Алина замерла с полотенцем в руках, чувствуя, как холодная капля воды медленно стекает по запястью под рукав свитера. В воздухе кухни висел тяжелый запах жареного лука и перегоревшего масла — фирменный аромат дома Ковалевых. Этот запах, казалось, въелся не только в занавески, но и в её собственные волосы, в кожу, в мысли.
— Ты меня слышишь, девочка? — голос Петра Ивановича, её свекра, громыхнул над ухом, как весенний гром, не предвещающий ничего хорошего.
Он сидел во главе стола, массивный, как старый дубовый шкаф, который невозможно сдвинуть с места. Его кулак сжимал вилку так, словно это было орудие труда или войны. Рядом, поджав губы в тонкую нитку, сидела свекровь, Валентина Сергеевна. Она молча крошила хлеб в суп, но её молчание было громче любого крика.
— Слышу, Петр Иванович, — тихо ответила Алина, стараясь, чтобы голос не дрожал. Она опустила тарелку на стол, стараясь не стукнуть. Любой лишний звук в этом доме мог стать поводом для лекции.
— Слышишь, да не слушаешь, — отрезал свекор, отодвигая тарелку. — Сережка вчера пришел с работы черный, как шахтер. Уставший, спина болит. А ты что? Сидела полночи со своими книжками? Свет жгла?
Алина почувствовала, как краска приливает к щекам.
— Я готовилась к вступительным, папа. И я поступила. Пришли списки. Я теперь студентка архитектурного.
Повисла тишина. Такая густая, что можно было услышать, как тикают старые часы в коридоре — их монотонный ритм всегда напоминал Алине о том, как утекает её время. Валентина Сергеевна перестала крошить хлеб. Она медленно подняла глаза на невестку. В этом взгляде не было радости, только усталое, снисходительное разочарование.
— Архитектурного? — переспросил Петр Иванович, словно Алина сказала что-то непристойное. — Дома рисовать будешь? Или мосты строить собралась? Баба — и мосты?
— Зачем тебе образование, Алина? — вступила свекровь, её голос был мягким, но липким, как патока. — Ты замужем. У тебя муж работает, старается. Иди работать, мужу помогать надо! Вон, у тети Любы в магазине кассир требуется. График удобный, деньги живые. А учеба — это траты. Это время. Кто будет Сереже ужин греть? Кто будет за домом следить? Мы с отцом не вечные.
— Я смогу совмещать, — Алина выпрямилась, чувствуя, как внутри натягивается струна протеста. — Я буду подрабатывать по вечерам. Учеба заочная, только сессии очные. Я давно об этом мечтала, Валентина Сергеевна. Вы же знаете, я хорошо рисую, у меня математика...
— Мечтала она! — хохотнул Петр Иванович, и этот смех ударил больнее пощечины. — Мечты — это для детей. А ты — баба замужняя. Твое дело — тыл обеспечивать. Серега машину в кредит взять хочет, ремонт в пристройке делать надо. А ты — «учиться». Эгоистка ты, Алина. О себе думаешь, а о семье — шиш.
В этот момент дверь кухни скрипнула, и вошел Сергей. Он выглядел действительно уставшим: под глазами залегли тени, плечи опущены. Он работал на складе логистической компании, работа была тяжелой и нервной. Увидев напряженные лица родителей и бледную жену, он тяжело вздохнул и сел на свободный стул.
— Опять начинаете? — спросил он беззлобно, но с той усталой интонацией человека, который просто хочет поесть и лечь спать.
— Мы не начинаем, сынок, мы вразумляем, — Петр Иванович указал вилкой на Алину. — Жена твоя учудила. В институт поступила. Архитектором будет. Представляешь? Вместо того чтобы тебе помогать, будет пять лет штаны протирать за партой.
Сергей поднял глаза на Алину. В первые годы их знакомства в этих глазах был интерес, поддержка. Он даже хвалил её эскизы, которые она рисовала в блокноте на свиданиях. Но два года брака и жизнь под одной крышей с его родителями что-то в нем сломали. Или просто стерли.
— Алин, мы же говорили, — тихо сказал он. — Сейчас не время. Кредит на машину... Мама болеет часто, ей помощь нужна. Куда тебе сейчас учиться? Денег лишних нет.
— Я сама оплачу первый семестр, — быстро сказала она, хватаясь за этот аргумент как за соломинку. — Я откладывала с подработок в цветочном. Сережа, это же моя мечта. Я не хочу всю жизнь продавать цветы или сидеть на кассе. Я хочу создавать.
— Создавать надо уют! — рявкнул свекор, ударив ладонью по столу. Посуда звякнула. — И детей рожать! Два года живете — где внуки? Пустоцветы! А она учиться собралась. Тьфу!
Алина отступила к раковине, сжав холодный край столешницы до побеления в костяшках. Слова о детях всегда были самым болезненным ударом. Они пытались, но пока не получалось, и каждый месяц неудачи превращался в трагедию под пристальным надзором свекрови, которая проверяла даже содержимое мусорного ведра в их комнате.
— Сергей, — Алина посмотрела прямо на мужа, игнорируя родителей. — Скажи им. Скажи, что это мое право. Что мы это обсуждали до свадьбы. Ты обещал, что я смогу учиться.
Сергей отвел взгляд. Он начал ковырять клеенку на столе ногтем. Этот жест малодушия ранил Алину сильнее, чем грубость свекра.
— Ну, Алин... — протянул он. — Тогда было другое время. Мы были моложе, проблем меньше. Папа прав, сейчас тяжело. Давай отложим? На годик. Подзаработаем, машину возьмем, а там видно будет.
— На годик? — переспросила она шепотом. — Год назад ты говорил то же самое. «Давай сначала свадьбу сыграем». Потом «давай ремонт сделаем». Теперь машина. Потом будет «давай ребенка родим». А потом мне будет сорок, и я буду стоять здесь же, слушать, как твой отец учит меня жизни, и жалеть, что предала себя.
— Ты как с мужем разговариваешь?! — взвизгнула Валентина Сергеевна, вскакивая. — Ишь, голос прорезался! Студентка! Да если бы не мы, где бы вы жили? На съемной клопов кормили? Мы вас приютили, кормим, а благодарности — ноль!
— Я благодарна, — твердо сказала Алина, хотя голос предательски дрогнул. — Я готовлю, убираю, стираю на всех. Я вкладываю свою зарплату в общий котел. Но я — живой человек, а не приложение к кухне.
— Если ты такая умная, — Петр Иванович прищурился, и в его глазах блеснул злой огонек, — то иди и живи своим умом. А пока ты в моем доме, будешь делать то, что я скажу. Завтра пойдешь к Любе в магазин, она место держит. А про институт забудь. Документы заберешь. Нечего людей смешить.
Алина посмотрела на мужа в последний раз. Она ждала. Ждала, что он встанет, стукнет по столу, скажет: «Отстаньте от нее, это её жизнь!». Но Сергей молча взял ложку и начал есть остывающий суп, ссутулившись еще сильнее, словно пытаясь спрятаться в собственной тарелке.
Мир вокруг Алины сузился до размеров этой душной, пропахшей луком кухни. Она поняла, что стены этого дома не защищают её от внешнего мира, а медленно сдавливают, пытаясь выдавить из неё все живое, яркое, настоящее. Оставить только функцию: «невестка», «жена», «работница».
Она молча развязала фартук. Бросила его на стул.
— Я не пойду к тете Любе, — сказала она тихо, но отчетливо. — И документы не заберу. У меня завтра первая установочная лекция.
— Что?! — Петр Иванович начал багроветь, поднимаясь со стула.
— Я пойду к себе, — сказала Алина и вышла из кухни, чувствуя спиной три тяжелых взгляда.
Она поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж, в их маленькую комнату. Там, на столе, среди косметики и свадебных фотографий, лежали её сокровища: новый набор чертежных карандашей, тубус и письмо о зачислении. Она провела пальцем по плотной бумаге письма. «Поздравляем, вы зачислены...».
Сердце колотилось как бешеное. Она объявила войну. Открытую войну в тылу врага. Алина знала характер Петра Ивановича — он не потерпит неподчинения. Завтра начнется ад. Бойкоты, скандалы, возможно, финансовый шантаж.
Дверь в комнату открылась, и вошел Сергей. Он закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной.
— Зачем ты так? — спросил он устало. — Ты же знаешь отца. Он теперь житья не даст.
— А ты, Сережа? — Алина повернулась к нему. — Ты мне дашь житья? Или тебе удобнее, чтобы я была как твоя мама — безмолвной тенью, которая только и делает, что угождает?
— Мама — хорошая женщина, — обиделся Сергей. — Она всю жизнь семье посвятила.
— И она счастлива? — резко спросила Алина. — Посмотри на неё, Сережа. Честно посмотри. Она счастлива? Или она просто привыкла терпеть?
Сергей промолчал. Он подошел к кровати и сел, закрыв лицо руками.
— Я не знаю, Алин. Я просто хочу покоя. Прихожу с работы — там начальник орет, тут отец орет. Теперь еще ты бунтуешь.
— Я не бунтую. Я пытаюсь жить, — она села рядом и положила руку ему на плечо. Ткань его рубашки была жесткой и пахла складом. — Сереж, поддержи меня. Пожалуйста. Это для меня важно. Если я сейчас сдамся, я себя уважать перестану. И тебя, возможно, тоже.
Сергей поднял голову и посмотрел на неё. В его глазах была какая-то детская беспомощность.
— Если отец скажет уходить... нам некуда идти, Алин. На квартиру денег нет.
— Значит, найдем, — твердо сказала она. — Но я не брошу институт.
Она не знала тогда, что этот разговор — лишь прелюдия к настоящей буре. Внизу, на кухне, Петр Иванович уже не просто стучал кулаком. Он доставал телефон, чтобы позвонить своим сестрам, теткам и кумовьям. Он собирал «семейный совет». Патриархальная машина подавления готовилась нанести ответный удар, чтобы раздавить бунт на корню. И Алина даже не подозревала, насколько далеко они готовы зайти, чтобы вернуть «непутевую бабу» на её законное место у плиты.
В окно ударил ветер, и старая рама задребезжала. Ночь обещала быть долгой.
Следующая неделя в доме Ковалевых напоминала жизнь в осажденной крепости, где комендант решил выморить бунтовщиков голодом и холодом. Только вместо холода было ледяное молчание, а вместо голода — мелкие, жалящие диверсии.
Утром после скандала Алина не нашла своих сапог на привычном месте. Они обнаружились на балконе, мокрые и холодные — свекровь «случайно» выставила их проветриться под косой дождь. Алина молча высушила их феном, опоздав на автобус, но на лекцию по истории искусств все же поехала.
Университет казался ей порталом в другое измерение. Здесь пахло старой бумагой, кофе и свободой. Преподаватель, седой мужчина с живыми глазами, рассказывал о готических соборах, о стремлении человека вверх, к свету, сквозь тяжесть камня. Алина слушала, затаив дыхание, и делала наброски в блокноте. Здесь она была не «невесткой», не «женой Сережи», а Алиной — человеком, способным видеть и создавать красоту. Но каждый раз, когда пара заканчивалась, сердце сжималось от мысли о возвращении домой.
Вечером четверга, вернувшись с учебы, Алина увидела у калитки знакомую красную «Мазду». Тетя Люба. Тяжелая артиллерия прибыла.
В доме было неестественно людно. Кроме тетки, за столом сидела двоюродная сестра Сергея, Марина — молодая женщина с двумя детьми-погодками, которые с визгом носились вокруг стола. Стол ломился от пирогов: Валентина Сергеевна расстаралась, демонстрируя образец «идеальной хозяйки».
— О, явилась наша студентка! — громко провозгласила тетя Люба, едва Алина переступила порог кухни. Люба была женщиной громкой, ярко накрашенной и безапелляционной, как судебный приговор. — Ну, садись, рассказывай. Как там, гранит науки? Зубы не сломала?
Алина поздоровалась и попыталась пройти к лестнице, но Петр Иванович преградил ей путь.
— Садись, Алина. Чай пить будем. Разговор есть.
Это был не чай. Это был трибунал.
Алину посадили между Мариной и тетей Любой. Сергей сидел напротив, опустив голову, и старательно размешивал сахар в чашке, хотя не пил сладкий чай уже лет пять.
— Мы тут посовещались, Алинка, — начала тетя Люба, откусывая огромный кусок пирога, — и решили, что ты дурью маешься. Вот посмотри на Маринку. Двое деток, муж присмотрен, дом — полная чаша. Разве она несчастна?
Марина устало улыбнулась. У нее были тусклые волосы и взгляд человека, который не спал нормально уже несколько лет, но она послушно кивнула:
— Счастье женщины — в детях, Алина. А карьера... ну, на кассе тоже люди работают.
— Вот именно! — подхватил свекор. — Я Любе сказал, она место держит до понедельника. Зарплата — тридцать тысяч плюс премии. График два через два. Идеально для бабы. А твой институт — это блажь. Ты же понимаешь, что мы тебе денег не дадим?
— Мне не нужны ваши деньги, — тихо ответила Алина. — Я сама плачу за учебу.
— Сама? — Валентина Сергеевна, разливавшая кипяток, резко остановилась. — А живешь ты на чьи? Свет жжешь, воду льешь, продукты переводишь? Это всё из общего котла! Значит, ты у семьи воруешь, чтобы свои хотелки оплачивать!
— Я покупаю продукты, — возразила Алина, чувствуя, как внутри закипает обида. — И коммуналку мы с Сергеем оплачиваем напополам с вами.
— С Сергеем! — рявкнул Петр Иванович. — А Сергей чей сын? Мой! Значит, деньги его — семейные. А ты его обираешь. Машину купить не может, ходит в старой куртке, зато жена — архитектор! Смех один.
Алина посмотрела на мужа.
— Сережа, почему ты молчишь? Ты же знаешь, что я отдаю свою зарплату. Мы же копили вместе.
Сергей поднял глаза. В них был страх. Страх перед отцом, перед матерью, перед необходимостью принимать решение.
— Алин, ну правда... — выдавил он. — Родители дело говорят. Тяжело сейчас. Может, возьмешь академ? Поработаешь у тети Любы годик, денег подкопим...
Предательство. Оно не было громким, как выстрел. Оно было тихим и липким, как пролитый сироп. Он не просто не защитил её. Он перешел на их сторону, потому что так было проще. Безопаснее.
— Ты предаешь меня, Сережа, — сказала Алина. В комнате повисла тишина, даже дети Марины притихли, чувствуя напряжение.
— Ой, какие высокие слова! — всплеснула руками тетя Люба. — «Предаешь»! Прямо кино. Спустись на землю, милая. Мужику нужна нормальная баба, а не эта... интеллигенция вшивая. Ты думаешь, ты самая умная? Думаешь, выучишься и великой станешь? Да кому ты нужна со своими чертежами?
— Мне нужна, — твердо сказала Алина, вставая. — Я себе нужна.
— Сядь! — гаркнул Петр Иванович, багровея. — Пока я не разрешил, из-за стола не выйдешь! В моем доме порядки мои!
Алина замерла. Страх кольнул её где-то под ребрами — Петр Иванович был мужчиной крупным и, когда выпивал, буйным. Сейчас он был трезв, но ярость делала его непредсказуемым.
— Я не ваша собственность, — произнесла она, глядя ему прямо в глаза. — И это не девятнадцатый век.
Она развернулась и пошла к лестнице. В спину ей неслось: «Неблагодарная!», «Щенок!», «Чтобы духу твоего здесь не было!».
Влетев в свою комнату, она дрожащими руками закрыла дверь на хлипкую задвижку. Ей нужно было успокоиться. Ей нужно было делать задание по начертательной геометрии — завтра сдача первой работы. Чертеж, над которым она корпела три ночи, лежал на столе.
Алина подошла к столу и застыла.
Ватман был испорчен. Посреди идеально вычерченной проекции расплывалось огромное, жирное масляное пятно. Рядом валялась тряпка, которой обычно протирали пыль.
Это не было случайностью. Кто-то — скорее всего, Валентина Сергеевна во время своей «уборки» — положил грязную промасленную ветошь прямо на её работу. Три ночи труда. Миллиметровая точность. Всё уничтожено.
Слезы брызнули из глаз мгновенно, горячие, злые. Это был удар ниже пояса. Они не просто хотели заставить её работать кассиром. Они хотели показать ей, что её труд, её мечты — это мусор. Что она сама — мусор.
Дверь дернулась — кто-то пытался войти.
— Алина, открой, — голос Сергея. Жалобный, просительный.
Она не ответила. Она смотрела на испорченный чертеж, и в голове у неё что-то щелкнуло. Как будто рухнула несущая стена, которую она так долго пыталась укрепить терпением и любовью. Здание их брака покосилось и начало осыпаться.
— Алина, ну не дури. Мама не нарочно, она просто убиралась... — бубнил Сергей из-за двери. — Давай поговорим. Папа успокоился, они предлагают компромисс...
Компромисс. Слово, которое в устах Сергея означало её полную капитуляцию.
Алина вытерла слезы рукавом. Злость вытеснила отчаяние. Она схватила спортивную сумку из шкафа. Бросила туда ноутбук, тубус (пусть и с испорченным чертежом), смену белья, джинсы, документы. Паспорт, диплом колледжа, свидетельство о браке — хотя зачем оно ей теперь?
Она открыла дверь. Сергей стоял на пороге, виновато переминаясь с ноги на ногу. Увидев сумку, он побледнел.
— Ты куда? На ночь глядя?
— Я ухожу, Сережа.
— Куда? Тебе же некуда идти! — он схватил её за руку. — Прекрати истерику! Ну испортили бумажку, нарисуешь новую! Из-за этого семью рушить?
Алина вырвала руку. Она посмотрела на него так, словно видела впервые. Она видела не любимого мужа, а чужого, слабого человека, который высасывал из неё силы, как и его родители.
— Вы не бумажку испортили, — сказала она ледяным тоном. — Вы жизнь мне пытаетесь испортить. А семью, Сережа, разрушил ты. Пять минут назад. Там, внизу. Когда позволил им вытирать об меня ноги.
Она оттолкнула его и пошла к лестнице. Внизу, в кухне, все еще шумели, звенела посуда. Алина спустилась быстро, не оглядываясь.
— Эй, ты куда намылилась? — крикнул Петр Иванович, увидев её с сумкой в прихожей. — А ну стоять! Я кому сказал!
Он начал вставать из-за стола, грузный, грозный.
— Дверь за собой закройте, — бросила Алина, накидывая куртку.
— Если выйдешь за порог — назад не пущу! — заорал он, брызгая слюной. — Слышишь? На коленях приползешь, не пущу!
— Не волнуйтесь, Петр Иванович. Не приползу.
Она распахнула входную дверь. Осенний ветер ударил в лицо, холодный, резкий, но такой чистый по сравнению с затхлым воздухом дома Ковалевых.
Алина шагнула в темноту. За спиной хлопнула дверь, отсекая крики. Она осталась одна на пустой улице, с тяжелой сумкой и без малейшего понятия, где будет ночевать. Но странное дело — вместо страха она чувствовала только звенящую, невероятную легкость. Она сделала первый шаг. Самый трудный.
Теперь оставалось только выжить.
Первая ночь свободы пахла хлоркой и чужим стиральным порошком. Алина провела её на узком диване в общежитии у Кати, знакомой с подготовительных курсов. Катя, взъерошенная и сонная, пустила её без лишних вопросов, увидев в дверном глазке заплаканное лицо с размазанной тушью.
Утро началось не с криков свекра, а с тишины. Странной, пугающей, звенящей тишины, в которой слышалось только дыхание спящей соседки. Алина лежала и смотрела в потолок, на котором желтело пятно от протечки, похожее на карту неизвестного материка. Страх накатил волной: денег на карте было пятнадцать тысяч, работы не было, жилья — тоже. Но когда она вспомнила кухню Ковалевых, запах жареного лука и тяжелый взгляд Петра Ивановича, страх отступил, уступив место холодной решимости.
В университете она положила перед преподавателем испорченный ватман.
— Простите, — голос её был сухим и ломким. — Это всё, что осталось. Произошел... бытовой инцидент.
Старый профессор Воронцов поправил очки и долго смотрел на жирное пятно, расползшееся по безупречным линиям проекции собора.
— Знаете, Ковалева, — медленно произнес он, — в архитектуре есть понятие «сопротивление материалов». Чем сильнее давление, тем прочнее должна быть конструкция. Если вы сломаетесь сейчас, то здания вам строить нельзя. А если выдержите... — он поднял на неё проницательный взгляд. — Я вижу линии под грязью. Зачет. Но к следующему разу жду идеальную работу. И, Ковалева? Найдите место, где ваши чертежи будут в безопасности.
Это стало её мантрой. «Сопротивление материалов».
Следующие полгода превратились в марафон на выживание. Алина устроилась ночным администратором в круглосуточный копировальный центр рядом с вузом. Платили копейки, зато там было тепло, стоял мощный компьютер, и по ночам, когда поток студентов спадал, она могла учиться и выполнять заказы на чертежи для старшекурсников.
Она спала по четыре часа в сутки. Питалась гречкой и дешевым кофе. Похудела так, что джинсы пришлось ушивать, а под глазами залегли тени глубже, чем у Сергея. Но это была её усталость. Не от бессмысленной готовки на ораву родственников, а от строительства собственного будущего.
Сергей объявился через месяц. Он подкараулил её у выхода из университета. Вид у него был помятый, куртка расстегнута, хотя на улице уже лежал снег.
— Алина, — он шагнул к ней, пытаясь взять за локоть. — Хватит. Поиграла и будет. Мать с сердцем слегла. Отец рвет и мечет. Возвращайся.
Алина отступила на шаг. Раньше она бы бросилась утешать, спрашивать про лекарства. Сейчас она смотрела на мужа и видела незнакомца.
— Я подала на развод, Сережа. Тебе придет повестка.
— Какой развод?! — он искренне изумился. — Из-за чего? Из-за того, что мы тебе добра желали? Алин, ну я поговорил с отцом. Он согласен... он согласен, чтобы ты училась. Но только заочно, по-настоящему заочно, без этих поездок. И работать вернешься к Любе. Ну нельзя же так, мы же семья!
— Семья? — переспросила Алина. Ветер трепал её волосы, но ей было жарко от гнева. — Семья — это когда друг за друга горой. А вы меня ломали. Ты меня ломал, своим молчанием и трусостью. Я не вернусь в ту кухню, Сережа. Я переросла её.
— Да кому ты нужна?! — сорвался он на визг, так похожий на интонации его матери. — Голодранка! Без нас ты пропадешь! Сдохнешь под забором! Архитекторша великая!
— Прощай, — сказала она и пошла к метро, не оборачиваясь. В спину ей неслись проклятия, но они отскакивали от неё, как горох от бетонной стены. Её конструкция выдержала.
Прошло пять лет.
Солнечный луч падал на широкий дубовый стол, освещая разложенные чертежи, образцы камня и стекла. В кабинете пахло дорогим кофе и свежей полиграфией.
— Алина Дмитриевна, — в дверь заглянула молоденькая ассистентка. — Заказчик приехал. По объекту «Речная долина».
— Зови, — Алина оторвалась от монитора.
Она встала, одернула безупречный жакет песочного цвета. За эти годы она изменилась. Взгляд стал жестче, увереннее, движения — точнее. Она больше не сутулилась, словно ожидая удара. Она занимала пространство по праву.
Она закончила институт с красным дипломом. Работа в копировальном центре сменилась стажировкой в бюро, затем должностью младшего архитектора. Её проект реконструкции старой фабрики под арт-пространство выиграл городской конкурс. Теперь она была ведущим архитектором в крупной студии, и её имя знали в профессиональных кругах.
Встреча прошла успешно. Когда заказчик ушел, Алина подошла к панорамному окну. Город лежал перед ней как на ладони — живой, растущий организм из бетона и стекла. Где-то там, на окраине, в частном секторе, остался тот старый дом с просевшей крышей и запахом лука.
Телефон на столе завибрировал. Незнакомый номер.
— Алло?
— Алина? — голос был хриплым, прокуренным, но узнаваемым. — Это... Сережа.
Алина замерла. Прошлое, которое она, казалось, забетонировала в фундамент, вдруг дало трещину.
— Здравствуй, Сергей. Что-то случилось?
— Да нет... то есть да. Отец умер, полгода назад. Инсульт.
— Соболезную, — сказала она вежливо, но без эмоций. Петр Иванович умер для неё в тот вечер, когда обещал не пустить её обратно.
— Мать совсем плоха, одна в доме не справляется. Я... мы дом продаем. Долгов много, кредит тот на машину так и не закрыли, проценты набежали... Слушай, Алин. Я слышал, ты поднялась. Может... может, поможешь? По-старой памяти? Нам немного не хватает, чтобы ипотеку закрыть, иначе банк всё заберет.
Алина слушала его сбивчивую, жалкую речь и вспоминала. Вспоминала свои мокрые сапоги на балконе. Испорченный чертеж. Слова «баба должна знать свое место». «Никому не нужна».
— Сергей, — прервала она его поток жалоб.
— Да? — в его голосе затеплилась надежда.
— Я не могу вам помочь. У меня свои расходы. Я строю дом. Свой собственный.
— Но Алин, мы же не чужие... — заныл он.
— Мы чужие, Сергей. Вы сами сделали нас чужими. Ты сделал свой выбор пять лет назад. Теперь живи с ним.
Она нажала «отбой» и заблокировала номер. Рука даже не дрогнула. Никакого злорадства не было, только легкая грусть, как при взгляде на старую, выцветшую фотографию человека, которого больше нет.
Она взяла со стола каску и свернутый в рулон проект. Сегодня ей предстоял авторский надзор на объекте. Это был новый жилой комплекс — светлый, просторный, с огромными окнами и уютными дворами. Место, где людям будет хотеться жить, любить и мечтать.
Алина вышла из офиса. На улице была весна — та самая, пахнущая мокрой землей и переменами. Она села в свою машину — не в кредит, купленную на свои — и посмотрела в зеркало заднего вида.
Там отражалась красивая, сильная женщина, которая точно знала: место женщины не на кухне, не у плиты и не в тени мужа.
Место женщины — там, где она сама захочет быть. Хоть на кухне, если это её выбор, хоть на строительных лесах под самым небом.
Алина завела мотор и улыбнулась. Впереди было много работы. И вся жизнь, которую она спроектировала и построила своими руками.
