Надежда Викторовна ненавидела воскресенья. Не потому, что завтра на работу — она уже три года как благополучно вышла на пенсию с должности старшего технолога хлебозавода. Воскресенья она не любила, потому что именно в этот день, ровно в девятнадцать ноль-ноль, она садилась за кухонный стол, надевала очки в роговой оправе и открывала «Сбербанк Онлайн».
Ритуал был священным и неизбежным, как сезонное отключение горячей воды.
В этом месяце цифры в квитанции плясали какой-то сатанинский канкан. Отопление решило, что их панельная девятиэтажка переместилась в район Оймякона, а счет за воду намекал, что Надежда Викторовна тайком держит в ванной дельфинарий.
— Девять двести, — прошипела она, глядя в экран телефона. — Девять тысяч двести рублей. Господи, да за эти деньги можно снять угол в коммуналке где-нибудь в Саратове.
В коридоре хлопнула дверь. Это вернулся Игорь. Тридцать два года, разведен, временно (уже второй год как) проживающий «в родных пенатах». Игорь работал менеджером по продажам чего-то очень важного и очень непонятного, носил модные зауженные брюки, от которых у Надежды Викторовны сводило лодыжки даже при взгляде со стороны, и пах дорогим парфюмом с нотками табака и финансовой несостоятельности.
— Мать, привет! — крикнул он из коридора. — Есть чё пожрать? Я с голоду пухну.
Надежда Викторовна медленно сняла очки. «Мать». Не «мама», не «мамуля». «Мать» — как функция. Как «плита», «стиралка» или «банкомат».
— Борщ в холодильнике, котлеты на сковороде, — отозвалась она, выходя в коридор. — Игорёш, погоди переодеваться. Разговор есть.
Игорь закатил глаза. Это движение было отработано у него до автоматизма еще в седьмом классе, когда его ругали за двойки по алгебре. Сейчас, в тридцать два, оно смотрелось особенно жалко.
— Ну что опять? Ты же видишь, я уставший. Весь день на ногах, клиенты — идиоты, шеф — зверь.
— Я вижу, — спокойно кивнула Надежда Викторовна. — А еще я вижу квитанцию за квартиру. Девять тысяч двести рублей. Плюс интернет — шестьсот. Плюс домофон и консьержка. Итого десятка.
Игорь, уже стягивающий кроссовок, замер.
— Ну и?
— Что «ну и»? Твоя доля — пять тысяч. Переводи. У меня пенсия, напомню, семнадцать. Я не могу содержать здорового лба.
Игорь выпрямился. Один кроссовок остался на ноге, создавая комичный перекос.
— Мам, мы же это сто раз обсуждали! Какая доля? За что?
— За проживание, Игорь. За свет, который ты жжешь до трех ночи, играя в свои танчики. За воду, в которой ты моешься по сорок минут, как будто смываешь грехи всего человечества. За газ, на котором жарятся эти самые котлеты.
Сын посмотрел на нее с искренним, неподдельным возмущением. С таким лицом обычно смотрят на гаишника, который штрафует за проезд на красный.
— Ты издеваешься? Я здесь почти не живу! Я ухожу в восемь утра, прихожу к ночи! Я тут только ночую! В выходные я вообще к Вике езжу или с пацанами в бар. Я квартирой не пользуюсь!
Надежда Викторовна почувствовала, как внутри начинает закипать та самая злость, которую она обычно гасила валерьянкой и просмотром сериала «След».
— Ах, не пользуешься? — переспросила она елейным голосом. — То есть унитаз сам смывается? Полы сами пачкаются? Пыль сама собой из воздуха материализуется?
— Да какая пыль, мам! — взвыл Игорь, наконец стряхнув второй кроссовок. — Я в своей комнате только сплю! Мне что, за аренду койко-места платить? Ты же моя мать, а не хозяйка хостела! У меня сейчас кредит за машину, алименты Светке, еще и зуб надо лечить. У меня каждая копейка на счету! А ты... у тебя же пенсия есть, субсидии там всякие. Тебе жалко для сына?
Он прошел на кухню, открыл холодильник, достал кастрюлю с борщом и, не заморачиваясь с тарелкой, полез туда ложкой. Прямо в общую кастрюлю.
Надежда Викторовна смотрела на это молча. В её голове что-то щелкало, перестраивалось. Словно на старом заводе меняли конвейерную ленту.
«Только ночую», — эхом отдавалось в ушах.
«Ты же мать».
— Значит, у тебя денег нет? — тихо спросила она.
— Нету! — буркнул Игорь с набитым ртом, капая свекольным бульоном на чистую скатерть. — Будут — дам. А сейчас — отстань. Дай поесть спокойно.
Надежда Викторовна развернулась и ушла в свою комнату. Она не стала кричать. Не стала плакать. Она села в кресло, взяла в руки телефон и открыла блокнот.
Всю жизнь она жила по принципу «худой мир лучше доброй ссоры». Терпела мужа, который любил выпить по пятницам и поучить жизни. Терпела начальника-самодура. Теперь терпела сына, который считал, что родительский дом — это бесплатный санаторий с круглосуточным питанием.
«Хватит», — подумала она.
Если человек утверждает, что он здесь только ночует, значит, нужно обеспечить ему соответствующие условия. Условия ночлежки.
Она составила список.
- Продукты.
- Бытовая химия.
- Услуги (стирка, уборка, готовка).
- Интернет.
— Ну что ж, Игорёша, — прошептала она, глядя на фото маленького сына в рамке на комоде. — Добро пожаловать во взрослую жизнь. Тариф «Эконом».
Утро понедельника началось не с кофе. Утро понедельника началось с вопля.
— Ма-а-ам! А где бумага?!
Надежда Викторовна, уже полностью одетая и готовая к выходу в магазин, постучала в дверь туалета.
— В магазине, сынок. Четырехслойная, с запахом альпийских лугов. Рублей двести стоит.
— В смысле?! Тут рулон висел вчера!
— Висел. Мой рулон. Я его убрала. Ты же здесь только ночуешь, зачем тебе бумага с утра? Потерпишь до работы. Там бесплатно.
За дверью повисла гробовая тишина. Потом послышалось шуршание, ругательства и звук разрываемой картонной втулки (видимо, в ход пошли остатки роскоши).
Игорь вылетел из туалета красный и взъерошенный.
— Ты что творишь? Ты совсем уже? Из-за пяти тысяч родного сына в туалете блокируешь?
— Я не блокирую, — невозмутимо ответила Надежда Викторовна, надевая берет перед зеркалом. — Я оптимизирую расходы. Ты не платишь — я экономью. Кстати, зубную пасту я тоже убрала. И шампунь. И гель для душа. Мыло хозяйственное лежит на краю ванны, оно общее. Пользуйся на здоровье, оно микробы убивает.
— Мать, ты больная? — выдохнул Игорь. — Мне на встречу ехать! Я должен выглядеть нормально!
— А я должна кушать нормально, — парировала она. — А не выбирать между лекарством от давления и куском мяса. Всё, я ушла. Ключи не забудь, я нижний замок закрыла на два оборота, он заедает, если дергать.
Она вышла из квартиры, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Было страшно. Было стыдно — всё-таки родная кровь. Но еще было странное, давно забытое чувство... азарта.
Весь день Надежда Викторовна провела в парке с подругой, Верой Павловной. Вера Павловна, женщина боевая, бывший завуч школы, слушала историю с горящими глазами.
— Надька, ты гений! — хлопала она её по колену. — Давно пора! Мой оболтус тоже сидел на шее, пока я ему чемоданы за дверь не выставила. Ничего, побегал, снял квартиру, сразу шелковый стал. Раз в неделю звонит, про здоровье спрашивает. А твой привык, что ты ему и кухарка, и прачка.
Вернувшись домой, Надежда Викторовна обнаружила, что Игорь уже был и ушел. На кухне на столе остались крошки от хлеба. В холодильнике стало пусто — исчез сыр и полпалки колбасы.
«Так, — подумала она. — Первый уровень пройден, переходим ко второму. Продовольственное эмбарго».
Она взяла стремянку и полезла к антресолям. Там, в старом советском чемодане, хранились зимние вещи. Теперь там будет храниться еда. Крупы, сахар, чай, печенье — всё отправилось наверх. Холодильник она освободила полностью. Оставила только банку с прокисшим вареньем и половинку луковицы. Свои продукты (творог, куриную грудку, молоко) она вынесла на балкон — благо, на улице ноябрь, холодно, не испортится. Балконная дверь закрывалась на шпингалет, который она предусмотрительно смазала.
Вечером Игорь пришел злой.
— Жрать хочу, — бросил он, кидая сумку в угол. — Чего у нас на ужин?
— У нас — ничего, — Надежда Викторовна смотрела телевизор в наушниках, но ради диалога сняла один. — У меня — гречка с молоком. У тебя — не знаю. Ты же не скидывался.
— Опять?! — Игорь влетел в комнату. — Мам, хватит этот цирк устраивать! Я устал! Я хочу нормально поесть и лечь спать!
— Так ешь, кто тебе не дает? Вон «Пятерочка» в соседнем доме до одиннадцати работает. Купи, приготовь, поешь. Газ я пока не перекрывала, хотя мысль была.
Игорь метнулся на кухню. Открыл холодильник. Увидел одинокую луковицу.
Хлопнул дверцей так, что посыпались магнитики с видами Анапы и Геленджика.
— Ты издеваешься надо мной? — заорал он. — Ты же дома сидишь весь день! Тебе сложно суп сварить?
— Не сложно. Но суп стоит денег. Мясо, овощи, вода, газ, мой труд. В столовой порция борща стоит сто пятьдесят рублей. У меня — бесплатно, но только для членов кооператива, которые платят взносы. Ты взносы не платишь. Ты — «ночующий элемент».
Игорь схватился за голову. Он походил по кухне из угла в угол, как тигр в клетке. Потом резко достал телефон.
— Алло, Вика? Привет, зая. Слушай, я сегодня к тебе приеду? Да, соскучился... Что? Мама приехала? Блин... Ладно, понял.
Он сбросил вызов и зло посмотрел на мать.
— Довольна? К девушке не поехать, дома шаром покати.
— Закажи пиццу, — пожала плечами Надежда Викторовна. — Только коробку потом сам вынеси, мусоропровод на лестнице.
В тот вечер Игорь ел «Доширак», который нашел у себя в заначке. Заваривал кипятком из чайника, демонстративно громко гремя посудой. Надежда Викторовна невозмутимо вязала носок. Она знала: самое сложное еще впереди.
На третий день войны Игорь применил биологическое оружие. Он принес домой грязное белье. Гору.
Футболки, рубашки, носки, джинсы — все это было свалено в корзину в ванной с такой горкой, что крышка не закрывалась.
— Постирай, а? — буркнул он, проходя мимо. — Мне завтра синяя рубашка нужна, у нас совещание.
Надежда Викторовна подошла к корзине. Оценила масштаб бедствия. Вытащила всё из корзины и аккуратно сложила кучей на полу в комнате сына. Прямо посередине, чтобы не пройти.
Порошок она тоже убрала.
Кондиционер для белья спрятала в шкафчик с лекарствами.
Когда Игорь обнаружил кучу, он был страшен в гневе.
— Ты совсем, что ли?! Я просил постирать!
— Стиральная машина потребляет 2 кВт электричества за цикл и 50 литров воды, — отчеканила Надежда Викторовна, словно читала инструкцию. — Плюс порошок. Плюс амортизация техники. Ты не платишь коммуналку. Ручками, сынок, ручками. В тазике. Водичку тонкой струйкой, чтобы счетчик не крутился. Как бабушка в войну стирала.
— Да пошла ты со своими принципами! — рявкнул он. Схватил охапку вещей и выбежал из квартиры.
Вернулся через два часа. Вещи были постираны (видимо, в прачечной самообслуживания или у друзей), но мокрые.
— Сушилку дай, — потребовал он.
— Сушилка моя. Куплена на мои деньги три года назад. Аренда — сто рублей в сутки.
Игорь швырнул сто рублей на комод.
— Подавись!
Это была первая победа. Финансовая. Но морально Надежде Викторовне было тяжело. Она лежала ночью и слушала, как сын ворочается за стеной. Ей хотелось встать, пожарить ему картошки, погладить эту несчастную рубашку... Но она одергивала себя. «Сдашься сейчас — будешь тянуть его до гробовой доски. И его, и его новую семью, и его ипотеки».
Переломный момент наступил в пятницу.
Надежда Викторовна приболела. Давление скакнуло, голова раскалывалась. Она лежала в темноте, не в силах встать даже за водой.
Игорь пришел поздно. Он был навеселе — пятница же.
— Мать, ты спишь? — он заглянул в комнату. — Там на кухне кран капает, бесит.
— У меня голова болит, Игорь. Вызови мастера завтра.
— Ага, щас. Мастера денег стоят. Сама вызывай, квартира твоя.
И тут её прорвало. Не злостью, а какой-то ледяной ясностью.
Она встала. В старой ночнушке, с растрепанными волосами, она выглядела как призрак возмездия.
Вышла в коридор, где Игорь пытался стянуть джинсы.
— Собирайся, — тихо сказала она.
— Чё? Куда? Ночь на дворе.
— Собирайся и уматывай. Вон отсюда.
— Мам, ты чё?
— Я сказала — пошел вон! — её голос сорвался на крик. — Я не хочу тебя видеть! Я не хочу слышать, как ты открываешь мой холодильник! Я не хочу стирать твои трусы! Ты не сын, ты квартирант! Причем наглый, хамоватый квартирант, который не платит! У меня давление сто восемьдесят, а ты мне про капающий кран?! Вон!!!
Она схватила его куртку с вешалки и швырнула в него. Потом ботинки. Один попал ему в плечо.
Игорь опешил. Он никогда не видел мать такой. Всегда тихая, всегда уступчивая...
— Да ты гонишь... Куда я пойду?
— К Вике. К друзьям. В отель. Под мост. Мне плевать! Ключи на тумбочку!
Она схватила швабру, стоявшую в углу. Игорь попятился.
— Ладно, ладно! Психованная! Уйду я! Не нужна мне твоя халупа!
Он кое-как оделся, сгреб в сумку ноутбук и зарядку.
— Но учти, мать. Стакан воды в старости я тебе не принесу.
— А мне не нужен твой стакан! — крикнула она ему в спину. — У меня кулер будет! С доставкой!
Дверь захлопнулась. Надежда Викторовна сползла по стене на пол и разрыдалась.
Прошел месяц.
В квартире было тихо. Идеально чисто. Продукты в холодильнике не исчезали. Квитанция за прошлый месяц пришла на шесть тысяч — экономия воды и света была колоссальной.
Но радости это не приносило.
Надежда Викторовна ходила по пустой квартире как привидение. Она часто смотрела на телефон, ожидая звонка. Но Игорь не звонил.
«Может, я перегнула? — думала она по ночам. — Все-таки родной сын... Ну, подумаешь, денег не давал. Жалко мне, что ли?»
Но потом она вспоминала его фразу «Я тут только ночую» и «Стакан воды не принесу», и жалость сменялась глухой обидой.
В одно из воскресений раздался звонок в дверь.
Сердце подпрыгнуло. Она посмотрела в глазок.
На пороге стоял Игорь. С цветами. И с каким-то пакетом.
Надежда Викторовна открыла.
— Привет, — буркнул он, не глядя ей в глаза. — Можно?
— Ну... заходи, раз пришел. Ночевать?
— Нет. Поговорить.
Он прошел на кухню. Поставил пакет на стол. Из пакета пахло чем-то вкусным — копченостями и мандаринами.
— Мам, тут это... Продуктов купил. И вот, — он достал конверт. — Тут десять тысяч. За прошлый месяц и... ну, авансом.
Надежда Викторовна села на стул, не прикасаясь к деньгам.
— Что случилось, Игорёш? Вика выгнала?
— Нет, — он криво усмехнулся. — Снял я квартиру. Однушку в Девяткино. Двадцать пять тысяч плюс коммуналка. Еще залог, комиссия риелтору... Короче, полтос улетел сразу.
Он сел напротив, покрутил в руках апельсин.
— Знаешь, мам... Я офигел. Серьезно. Я и не знал, сколько всего надо покупать. Порошок, масло, соль, туалетная бумага эта долбаная... Она, оказывается, заканчивается через три дня! А мусор выносить? А мыть полы? Я за этот месяц задолбался больше, чем за всю жизнь.
Он поднял на нее глаза. Взгляд был другой. Не наглый, не детский. Усталый и какой-то... взрослый.
— Прости меня. Я реально был свиньей. Я думал, это все само собой... как воздух. А оно, оказывается, труд. И деньги.
Надежда Викторовна шмыгнула носом. Протянула руку и накрыла его ладонь.
— Трудно одному?
— Трудно, — честно признался он. — Жрать готовить некогда, пельменями питаюсь. Желудок уже болит.
— Борщ будешь? — спросила она просто.
Глаза Игоря загорелись так, словно ему предложили миллион долларов.
— Буду! Мам, честно, я за твой борщ душу продам!
Надежда Викторовна встала к плите. Привычным движением зажгла газ. Достала тарелку — ту самую, глубокую, с гусями, его любимую.
— Ты ешь, сынок. А потом домой поезжай. В Девяткино. У тебя теперь свое хозяйство.
— Да я понимаю... Я не проситься назад пришел. Я просто... спасибо сказать. Ну и это... я по воскресеньям приезжать буду? С продуктами. И деньгами буду помогать. Ладно?
— Ладно, — улыбнулась Надежда Викторовна, наливая густой, рубиновый борщ. — Приезжай. Но только в гости. Отель «У мамы» закрыт на реконструкцию. Теперь здесь только ресторан. И вход — по предварительной записи и с мандаринами.
Игорь рассмеялся, впервые за долгое время искренне. Он ел борщ, жмурясь от удовольствия, а Надежда Викторовна смотрела на него и думала, что девять тысяч двести рублей за коммуналку — это, конечно, дорого. Но урок, который они купили за эту цену, стоил гораздо больше...
***
Эксклюзивные новогодние рассказы, доступ к которым открыт только избранным. Между строк спрятаны тайные желания, неожиданные развязки и та самая магия, которой не делятся в открытую: