Звук бьющегося фаянса в тесной кухне хрущевки прозвучал как выстрел. Макароны — переваренные рожки по акции, сдобренные кетчупом и дешевым сырным продуктом — медленно сползали по выцветшим обоям в цветочек, оставляя за собой жирный оранжевый след.
— Фу, опять макароны? — голос Вадима сорвался на визг, который он считал тоном оскорбленного аристократа. — Я же просил мясо по-французски!
Он стоял посреди кухни в растянутых трениках, скрестив руки на груди. Его лицо, обросшее неопрятной щетиной, выражало смесь брезгливости и глубокого разочарования во вселенной. Полгода назад Вадим объявил, что работа менеджером по продажам «душит его творческий потенциал» и уволился, чтобы «искать себя». С тех пор он находил себя в основном на диване, в онлайн-играх и в бесконечных претензиях к качеству быта, который я тянула на себе.
Я замерла у плиты, сжимая в руке половник. Внутри меня что-то сжалось — привычный комок страха и усталости, который жил там последние месяцы. Я работала на двух работах: днем бухгалтером в небольшой фирме, а по вечерам брала подработки на фрилансе. Мои руки пахли хлоркой и дешевым мылом, а под глазами залегли тени, которые не брал ни один консилер.
— Вадик, мясо стоит денег, — сказала я тихо, стараясь не смотреть на макаронную абстракцию на стене. — А денег у нас осталось только на проезд и школьные обеды для Лизы.
— Не начинай, — он поморщился, словно от зубной боли. — Ты вечно всё сводишь к деньгам. Ты приземленная, Лена. Тебе не понять человека, который находится в кризисе экзистенциального поиска. Я, между прочим, думаю над стартапом.
«Стартап» Вадима заключался в просмотре видеороликов о криптовалюте и мечтах о том, как он купит «Гелендваген». А пока «Гелендваген» не материализовался, он требовал ужин из трех блюд.
В этот момент в кухню заглянула семилетняя Лиза. Она держала в руках плюшевого зайца с оторванным ухом и смотрела на нас своими огромными, испуганными глазами.
— Мам, пап, вы опять ругаетесь? — спросила она дрожащим голосом.
Вадим резко развернулся. Его раздражение искало выход, и невинный вопрос ребенка стал детонатором. Он махнул рукой, указывая на дверь, но сделал это слишком резко, слишком размашисто. Он задел стул, тот качнулся, ударился о стол, и еще один осколок разбитой тарелки, лежавший на краю столешницы, отлетел в сторону.
Маленький, острый кусок дешевого фаянса. Он просвистел в воздухе и чиркнул по нежной детской щеке.
Лиза ойкнула и прижала ладошку к лицу. Когда она отняла руку, на пальцах была кровь. Алая капля медленно катилась по бледной коже.
В кухне повисла звенящая тишина. Вадим замер, его рот приоткрылся, но не для извинений.
— Ну вот, довели ребенка, — буркнул он, отводя глаза. — Вечно ты, Лена, нагнетаешь обстановку. Если бы ты нормально приготовила ужин, ничего бы не случилось.
В этот момент время для меня остановилось. Я смотрела на красную полоску на щеке дочери, и комок страха внутри меня начал меняться. Он перестал быть холодным и липким. Он раскалился. Он превратился в жидкий свинец, который заполнил вены, выжигая усталость, покорность и глупую надежду на то, что «все наладится».
Я вспомнила все. Вспомнила, как отказывала себе в новых сапогах, чтобы купить ему пиво («мне надо расслабиться»). Вспомнила, как врала маме, что у нас все хорошо. Вспомнила, как он не пришел на утренник к Лизе, потому что «проспал после ночного рейда».
Я аккуратно положила половник на стол. Подошла к дочери, присела на корточки и осмотрела царапину. Она была неглубокой, но крови было достаточно, чтобы разбудить во мне древний, звериный инстинкт защиты потомства.
— Иди в комнату, солнышко, — сказала я голосом, который сама не узнала. Он был ровным, низким и страшным. — Приложи ватку с перекисью, как я тебя учила. И закрой дверь. На замок.
Лиза кивнула и шмыгнула в коридор. Я медленно выпрямилась и повернулась к мужу.
Вадим все еще стоял в позе оскорбленного гения, но в его глазах мелькнуло беспокойство. Он никогда не видел меня такой. Обычно я плакала. Или кричала. Или молча убирала осколки. Но сейчас я стояла абсолютно неподвижно, и в моих глазах не было слез.
— Ты чего уставилась? — он попытался вернуть себе уверенность. — Убери тут всё. И сделай мне чай. С лимоном.
Я шагнула к нему. Один шаг. Второй. Он инстинктивно попятился и уперся поясницей в подоконник.
— Мясо по-французски, говоришь? — спросила я почти шепотом. — Тебе нужно мясо?
— Ну да, — он нервно хохотнул. — Нормальная мужская еда. Что такого?
— Ты прав, Вадик. Ты абсолютно прав. Мужчине нужно мясо. А женщине нужен мужчина, а не паразит, который живет за счет ее детей.
Я схватила со стола кухонное полотенце — грязное, в пятнах от того самого кетчупа.
— Ты что творишь? — взвизгнул он, когда я швырнула полотенце ему в лицо.
— Собирайся, — сказала я.
— Что?
— Собирайся. Вон отсюда. Сейчас же.
— Ты с ума сошла? — он отбросил полотенце. — Куда я пойду на ночь глядя? Это и моя квартира тоже!
— Нет, милый, — я улыбнулась, и от этой улыбки ему стало по-настоящему страшно. — Это квартира моей бабушки. Ты здесь даже не прописан. Я терпела тебя ради Лизы. Я думала, детям нужен отец. Но сегодня ты доказал, что ты не отец. Ты — лишний рот, который к тому же опасен.
Я подошла к шкафу в прихожей и начала выбрасывать его вещи. Куртки, ботинки, его любимую кепку — всё летело на пол в одну кучу.
— Лена, прекрати истерику! — заорал он, пытаясь схватить меня за руки. — Я вызову полицию!
— Вызывай, — я резко вырвала руку. — А я покажу им царапину на лице Лизы и расскажу, как ты швыряешься посудой в детей. Как думаешь, кому они поверят? Работающей матери или безработному истерику?
Он замолчал. Аргумент был весомым. Но его гордость, раздутая до размеров дирижабля, не позволяла ему сдаться так просто.
— Ты пожалеешь, — прошипел он. — Я уйду. Но ты приползешь ко мне на коленях, когда поймешь, что потеряла. Я талантлив! Я скоро поднимусь! А ты так и сгниешь в своей бухгалтерии!
— Вон, — только и сказала я, открывая входную дверь.
Он начал судорожно натягивать джинсы прямо поверх треников, пыхтя и бормоча проклятия. Я стояла у двери, держа ее открытой, и впускала в душную квартиру холодный воздух подъезда. Этот воздух пах свободой. И немного кошачьей мочой, но в тот момент это был запах победы.
Вадим схватил свою сумку с ноутбуком — единственное, что он действительно ценил, — и, кое-как обувшись, вывалился на лестничную площадку.
— Я еду к маме! — крикнул он уже с лестницы. — Она-то меня ценит! Она знает, какой я особенный! А ты... ты просто мещанка!
— Приятного аппетита твоей маме, — крикнула я ему вслед. — Надеюсь, у нее есть мясо по-французски!
Я захлопнула дверь и дважды повернула замок. Щелчок металла прозвучал как финальный аккорд симфонии. Я прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Ноги дрожали. Сердце колотилось где-то в горле.
В кухне на стене засыхали макароны. В комнате тихо плакала Лиза. А я сидела на полу в прихожей и впервые за полгода чувствовала, что могу дышать полной грудью. Я вышвырнула его. Я сделала это.
Но я еще не знала, что это был только первый акт. Вадим не был из тех, кто уходит тихо. И его «особенная» мама, Тамара Игоревна, уже готовила ответный удар. Мой телефон в кармане завибрировал. На экране высветилось: «Любимая Свекровь».
Телефон вибрировал в кармане с настойчивостью отбойного молотка. Имя «Любимая Свекровь» мигало на экране как сигнал воздушной тревоги. Я знала, что если не отвечу, она начнет звонить на городской, потом Лизе на детский смарт-час, а потом, возможно, и в пожарную инспекцию с заявлением, что я сжигаю дом. Тамара Игоревна была женщиной деятельной, особенно когда дело касалось защиты её «хрустального мальчика».
Я глубоко вздохнула, провела пальцем по экрану и поднесла телефон к уху, стараясь держать его на безопасном расстоянии от барабанной перепонки.
— Лена! Ты что творишь?! — голос свекрови визжал на ультразвуке. — Вадик звонит мне в слезах! Он стоит на улице, раздетый, голодный! Ты совсем с ума сошла на своей работе? У тебя климакс? ПМС? Что с тобой?!
— Здравствуйте, Тамара Игоревна, — мой голос звучал пугающе спокойно, словно я диктовала квартальный отчет, а не говорила с женщиной, которая ненавидела меня с первого дня знакомства. — Ваш сын не раздет. Он в зимней куртке и ботинках. И он не голодный, он просто отказался есть то, что было.
— Макароны! — взвыла трубка. — Ты кормишь мужика пустыми макаронами! Он творческая личность, ему нужен белок для работы мозга! А ты выгнала его в ночь! Это статья, милочка! Оставление в опасности!
— Статья? — я хмыкнула, глядя на закрытую дверь в комнату дочери. — А нанесение легких телесных повреждений несовершеннолетнему — это какая статья, не подскажете? Или вы считаете, швырять тарелки в собственного ребенка — это норма воспитания творческой личности?
На том конце повисла секундная пауза. Вадим, конечно же, не упомянул о разбитой тарелке и крови на щеке Лизы. Он наверняка рассказал версию, где я, одержимая демонами феминизма, напала на него с поварешкой.
— Не выдумывай, — наконец отрезала Тамара Игоревна, но тон ее стал чуть менее уверенным. — Вадик мухи не обидит. Если там что-то и разбилось, значит, ты его спровоцировала. Ты вечно его пилишь. «Иди работай, иди работай». Дай человеку встать на ноги!
— Он лежит уже полгода, Тамара Игоревна. Пролежни скоро будут. Всё, забирайте свой подарок обратно. Гарантийный срок истек, возврату и обмену не подлежит.
Я нажала «отбой» и, подумав секунду, заблокировала номер. Затем то же самое сделала с номером Вадима. Тишина, наступившая в квартире, была густой и плотной.
Следующий час прошел как в тумане, но это был деятельный туман. Я зашла к Лизе. Она сидела на кровати, прижав к щеке ватный диск, и листала книгу.
— Болит? — спросила я, присаживаясь рядом.
— Щиплет, — честно ответила дочь. — Мам, а папа вернется?
Я посмотрела ей в глаза. В них не было надежды, скорее страх. Лиза давно перестала ждать от отца чудес. Она научилась ходить на цыпочках, когда он «думал», и прятать свои рисунки, чтобы он не раскритиковал их или случайно не пролил на них кофе.
— Не сегодня, Лиза. И не завтра. Нам нужно отдохнуть друг от друга.
— Хорошо, — просто сказала она и, отложив книгу, обняла меня. — Ты только не плачь.
— Я не плачу, — удивилась я, осознав, что глаза действительно сухие. — Я злая, Лиза. А злые тети не плачут. Они действуют.
Уложив дочь, я вернулась на кухню. Оранжевые следы макарон на обоях уже засохли. Я взяла шпатель, тряпку и ведро с водой. Я оттирала стену с остервенением, сдирая вместе с жиром и кетчупом воспоминания последних лет. Вот здесь он орал, что я купила не тот сорт кофе. Вот здесь, у окна, он курил, стряхивая пепел в цветок, пока я мыла пол. Каждый сантиметр этой кухни был пропитан его недовольством и моим терпением.
К полуночи кухня сияла. Я заварила себе чай — крепкий, черный, без сахара — и села за стол. В голове начал складываться план. Я бухгалтер. Я умею сводить дебет с кредитом. И сейчас мой жизненный баланс был в глубоком минусе из-за одной графы расходов: «Вадим».
Утром я отвела Лизу в школу, строго-настрого запретив ей уходить с кем-либо, кроме меня. Даже с папой. Особенно с папой. Учительница посмотрела на царапину на щеке ребенка, потом на меня, понимающе кивнула и ничего не спросила. Женская солидарность в России — это тихий, суровый пакт.
На работе я функционировала на автопилоте, но внутри меня бурлила энергия. Я позвонила в управляющую компанию и вызвала слесаря для смены замков. Это были последние деньги до аванса, но безопасность стоила дороже.
Около пяти вечера, когда я уже собиралась выходить из офиса, на рабочий телефон позвонили.
— Елена Викторовна? — голос охранника с проходной звучал растерянно. — Тут к вам... посетители. Говорят, родственники. Мужчина и пожилая женщина. Очень... громкие.
«Началось», — подумала я.
— Я сейчас спущусь, Сергей. Не пускайте их внутрь.
Я вышла в холл бизнес-центра. Вадим и Тамара Игоревна стояли у турникетов. Это зрелище стоило бы запечатлеть для учебника психиатрии. Вадим выглядел помятым, в той же одежде, что и вчера, но с выражением мученика на лице. Тамара Игоревна же была при полном параде: норковая шуба (в сентябре), ярко-красная помада и прическа «гнездо глухаря», залоченная до состояния пуленепробиваемости.
— Вот она! — свекровь ткнула в меня пальцем с длинным маникюром. — Явилась, бизнес-леди! Ты почему мужа домой не пускаешь? Почему замки меняешь? Мы полчаса под дверью долбились!
Люди, проходящие мимо, оборачивались. Кто-то замедлял шаг, предвкушая скандал. Вадим старался не смотреть мне в глаза, прячась за широкой спиной матери.
— Потому что он там больше не живет, — громко и четко сказала я, подходя ближе, но оставаясь за турникетом. — Это моя квартира. И моего ребенка.
— Это совместно нажитое имущество! — взвизгнула Тамара Игоревна. — Он имеет право!
— Квартира приватизирована на меня и мою мать еще до брака, — отрезала я. — А из совместно нажитого у нас только долги по кредитке Вадима и его грибок стопы. Можете забирать и то, и другое.
В толпе кто-то хихикнул. Вадим покраснел пятнами.
— Лена, не позорь меня, — прошипел он. — Мам, ну скажи ей. Нам просто нужно забрать мои вещи. Компьютер, приставку, кресло.
— Ах, вещи, — я улыбнулась. — Конечно. Вещи. Только вот какое дело, Вадик. Компьютер куплен в кредит, который плачу я. Приставка — подарок Лизе на Новый год, хотя играешь в нее ты. Кресло... да, кресло твое. Ты его просидел. Можешь забрать. Оно стоит у мусорных баков во дворе. Я вынесла его утром.
Глаза Вадима расширились.
— Ты выбросила мой «DXRacer»?! Ты нормальная?! Оно стоит тридцать тысяч!
— Стоило, — поправила я. — До того, как ты прожег его сигаретой и пролил на него пиво. Теперь оно стоит ровно столько, сколько бомжи дадут за металлолом.
Тамара Игоревна набрала в грудь воздуха, раздуваясь, как жаба перед прыжком.
— Ты... ты воровка! Мы пойдем в полицию! Мы напишем заявление! Ты обокрала моего сына! И мы отсудим у тебя ребенка! Ты неуравновешенная психопатка, которая калечит детей! У Лизы царапина на лице — мы снимем побои и скажем, что это ты её бьешь!
Мир вокруг меня на секунду замер. Звуки офисного центра исчезли. Осталось только красное, перекошенное злобой лицо свекрови и трусливая ухмылка Вадима, который вдруг почувствовал силу.
Они ударили в самое больное. Они угрожали моей дочери. Они хотели использовать ту самую рану, которую нанес он, против меня.
Внутри меня что-то щелкнуло. Последний предохранитель перегорел. Если вчера я была просто злой женщиной, защищающей свой дом, то теперь я превратилась в нечто иное. Я вспомнила, как Вадим хвастался перед друзьями, что я «тихая и удобная».
«Удобная» Лена умерла вчера вечером на кухне.
Я медленно достала телефон и включила диктофон.
— Повторите, пожалуйста, Тамара Игоревна, — сказала я тихо, глядя ей прямо в глаза. — Повторите, что вы собираетесь лжесвидетельствовать в опеке и полиции, чтобы отнять у меня дочь. И не забудьте, что здесь везде камеры. Со звуком.
Свекровь осеклась. Она огляделась по сторонам, заметив камеры над постом охраны и внимательный взгляд Сергея, который уже держал руку на рации.
— Мы... мы еще поговорим в суде! — выкрикнула она, хватая сына за рукав. — Пошли, Вадик. Здесь не с кем разговаривать. Она больная. Мы её уничтожим законными методами!
Они развернулись и пошли к выходу. Вадим напоследок обернулся и крикнул:
— Ты еще приползешь! Денег у тебя нет! Ты без меня загнешься!
Я смотрела им вслед, и меня била мелкая дрожь. Не от страха. От адреналина. Они объявили войну. Они думали, что я — жертва. Они думали, что я буду защищаться.
Но я не собиралась защищаться. Я собиралась нападать.
Вечером, уложив Лизу спать и проверив новые замки, я села за старенький ноутбук. Я открыла папку, которую вела все эти годы «на всякий случай». Папку под названием «Вадик». Там были сканы его переписок с «друзьями», где он обсуждал левые схемы заработка (которые так и не выгорели, но были вполне незаконными). Там были фото его «загулов». И, самое главное, там была выписка с его счета, к которому я, как бухгалтер, однажды случайно подобрала пароль. Деньги, которые он якобы «искал», на самом деле существовали. Он воровал у нас. У меня. У Лизы. Понемногу, но регулярно, переводя их на счет мамочки.
— Мясо по-французски, значит? — прошептала я экрану. — Ну что ж, Тамара Игоревна. Приготовьтесь. Завтра я начну вас жарить.
Я нажала «Отправить» на письме, адресованном налоговой инспекции, где у Тамары Игоревны, «честной пенсионерки», был незадекларированный бизнес по сдаче трех квартир. А второе письмо полетело бывшему работодателю Вадима, у которого тот, уходя, прихватил базу клиентов.
Это было только начало.
Месть — это блюдо, которое подают холодным. Но в моем случае оно готовилось на медленном огне ровно две недели, пока не закипело, превратив жизнь моих обидчиков в адский бульон.
Первые плоды моей ночной рассылки созрели через три дня. Утро началось не с кофе, а с истеричного звонка с незнакомого номера. Я знала, кто это, и включила громкую связь, продолжая спокойно заплетать Лизе косички перед школой.
— Ты что наделала, тварь?! — голос Тамары Игоревны срывался на визг, в котором слышался неподдельный ужас. — Мне счета заблокировали! Ко мне пришли с проверкой! Они знают про квартиры! Они знают про все! Откуда?!
— Доброе утро, Тамара Игоревна, — я улыбнулась своему отражению в зеркале. — Наверное, налоговая служба просто стала лучше работать. Цифровизация, знаете ли. Прозрачная экономика.
— Это ты! Я знаю, это ты! Вадик сказал, ты рылась в его ноутбуке! Ты хоть понимаешь, сколько мне насчитали штрафов?! Мне придется продать «однушку»!
— Ну, зато поможете сыну. Ему ведь тоже сейчас понадобятся деньги на адвокатов.
— Каких адвокатов? — она осеклась.
— А ему разве не пришла повестка? Его бывший шеф очень заинтересовался, куда утекла клиентская база полгода назад. Статья 183 УК РФ. Незаконное разглашение коммерческой тайны. До семи лет, кажется.
В трубке послышались гудки. Тамара Игоревна бросила телефон, вероятно, чтобы побежать пить корвалол. Я знала, что удар был точным. Вадим был трусом, а его мать — жадиной. Угроза потери денег и свободы была для них страшнее смерти.
Дни потекли в новом ритме. Я чувствовала себя так, словно сбросила рюкзак с кирпичами, который таскала годами. Лиза стала спокойнее, щека зажила, оставив едва заметный розовенький след. Мы начали гулять по вечерам, готовить вместе пиццу и смотреть мультики, не боясь, что кто-то ворвется в комнату с криками о «неуважении к творцу».
Но я понимала: раненый зверь опасен вдвойне. Вадим не появлялся, но его присутствие ощущалось, как гнилостный запах. Он слал сообщения с чужих номеров — то с угрозами («Я тебя урою»), то с мольбами («Ленка, давай все вернем, я все осознал, маме плохо»). Я молча отправляла все в папку «Спам» и к юристу, готовящему документы на развод и лишение родительских прав.
Развязка наступила в пятницу вечером. Поздняя осень окончательно вступила в свои права, заливая город холодным дождем. Я возвращалась с работы, задержавшись, чтобы сдать квартальный отчет. Лиза была у моей подруги, и я спешила их забрать.
Подъезд встретил меня привычной темнотой — лампочку на первом этаже снова выкрутили. Я нащупала в сумке перцовый баллончик. С тех пор как я выгнала мужа, эта маленькая красная трубка стала моим талисманом.
Я вызвала лифт. Двери открылись с натужным скрипом. Я шагнула внутрь, нажала кнопку своего этажа, и в этот момент чья-то рука резко заблокировала створки.
В кабину ввалился Вадим.
Он выглядел ужасно. Небритый, одутловатый, в грязной куртке, от него разило перегаром и дешевым табаком. За две недели он превратился из «непризнанного гения» в обычного подзаборного хама, коим, по сути, всегда и был.
— Ну здравствуй, любимая, — прохрипел он, загоняя меня в угол кабины. Лифт тронулся вверх. Мы были заперты в железной коробке размером метр на метр.
— Что тебе нужно, Вадим? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Моя рука в кармане сжала баллончик.
— Мне нужно, чтобы ты забрала заявления! — он ударил кулаком по металлической стене рядом с моей головой. Грохот оглушил. — Ты меня уничтожила! Шеф требует три миллиона! Мать орет целыми днями! Меня нигде не берут на работу! Ты, сука, перекрыла мне кислород!
— Ты сам себе его перекрыл, когда решил, что можешь вытирать об нас ноги, — холодно ответила я.
— Ах ты умная стала? — он схватил меня за лацканы пальто и встряхнул. Его лицо оказалось в сантиметрах от моего. Я видела лопнувшие капилляры в его глазах, чувствовала запах его гнилой ярости. — Думаешь, победила? Я сейчас тебе такое устрою... Ты сама напишешь отказ. Прямо сейчас.
Он замахнулся. В его глазах я прочитала намерение. Он действительно собирался меня ударить. Впервые по-настоящему. Не тарелкой, не полотенцем, а кулаком.
Времени на раздумья не было. Страх исчез, уступив место ледяной решимости. «Мясо, — пронеслось у меня в голове. — Ты хотел мяса».
Я резко дернулась, уходя вниз, и одновременно выхватила баллончик. Струя жгучего перца ударила ему прямо в глаза с расстояния вытянутой руки.
Вадим взвыл. Это был нечеловеческий звук — смесь рыка и визга. Он отпустил меня, схватился за лицо и начал слепо махать руками, врезаясь в стены лифта.
— А-а-а! Глаза! Мои глаза! — орал он, сползая по стене.
Лифт дзинькнул и остановился на моем этаже. Двери открылись.
Я выскочила на площадку и пнула его ботинок, чтобы он не смог сразу подняться. Вадим вывалился из лифта на грязный кафель подъезда. Он катался по полу, раздирая лицо руками, красный, опухший, воющий от боли.
— Мясо по-французски, Вадик, — сказала я, глядя на него сверху вниз. — Немного переперчила, извини.
Я достала телефон и набрала 112.
— Полиция? Девушка, на меня напали в подъезде. Мой бывший муж. Он в состоянии алкогольного опьянения, угрожал убийством. Да, я применила средства самообороны. Жду наряд.
Пока мы ждали полицию, вышли соседи. Дядя Миша с пятого этажа, крепкий пенсионер, оценил обстановку мгновенно.
— Опять этот упырь? — спросил он, глядя на корчащегося Вадима. — Ленка, ты как? Цела?
— Цела, дядя Миш.
— Ну и молодец. А этого сейчас оформим. Я свидетель, слышал, как он орал, что убьет.
Когда полицейские уводили Вадима, он уже не угрожал. Он скулил, просил воды и звал маму. Его лицо превратилось в красную, воспаленную маску. Настоящий кусок сырого мяса. Его заломили руки за спину и затолкали в «бобик».
Я смотрела, как уезжает машина с мигалками, и понимала: это финал. Теперь у него будет судимость, условный (или реальный) срок, и никакого права приближаться ко мне и Лизе. Тамара Игоревна будет слишком занята спасением остатков имущества, чтобы воевать со мной.
Я забрала Лизу от подруги. Дочь посмотрела на меня внимательно, по-взрослому.
— Папа приходил? — спросила она.
— Приходил, — кивнула я. — Но он больше не придет.
— Никогда?
— Никогда. Мы теперь сами по себе, Лиза. И у нас все будет хорошо.
Мы вернулись домой. На кухне было тихо и уютно. Я открыла холодильник. На полке лежал кусок отличной говяжьей вырезки, который я купила с премии. Настоящее мясо. Дорогое. Качественное.
Я достала сковороду. Масло зашипело, наполняя кухню ароматом уюта, а не дешевого кетчупа.
— Мам, а что на ужин? — спросила Лиза, заглядывая в кухню с альбомом для рисования.
— Стейки, малыш. Стейки с розмарином.
Я перевернула мясо. Оно зашипело, покрываясь аппетитной корочкой. Я улыбнулась.
Вадим получил своё «мясо». А мы с Лизой наконец-то будем есть то, что хотим мы. И ни одна тарелка в этом доме больше никогда не полетит в стену.
