Феномен современной крупной российской буржуазии представляет собой уникальный предмет для марксистского анализа, блестяще иллюстрирующий диалектику исторического регресса. Перед нами класс, чье материальное богатство и экономическая власть целиком и полностью являются порождением социалистической индустриализации, но чья идеология и политическая практика направлены на тотальное отрицание и дискредитацию самого источника своего существования. Этот парадокс нельзя объяснить простым лицемерием или личными качествами отдельных лиц. Его корни уходят в глубинные противоречия позднесоветского общества.
Классический процесс первоначального накопления капитала в Западной Европе был сопряжен с колониальным грабежом, огораживанием и кровавым законодательством против экспроприированных. Российские капиталисты конца XX века прошли принципиально иной, но столь же сложный путь. Их «подвиг» состоял не в создании новых производительных сил, а в захвате уже готового, комплексного народнохозяйственного организма. Гигантские заводы, разветвленная энергосистема, развитая транспортная сеть, целые научно-промышленные комплексы — всё это было создано напряженным трудом и жертвами советского народа в ходе индустриализации, чтобы выстоять в Великой Отечественной войне. Приватизация этого национального достояния кучкой лиц под лозунгами «шоковой терапии» и «строительства рынка» стала, по сути, актом контрреволюционной экспроприации.
Ключ к пониманию этого перерождения лежит в конкретном анализе позднесоветской социальной структуры. Марксизм учит, что сущность класса определяется его местом в системе производственных отношений, а не официальными титулами. К 1970-80-м годам в СССР сформировался и окостенел слой партийно-хозяйственной номенклатуры. Формально управляя общественной собственностью от имени трудящихся, этот слой де-факто присваивал значительную часть прибавочного продукта через систему закрытого распределения благ, спецпайков, привилегий и бесконтрольного распоряжения ресурсами. Коллективная собственность опосредовалась не правами акционеров, а местом в иерархии. Главным противоречием и источником нестабильности для этого слоя была невозможность передать свои привилегии и контроль по наследству. Именно эта историческая тупиковость и породила в его среде объективную заинтересованность в капиталистической реставрации — в превращении управления в частную, отчуждаемую и передаваемую собственность.
Процесс развала был подготовлен не стихийно, а целенаправленно. Он вызревал через симбиоз коррумпированных звеньев государственного аппарата и дельцов теневой экономики, которая сама была продуктом товарного дефицита и бюрократических ограничений планового хозяйства. Искусственное создание дефицита, манипуляции со снабжением, сокрытие товаров на складах — всё это работало не только для личного обогащения, но и как мощный инструмент дискредитации всей системы в глазах населения. К моменту горбачевской «перестройки» почва была идеально подготовлена: уставшие от временных трудностей массы, активнейшая антисоциалистическая пропаганда в интеллигентских кругах и, главное, готовая к предательству часть партийной элиты, увидевшей в контрреволюции путь к легализации своего статуса как класса собственников. Как метко отмечают некоторые исследователи, народ был введен в заблуждение лозунгами об «обновлении социализма», в то время как реальной целью было его уничтожение.
Получив колоссальные активы практически даром, новая буржуазия столкнулась с острой проблемой легитимации. Как оправдать свое внезапное богатство, не имея за плечами ни истории предпринимательского риска, ни инновационных достижений? Ответ был найден в создании и массированном тиражировании мифа о «тотально неэффективной» социалистической экономике. Этот миф стал краеугольным камнем идеологии постсоветского капитализма. Если советская система была изначально «порочной, расточительной и тупиковой», рассуждали новые хозяева жизни, то её ликвидация — акт исторической справедливости, а приватизация — не грабеж, а «спасение» национального достояния от окончательного развала. Контролируя основные телеканалы, газеты и позднее интернет-площадки, олигархический капитал десятилетиями внедрял в массовое сознание примитивную, но эффективную дихотомию: плановая экономика — это вечный дефицит и серость, рыночная — это изобилие и успех. При этом тщательнейшим образом замалчивался ключевой факт: тот самый «эффективный рынок» возник не на пустом месте, а на фундаменте мощнейшей индустрии, созданной в советский период.
Таким образом, современный российский крупный капитал находится в состоянии фундаментального диалектического противоречия. С одной стороны, объективно, он является прямым порождением и наследником советской индустриализации; его материальная основа — это овеществленный труд поколений строителей социализма. С другой стороны, субъективно, для легитимации своей власти и оправдания способа её приобретения, он вынужден отрицать, очернять и демонизировать самый источник своего бытия. Это противоречие между реальным генезисом и необходимой для существования идеологией является источником той глубокой фальши, которая пронизывает публичное пространство. Отсюда — агрессивная антикоммунистическая риторика, попытки переписать историю, поддержка самых невежественных трактовок советского прошлого. Это не просто «неблагодарность» — это классовое выживание.
Сравнение с исторической ролью восходящей буржуазии лишь подчеркивает реакционную сущность олигархического капитала. Буржуазия эпохи промышленных революций, как отмечали классики, играла прогрессивную роль, развивая производительные силы, создавая мировые связи, ломая феодальные оковы. Российская олигархия 1990-х и последующих десятилетий не создала новых производительных сил. Её «новаторство» свелось к освоению технологий финансовых спекуляций, вывода капитала в офшоры и перепродажи сырья. Она не ответила на вызовы научно-технической революции, а, напротив, способствовала деиндустриализации и консервации сырьевой модели, проедая и разбазаривая научно-технический задел, созданный в СССР. Вопрос о том, что прогрессивного создали эти «немногие», повисает в воздухе. С позиций развития производительных сил, их деятельность вела скорее к регрессу.
Следовательно, задача марксистской науки состоит здесь не в моральном осуждении, а в конкретном анализе механизма этого исторического отката. Необходимо показать, как внутренние противоречия советской государственно-социалистической модели (бюрократизация, отчуждение управляющего слоя от низов, дефицит демократии) создали материальную основу для её самоликвидации сверху. Как нарождающийся класс капиталистов использовал эти противоречия, чтобы, манипулируя настроениями масс, повернуть историческое развитие вспять. Как новый господствующий класс, страдая комплексом исторической неполноценности, выстраивает целую идеологическую надстройку мифов для самооправдания. Этот анализ необходим не для ностальгии, а для извлечения диалектического урока. Он демонстрирует, что социализм — не застывшее состояние, а живой процесс, требующий постоянного углубления демократии, развития контроля трудящихся снизу, бескомпромиссной борьбы с бюрократическим перерождением. Борьба с современной олигархией — это не только борьба за социальную справедливость, но и борьба за возрождение и развитие национального достояния, созданного народом и приватизированного кучкой удачливых расхитителей в эпоху смуты. Преодоление их власти будет означать не просто смену собственников, а возвращение обществу контроля над его собственным историческим творением и открытие пути для нового, свободного от ошибок прошлого, движения вперед.
Ответы на ключевые вопросы
- В чем главное отличие генезиса российской буржуазии от западной?
Западная буржуазия в период своего становления проходила через длительный процесс создания новых производительных сил (мануфактуры, фабрики) и рынков. Российская крупная буржуазия конца XX века возникла не через создание, а через присвоение уже готовых, созданных при социализме производительных сил в ходе приватизации. Её первоначальное накопление носило не производительный, а паразитический характер. - Почему часть советской номенклатуры стала социальной базой капитализма?
Потому что к 1980-м годам этот слой, де-факто контролируя общественную собственность, стал «классом в себе», но его привилегии были неустойчивы и не передавались по наследству. Его объективный классовый интерес заключался в преобразовании своего управления в частную собственность, что и было достигнуто через капиталистическую реставрацию и приватизацию. - Зачем новой буржуазии нужно было дискредитировать советскую экономику?
Для легитимации своего внезапного богатства и способа его получения. Миф о «неэффективной» плановой экономике служил и служит главным идеологическим оправданием приватизации: если старая система была порочна, то её ликвидация и распродажа активов представляются не как грабеж, а как «спасение» и «прогресс». - Можно ли утверждать, что олигархи развили доставшееся им наследство?
Местами — да, но в общем — нет. Постсоветский период характеризовался деиндустриализацией, свертыванием научных программ, консервацией сырьевой модели. Олигархический капитал в основном занимался финансовыми спекуляциями, перепродажей и вывозом ресурсов, а не созданием новых промышленных или технологических комплексов. - Какой диалектический урок следует из этого анализа?
Урок состоит в том, что общественная собственность на средства производства остается пустой фразой без реального, постоянного контроля над ней со стороны трудящихся. Бюрократизация и отчуждение управляющего слоя от масс создают материальную основу для реставрации капитализма. Поэтому неотъемлемой частью социалистического строительства должна быть система прямой производственной и политической демократии, предотвращающая такое перерождение.
Подписывайтесь на наш журнал, ставьте лайки, комментируйте, читайте другие наши материалы. А также можете связаться с нашей редакцией через Телеграм-бот - https://t.me/foton_editorial_bot
Также рекомендуем переходить на наш сайт, где более подробно изложены наши теоретические воззрения - https://tukaton.ru
Для желающих поддержать нашу регулярную работу:
Сбербанк: 2202 2068 9573 4429