мне, ни маме, ни себе.
— Обещаю, — он взял мою руку. — Клянусь.
В этот момент мой живот снова скрутило. Но не от боли. А от толчка. Легкого, едва заметного, как трепетание бабочки.
— Он толкается, — прошептала я.
— Кто? — не понял Стас.
— Ребенок. Он толкается.
Стас осторожно положил руку мне на живот.
— Я ничего не чувствую.
— Рано еще. Но он там. И он слышит. Он согласен.
Мы сидели в палате, держась за руки. За окном шел снег. Первый снег этой зимы. Он закрывал грязь, слякоть и серый асфальт белым, чистым покрывалом.
Все только начиналось.
***
Июнь в Москве выдался душным. Асфальт плавился, тополиный пух летал везде, набиваясь в нос, в глаза, в открытые окна офиса.
Я сидела в кресле генерального директора (бывшем кресле Глеба Викторовича), положив ноги на тумбочку. Отекшие лодыжки ныли. Восьмой месяц — это вам не шутки. Мой сын, которого мы решили назвать Михаилом (в честь архангела, ну и просто потому, что звучит основательно), пинался так, будто репетировал побег из тюрьмы.
Дверь распахнулась без стука. В кабинет влетел Стас. Загорелый, в джинсах и белой рубашке с закатанными рукавами. В руках — рулоны чертежей.
— Яна! Ты не поверишь! Мы сдали «Зеленый квартал»! Комиссия приняла без единого замечания!
Он бросил чертежи на стол, прямо поверх моих отчетов, и плюхнулся на стул.
— Ты гений, Стас, — я улыбнулась, пытаясь найти удобное положение для спины. — Я всегда говорила, что если убрать откаты и воровство, дома строятся быстрее.
— И качественнее, — подхватил он. — Слушай, Аркадий звонил. Суд по апелляции Глеба закончился час назад.
Я напряглась. Глеб Викторович бился за свои активы как лев. Точнее, как загнанная крыса. Он нанимал лжесвидетелей, пытался подкупить судью, угрожал. Но Ирина Сергеевна, вооружившись моими документами и своей новообретенной яростью, шла до конца.
— И?
— Мы выиграли. Окончательно. Апелляция отклонена. Развод оформлен, раздел имущества утвержден. Компании — мне, дом — маме, счета — пополам. А Глебу... Глебу достался его драгоценный «Мерседес» и долги по кредитам, которые он набрал на свои офшоры.
— А пентхаус? — спросила я. Это был мой личный пункт мести.
— Пентхаус наш. Суд признал сделку недействительной, так как она была совершена на средства из общего бюджета без согласия супруги. Лялю выселяют завтра.
— Жестоко, — сказала я без капли сочувствия.
— Жизненно, — пожал плечами Стас. — Кстати, про Лялю. Слышала сплетню? Она уже нашла нового «папика». Какого-то депутата из региона. Так что не пропадет. Такие не тонут.
— А Глеб?
Стас помрачнел.
— Отец... он пьет. Живет на съемной квартире в Бибирево. Звонил мне вчера. Пьяный. Кричал, что мы его предали, что я Иуда... Я положил трубку. Мне его не жаль, Яна. Страшно сказать, но мне его не жаль. Он сам построил свою тюрьму.
Я посмотрела на Стаса. За эти полгода он изменился до неузнаваемости. Из маминого сынка он превратился в мужчину. Жесткого в бизнесе, но мягкого с близкими. Он действительно стал главой компании. И главой семьи. Нашей странной, лоскутной семьи.
— Поедешь с нами на выселение? — спросил он. — Мама хочет лично проконтролировать процесс. Она уже заказала бригаду озеленителей. Хочет сделать там зимний сад.
— Нет, Стас. Мне нельзя волноваться. Да и тяжело мне уже по лестницам скакать. Я лучше тут посижу, отчеты доделаю.
— Какие отчеты?! Тебе в декрет пора было еще месяц назад! — возмутился он. — Все, Яна Владимировна. Я вас увольняю. До родов. Иди домой. Точнее, поехали, я тебя отвезу.
— Куда?
— К нам. Мама пирог испекла. С вишней.
Я жила у них уже три месяца. В гостевой комнате. После того как меня выписали из больницы, Ирина Сергеевна категорически запретила мне возвращаться в мою бетонную каморку в ипотечной квартире (которую я, кстати, успешно сдала, закрыв кредит деньгами Ирины). «Там нет условий для беременной!» — заявила она. И я не стала спорить. В огромном доме на Рублевке было место и для меня, и для будущего Миши.
Мы вышли из офиса. Жара спала, вечерний город дышал пылью и бензином. Стас галантно открыл мне дверь машины. Теперь он водил не нервно, а уверенно.
Пока мы ехали, я думала о том, как странно тасуется колода жизни. Полгода назад я была наемной лгуньей, которая ненавидела свою работу и свою жизнь. А теперь я коммерческий директор, без пяти минут мать и...
И кто я для Стаса?
Мы не говорили об этом. Мы жили бок о бок, работали вместе, ужинали вместе. Он возил меня на УЗИ, выбирал коляску, спорил с мамой о цвете обоев в детской. Он вел себя как отец. Но мы ни разу не поцеловались. Между нами была черта, которую никто не решался переступить. Черта дружбы, рожденной в экстремальных условиях.
— О чем задумалась? — спросил он, глядя на дорогу.
— О том, что Миша скоро родится. И все изменится. Я не смогу работать так, как сейчас. Мне придется... ну, отойти от дел.
— Глупости. Наймем няню. Мама поможет. Она вообще ждет внука больше, чем мы с тобой. Она уже скупила половину «Детского мира».
— Внука... Стас, это не твой сын.
Он резко затормозил на светофоре. Повернулся ко мне.
— Яна, мы обсуждали это сто раз. Биология — это фигня. Отец тот, кто воспитывает. Кто встает ночью. Кто учит кататься на велосипеде. Я хочу быть этим человеком. Если ты позволишь.
Я смотрела в его глаза. Серые, честные глаза.
— Почему? Зачем тебе чужой ребенок? Ты молодой, богатый, успешный. Найди себе нормальную девушку, без «прицепа».
— Я не хочу нормальную. Я хочу тебя.
Он сказал это просто. Без пафоса.
— Я люблю тебя, Яна. Не как партнера по бизнесу. И не как друга. Я влюбился в тебя еще тогда, когда ты ела краба и хамила моему отцу. Ты настоящая. Живая. С тобой я тоже живой.
Светофор переключился на зеленый. Сзади кто-то посигналил.
— Стас, поехали, — прошептала я. — Нам сигналят.
Он тронулся с места.
— Ты не ответила.
— Я... я боюсь, Стас. Боюсь поверить, что так бывает.
— Бывает. Поверь.
Мы приехали домой. Дом больше не был похож на замок Дракулы. Ирина Сергеевна сменила шторы, убрала тяжелую мебель, наполнила комнаты светом и цветами. Теперь здесь пахло не пылью, а пионами и выпечкой.
Ирина Сергеевна встретила нас на крыльце. В льняном платье, с новой короткой стрижкой, она выглядела лет на десять моложе.
— Приехали! Ну наконец-то! Пирог стынет! И чай с мятой!
Мы сели пить чай на веранде. Солнце садилось за соснами, заливая все вокруг золотым светом.
— Как суд? — спросила она деловито.
— Мы победили, мам. Все наше.
Она кивнула. Спокойно, с достоинством.
— Я знала. Добро должно побеждать. Хотя бы иногда.
Она посмотрела на мой живот.
— Как там наш партизан?
— Пинается. Готовится на выход.
— Пусть готовится. Мы его ждем.
Вечер опускался на сад. Стас сидел рядом, его плечо касалось моего. Я чувствовала тепло его тела. И чувствовала тепло внутри себя.
Я вспомнила тот первый вечер. Ужас, ложь, запах страха. Казалось, это было в прошлой жизни. В жизни другой Яны.
Та Яна была одинокой волчицей, которая огрызалась на мир. Эта Яна... эта Яна сидела на веранде своего дома (да, своего), рядом с любимым мужчиной (да, любимым, кого я обманываю?) и ждала сына.
— Знаешь, — сказала я вдруг. — А ведь Глеб был прав в одном.
— В чем? — удивились они оба.
— Он сказал тогда за столом: «Семья — это навсегда». Он имел в виду проклятие. А оказалось — благословение. Мы стали семьей не благодаря крови, а вопреки ей. И это... это крепче любого бетона.
Стас накрыл мою руку своей.
— Крепче, — согласился он. — И надежнее.
Я посмотрела на них. На Стаса, на Ирину. На мой живот.
И подумала, что жизнь — странная штука. Иногда, чтобы найти счастье, нужно пройти через ад, съесть холодного кролика с врагом и украсть у судьбы второй шанс.
Но оно того стоит.