Я не нашла второй телефон. Я нашла вторую жизнь, спрятанную в черном матовом корпусе его рабочего ноутбука.
Он, спеша на встречу с тем самым братом, даже не выключил его, просто захлопнул крышку. А я, проходя мимо стола, заметила мигающий индикатор зарядки и решила поставить его на сеть, чтобы к вечеру не слушать вечные жалобы о севшей батарее. Чиркнула тачпад. Экран ожил, ослепив меня синевой рабочего стола. И прямо по центру, поверх всех сводок и графиков, стоял открытый мессенджер.
А в самом верху, над чатами с коллегами, горело неприметное имя Братан. А ниже — последнее сообщение, отправленное три минуты назад, еще теплое от скорости его мыслей. Сообщение от Вити, моего мужа.
"Документы все подписал. Кредит на пять лет, но для тебя – под ноль. Ленку даже не спросил, все равно начнет ныть про свое море. Семья важнее. Встречаемся в семь, покатаем!"
Я прочла это один раз. Мозг отказался складывать буквы в смыслы. Прочла второй раз, уже шепотом, вслушиваясь в каждое слово. Ленку даже не спросил. Ныть про свое море. Семья важнее. Фразы впивались в кожу тонкими холодными иглами. Я опустилась в его кресло, и кожаный чехол противно вздохнул подо мной. Море. Не абстрактное где-то там. Мое. Наше. Трехлетнее море, которое начиналось с жестяной банки из-под кофе, куда мы бросали мелочь после походов в магазин. Потом банка сменилась конвертом, конверт — копилкой в приложении Сбера, куда автоматически уходило по пятьсот рублей каждый день. Мы называли это игрой. Посмотрим, что сильнее: наши мелкие ежедневные траты или море.
Мы отказались от такси, я научилась печь хлеб сама, чтобы не покупать за сто рублей нарезную булку в Пятерочке. Он перестал покупать кофе в автоматах, носил с собой термос. Каждая сэкономленная тысяча была нашей общей маленькой победой, мы отмечали их, зачеркивая даты в календаре на холодильнике. Последняя дата была через месяц. Через месяц мы должны были купить билеты. А он… он взял кредит. На пять лет. Для брата. Под ноль. И даже не спросил. А я превратилась в Ленку, которая начнет ныть.
Мои пальцы, холодные и непослушные, поползли вверх по переписке. Я не хотела знать больше. Но какая-то часть меня, та, что три года верила в общее будущее, требовала доказательств полного крушения. И они были. Чат был живой хроникой нашего предательства. Вот он жалуется брату, что я опять прошу съездить к моей маме на юбилей, а это лишние пять тысяч на бензин и гостинцы.
А брат ему в ответ: Они все такие, твоя еще ничего, моя вообще сестру свою содержит.
Вот обсуждают мои сапоги, купленные прошлой зимой на последние деньги с новогодней премии. Со скидкой семьдесят процентов! Я тогда две недели ходила на работу в демисезонных туфлях, пока ждала доставку, и заработала цистит. А у них в чате это женская прихоть. Вот он хвастается, что уговорил меня не менять разбитый экран моего телефона, мол, и так работает, а сэкономленную сумму отложил. Оказалось, не отложил. Перевел брату на первый взнос. Кровный. Надо вытягивать. Настоящий мужик не бросает своих.
Я сидела и смотрела, как рушится наш общий мир, построенный из мелочей, из взаимных уступок, которые оказались только моими. Он вытягивал. Нашей с сыном жизнью. Нашими маленькими радостями — походом в кино раз в полгода, которые мы отменили, новой книгой, которую я не купила, хорошим шампунем, который он назвал лишней тратой.
Все это уходило в черную дыру его долга перед кровной семьей, в которой я была чужой. Чужой с моим нытьем, с моей мамой, с моим морем. И наш сын… Видимо, и он был не до конца своим. Не настолько, чтобы его будущее, его первый пляж, его восторг перед волной могли перевесить желание брата щегольнуть новым автомобилем.
Внутри все замерло. Не было боли. Была пустота, огромная и звонкая, как ледяной собор. Слезы текли по лицу сами, без рыданий, тихо и упрямо, как осенний дождь за окном. Я смотрела на эти строки и видела не мужа. Видел постороннего мужчину с двойной бухгалтерией души. В одной колонке — я, с помесью раздражения и снисходительности. В другой — они, святые кровные, ради которых можно и нужно жертвовать первой колонкой.
Я услышала ключ. Быстрые, размашистые шаги в прихожей — он всегда так ходил, когда был в хорошем настроении, когда чувствовал себя благодетелем.
— Лен! Ты не видела мой… — он влетел в кабинет и замер. Его взгляд метнулся от моего лица к открытому ноутбуку и обратно. Уверенность сползла с него, как маска из папье-маше. На секунду в глазах мелькнул чистый, животный страх — поймали. Затем лицо застыло в привычной маске праведного гнева.
— Ты что это делаешь? Это мои личные переписки! Ты вообще с ума сошла, лазить по моим вещам?
Его голос гремел, пытаясь задавить мое молчание громкостью. Я медленно подняла на него глаза. Казалось, я вижу его впервые. Видела каждую морщинку у рта, сформированную брезгливой кривизной, когда я говорила о поездке к маме. Видела капли дождя на его куртке — он уже был у брата? Уже видел машину?
— Семья важнее, — прошептала я, цитируя его же. — Кровные.
Он покраснел. Не от стыда. От ярости, что его уличили, что его тайная, правильная жизнь вдруг вылезла наружу и смотрит на него мокрыми, понимающими глазами.
— Ты все не так поняла! Это вырвано из контекста! Сергей вообще без машины работу потеряет, у него дети! Ты что, хочешь, чтобы его дети…
— Я хочу, — перебила я, и мой голос прозвучал ровно и чуждо, будто доносился из той самой ледяной пустоты внутри, — чтобы ты взял свой ноутбук. И пошел к своей кровной семье. Обсуди с ними, где ты будешь жить, пока будешь платить по этому кредиту. Где будешь спать. Что будешь есть. Потому что моя кровь, Витя, — это наш сын, который спит в соседней комнате. И его море. И мое слово, которое ты дал три года назад и сегодня обменял на хромую иномарку для взрослого, здорового мужчины. Мне с тобой не о чем говорить. Вообще.
Он стоял, открыв рот. Он готовился к скандалу. К истерике. К слезам и обвинениям, которые он мог бы парировать, повернуть, обратить против меня — вот, мол, эгоистка, брату помочь жалко, детям его пожалеть не можешь. Он был во всеоружии для этой войны. Но он не был готов к капитуляции. К этому ледяному, окончательному спокойствию. К тому, что я не собираюсь с ним бороться. Я просто вычеркнула его из уравнения.
— Ты серьезно? — выдавил он наконец. — Из-за каких-то денег? Из-за глупой поездки? Да мы в следующем году…
— В следующем году ты возьмешь кредит на ремонт в его квартире. Потому что семья. А потом на учебу его детям. Потому что кровные. А я буду терпеть. Я терпела три года, Витя. Каждый раз, когда ты говорил «подожди», «не сейчас», «надо помочь Сергею», «мама просила». Я молчала. Я верила, что наша очередь вот-вот настанет. А она не настанет никогда. Потому что в твоей иерархии мы всегда будем в самом конце списка. После брата. После его детей. После твоей мамы. Я устала быть последней. Уходи.
Я встала. Ноги слушались, будто были налиты свинцом, но держали. Я вышла из кабинета, прошла мимо него, не дотронувшись, не вдохнув знакомый запах его одежды. Пошла в детскую. Там пахло молоком, детским кремом и теплотой. Я опустилась на ковер рядом с кроваткой, обняла спящего сына, прижалась щекой к его пушистому затылку.
Его ровное дыхание было единственным звуком во вселенной. За дверью стояла тишина. Потом я услышала, как он медленно идет в гостиную. Как включает телевизор, тут же выключает. Как ходит туда-сюда. Он ждал. Ждал, что я одумаюсь, выйду, начну разговор. Что все вернется в привычную колею, где он — добытчик и глава семьи, а я — та, что должна понимать и терпеть. Я не вышла.
Прошло сорок минут. Я отсчитывала их по тиканью настенных часов в прихожей. Потом раздались шаги, скрип открываемого шкафа, шуршание куртки. Долгая пауза у входной двери. И наконец — щелчок замка. Он ушел. Кататься на новой машине. На наше море.
Я ждала еще десять минут, пока звук лифта не стих в шахте. Потом подошла к окну. Внизу, под фонарем, стояла незнакомая иномарка серебристого цвета. Рядом с ней — две фигуры. Он и его брат. Они что-то оживленно обсуждали, жестикулировали. Витя показал на машину, похлопал брата по плечу. Тот сел за руль, завел двигатель. Они поехали, медленно скрывшись за поворотом. Мое сердце не екнуло. Оно просто продолжало биться ровно и глухо, как будто отгородившись броневой дверью.
Я взяла телефон. Открыла приложение банка. Наш общий накопительный счет, тот самый, с копилкой, все еще был жив. На нем лежала сумма, которой хватило бы на скромный, но достойный отдых для троих. Я сделала скриншоты. Потом открыла галерею, нашла фотографию того самого сообщения. Ленку даже не спросил. Сделала скрин и его. Потом открыла мессенджер. Нашла тот самый семейный чат, куда меня добавили для проформы год назад. Там были его мама, сестра, брат Сергей и еще пара тетушек. В чате обычно обсуждали дни рождения и рецепты. Я никогда не писала там первой.
Я загрузила два файла. Сначала скриншот с суммой на отпуск. Потом — скриншот сообщения. А ниже написала, без эмоций, просто констатируя факты:
Поздравляю вашу семью с новой машиной. Очень символично, что она куплена на наши с Витей отпускные, которые мы копили три года. Я копила на море для своего сына. Витя, как выяснилось, копил на машину для брата. Теперь у вас есть автомобиль, а у моего ребенка нет отца, который держит слово. Надеюсь, машина согреет вас лучше, чем должны были согреть нас воспоминания об общем отдыхе. С вопросами и претензиями — к вашему кровному родственнику. Мне с вами, как выяснилось, не о чем говорить. Больше не беспокойте.
Я нажала «отправить». Вышла из чата. Заблокировала всех участников, кроме его матери. Ей одной написала отдельно: Витя забрал ноутбук. Ключи оставит под ковриком. К вам он, видимо, и поедет. Больше не приходите и не звоните. Потом выключила телефон и положила его на полку.
Было тихо. Страшно тихо. Но в этой тишине не было пустоты. В ней начало появляться что-то новое, хрупкое и острое, как первый ледок на луже. Чувство… не свободы еще. Но конца кабалы. Окончания долгой, изматывающей лжи, в которой я сама себе не признавалась.
Я подошла к холодильнику, к нашему календарю. Взяла красный маркер и зачеркнула сегодняшнее число. Не потому что игра закончилась. Потому что началась новая. В ней не было его. В ней были только я, наш сын и море, которое теперь казалось не далекой мечтой, а реальной точкой на карте, до которой нужно просто добраться. Своим ходом.