Марина не искала «предназначение». Она искала тишину.
Ей сорок пять, и она всю жизнь была человеком, который «держится». Сначала за маму и младшего брата, потом за мужа, который быстро стал «бывшим», потом за ипотеку и работу.
Бухгалтерия — стабильная, понятная, без сюрпризов: отчеты, сверки, «срочно надо вчера», чай из офисной кружки с отбитым краем.
Она не ненавидела свою работу. Просто там не было воздуха. Домой Марина возвращалась как после долгого разговора с человеком, который не слышит, что ты говоришь, но все равно кивает.
В тот вечер она зашла в магазин рукоделия по чистой случайности: дождь лил стеной, маршрутка не приходила, а на душе было так муторно, что хотелось спрятаться хоть в чем-то ярком.
Полки с бисером стояли рядами, как витрина с конфетами: сотни оттенков — дымчатый, медовый, клюквенный, цвет морской волны.
Марина взяла два пакетика и тонкую леску. Не потому, что «всегда мечтала», а потому, что рука сама потянулась.
Это было похоже на импульс купить мандарины в январе: вдруг станет легче?
Дома она поставила чайник и начала плести самый простой браслет по видео.
Леска путалась, бисер рассыпался, кот подходил и нюхал все это богатство, как потенциальную добычу. Марина ругалась вполголоса, потом смеялась над собой — и вдруг заметила, что впервые за месяц не думает о деньгах.
Когда браслет получился, пусть кривоватый, она подержала его на ладони и поймала чувство завершенности.
Как будто сделала что-то настоящее.
* * *
Поначалу это и было — вечернее «настоящее».
Она плела по вечерам. Сумочка — три вечера. Серьги — один. Небольшое колье — почти неделя, потому что хотелось ровно, аккуратно, «как у людей».
Марина выкладывала фото в соцсети, без пафоса: «пробую», «учусь». Дочь говорила, что это завуалированное обесценивание себя: работы, мол, уже красивые, а она все стелет соломку, чтобы если пришли и раскритиковали — было не больно. Подписчиков было мало — подруги, коллеги, пара случайных.
Лена, ее подруга еще со студенчества, реагировала первой и одинаково:
«Ой, миленько. Прямо как в детстве. Мы тоже фенечки плели».
Лена вообще умела говорить «как есть». Она гордилась этим, мол, она честная, а все остальные — фальшивые, кто ж тебе еще скажет правду, если не подруга.
Марина привыкла: Лена может рубануть правду и тут же заказать тебе суши на дом, если ты обмолвилась, что у тебя был плохой день. В ней было и жесткое, и заботливое — но жесткое обычно звучало громче.
Первый заказ пришел от знакомой знакомой: «Сделайте, пожалуйста, серьги, как на фото, только зеленые».
Марина взяла смешные деньги — скорее «за материалы». Потом был еще один заказ. Потом женщина из другого города написала: «У вас руки золотые. Можно сумочку?»
Марина завела тетрадь. Старую, школьную, в клетку.
Она туда записывала все до копейки: бисер, фурнитура, леска, упаковка, доставка, время. Сначала выходило глупо: «на материалы потратила больше». Потом — ровнее. Потом — неожиданно серьезно.
В октябре она посчитала и замерла: доход от заказов почти догнал зарплату на ее официальной работе.
Это была уже не «фенечки на карманные расходы».
* * *
Она рассказала Лене за кофе в торговом центре. Лена слушала, слегка усмехаясь.
— Марин, ну ты не смеши. Это же нестабильно. Сегодня заказали, завтра забудут. Это хобби, а не работа.
— Мне нравится, — спокойно ответила Марина. — И люди берут.
— Люди сегодня берут, завтра экономить начнут. Ты взрослая женщина, тебе стабильность нужна.
Марина кивнула.
Тогда ей еще хотелось, чтобы Лена одобрила.
Стабильность, правда, оказалась не там, где Марина думала.
На работе начальник стал задерживать премии, бухгалтерию «оптимизировали», ей добавили еще участок.
В конце дня Марина приходила домой и садилась к бисеру, как к доброму другу, разговор с которым лечит. И обнаруживала: пока она плетет, у нее есть силы.
Заказы росли. Медленно, но упорно.
Появились постоянные клиенты. Появились «очень срочно, это подарок». Появились те, кто платил без торга и еще писал: «Сделайте, как чувствуете, у вас вкус».
Марина начала вставать на час раньше — доплести, упаковать, отвезти в пункт. На обед приносила контейнер, но ела, переписываясь с клиентами.
В какой-то момент она поняла: бисер перестал быть хобби.
Он стал работой. Настоящей, взрослой, со сроками и ответственностью.
И она уволилась.
Не с истерикой и не «все, надоело». Просто пришла к начальнику и сказала: «Я ухожу».
Начальник удивился:
— Куда?
— В свое дело.
Он усмехнулся, как люди усмехаются над «наивными мечтами».
— Ну-ну. Возвращайся, когда наиграешься.
Марина вышла из кабинета с дрожью в коленях. Ей было страшно.
Но вместе со страхом было легкое, почти дерзкое ощущение: она сделала выбор сама.
Лена, узнав, возмутилась.
— Ты с ума сошла? Уйти с нормальной работы ради… сумочек из бисера?
— Эти сумочки и стали моей работой, причем любимой.
— Марин, ну ты как ребенок. Стабильность тебе нужна. Ты что, подросток, чтобы в бусинки играться? Живи как нормальная взрослая женщина.
Эта фраза прожгла сильнее, чем Марина ожидала.
Не потому что Лена сказала что-то принципиально новое, а потому что сказала это так, будто Марина — не равная, а глупенькая, малышка, ребенок, которого можно поучать.
Первые месяцы после увольнения были тяжелые. Нет, денег хватало, а вот эмоциональных сил уходило много.
Марина боялась проснуться и обнаружить, что заказов нет. Боялась, что заболеет — и все, деньги быстро растают, и новые не заработает. Боялась, что ошиблась.
Но заказы не пропадали.
Они шли волнами: то тишина два дня, то сразу пять сообщений. Марина научилась планировать, откладывать, закупать материалы оптом.
Она завела таблицу расходов, открыла отдельную карту для дела.
Она чувствовала себя не «девочкой с фенечками», а человеком, который держит маленький бизнес.
Доход стал устойчивым. Не миллионы — но честные деньги.
И самое удивительное: Марина стала улыбаться чаще. Не «на людях», а сама себе.
Лена, однако, будто не замечала.
— Ну что, как твои бисеринки? — спрашивала она с интонацией «и долго ты еще будешь валять дурака».
— Нормально, — отвечала Марина.
— Ты хоть откладываешь? А то потом будешь бегать, долги раздавать.
— Откладываю.
— Ну смотри.
Иногда Лена добавляла «заботливо»:
— Я просто переживаю. Я же тебе добра хочу.
И каждый раз Марина выходила после встреч с ощущением, что ее аккуратно, но уверенно поставили на место.
Как будто ее радость — подозрительна, ее успех — временный, а она сама — несерьезная.
Марина терпела.
Привычка терпеть у нее была крепкая.
* * *
Перед Новым годом началась настоящая гонка.
Заказы посыпались, как снег в декабре: сумочки «к платью», колье «как на фото, только чтобы вау», подарочные наборы «для начальницы, она любит красное».
Марина ложилась поздно, вставала рано. Пальцы болели, глаза уставали, но внутри было странное чувство: «я в потоке».
Одна работа была особенно дорогая и сложная — колье из мелкого бисера с камнями, тонкое, аккуратное, такое, что его хочется держать на ладони и смотреть, как оно ловит свет.
Марина выставила фото: «Свободно. Цена такая-то».
Через час написала Лена.
«Вау. Слушай, а сплети мне такое?»
Марина удивилась. Лена ни разу не просила «по-настоящему». Только «ой миленько».
«Могу сплести, — ответила Марина. — Это одно из самых дорогих изделий. Там много ручной работы и материалов».
Ответ от Лены пришел мгновенно:
«Да ладно тебе. Мы же подруги, ты с меня деньги брать собралась? Давай я тебя кофе угощу? Или вино. Новый год же».
Марина перечитала. Потом еще раз.
И вдруг рассмеялась — громко, до слез, от чистого абсурда.
Человек, который годами обесценивал ее дело, сейчас хотел получить самую дорогую ее работу «за кофе».
И даже не видел в этом ничего стыдного.
Марина выдохнула и набрала ответ медленно, без злости.
«Лен, это стоит денег. Полной стоимости. Как для любого клиента».
Секунда — и новая реплика:
«Ты что, серьезно? Марин, ну ты стала меркантильная. Раньше ты была проще. Это же бусинки».
Марина почувствовала, как внутри что-то окончательно встает на место.
Не обида. Не злость. Ясность.
«Это не бусинки, — написала она. — Это моя работа. И мне важно, чтобы ее уважали».
Лена прислала голосовое. Марина не стала слушать.
Она и так знала, что там будет: «да ты зазналась», «да ты неблагодарная», «да я же пошутила».
Все эти слова Марина слышала не раз — не про бисер, так про что-то другое.
И каждый раз оставалась виноватой.
В этот раз — нет.
Она написала последнюю фразу:
«Лена, я не хочу продолжать общение. Мне стало слишком тяжело рядом с тобой».
И поставила точку.
* * *
В новогоднюю ночь Марина была дома одна.
Она заварила чай, поставила на стол мандарины, включила музыку фоном и впервые за долгое время ощутила спокойствие.
Ей было немного грустно — все-таки двадцать лет дружбы не выбрасывают, как пакет из-под хлеба.
Но еще ей было легко.
Как будто она сняла с плеч чужой голос, который все время шептал: «несерьезно», «поиграешься», «наиграешься».
Наутро Марина открыла коробку с тем самым колье, которое Лена хотела «за кофе».
Оно блестело тихо и уверенно, как вещь, которая знает себе цену.
Марина улыбнулась и подумала: если человек не способен радоваться твоему росту, значит, он радовался только твоей удобности.
А удобной Марина больше быть не собиралась.
---
Автор: Глафира
---
Ленивая жена
Катя настроила громкость телевизора и удобно устроилась на диване – приготовилась насладиться просмотром любимого киношедевра Михалкова. Все в этом фильме было прекрасно: и бескрайние русские пейзажи, и доброта главных героев, и какая-то грустная философия.
Талантливо. Очень талантливо. Прямо за душу берет.
Катя насыпала в миску орешков, не забыла положить рядом с собой плитку шоколада. Ну а потом можно будет и чайку заварить. Очень это дело просмотру способствует. Теплый плед и мягкая подушка – туда же. Хорошо!
На экране показалась огромная темная гостиная, минимум мебели, и натертый до блеска дубовый пол. Старый слуга прошаркал по великолепному паркету (куда уж до него современному напольному покрытию) и начал будить своего любимого барина, пока тот сладко (Катя тоже зевнула) почивал на уютном диване с резными подлокотниками и белоснежным бельем.
На самом интересном моменте, когда томный соня, невероятными усилиями разбуженный покорным слугой, попивал сливочки (ням-ням) из малюсенькой чашечки, грохнула входная дверь. Не в кино. В Катиной квартире!
Явился – не запылился, ирод лесной!
«Ирод лесной», не снимая сапог, протопал в комнату. Прямо по икеевскому светлому коврику, Господи!
- А! Бездельничаешь? – гаркнул «ирод» и протянул свои ледяные, с мороза, лапищи прямо несчастной Кате под байковый, уютный, мяконький халат!
- А-а-а-а-а! Ты что творишь! – завизжала Катя, - убери грабли! И-и-и-и-род!
Но «ироду» по барабану. «Ирод» тормошил Катю как щенка, надеялся, наверное, что Катя запищит от радости, перевернется пузом вверх и завиляет хвостиком, показывая беленькие зубки!
«Ирод лесной» - это Катин муж Гоша.
Он вернулся с зимней рыбалки на день раньше и требует к себе усиленного внимания. Пришлось выключать телевизор и тащиться на кухню, где Гоша уже выпростал из рыболовного ящика весь свой улов. В раковине лежали две замерзшие щуки, три толстых окуня и десяток плотиц. Все это богатство нужно было вычистить, перемолоть в мясорубке с луком и пожарить любимых Гошиных котлет. Немедля!
Процесс долог, нуден, лишен творческой искры. Лишь чудный аромат готовых котлет примиряет Катю с вынужденным стоянием у плиты и раковины. Она ужасно устала. Ей все надоело. Ей обрыдла эта рыба, и эта Гошина всесезонная рыбалка. А еще он обожает собирать грибы и ягоды. Коробами! И Катя потом целый день возится с чисткой и закруткой. И ведь нужно не только закатать банки, но ведь и свеженьких грибков нажарить сковороду в сорок сантиметров диаметром.
Гоша обожает лес. Гоша без ума от природы. У него вырастают крылья за спиной и розовеют щеки. Он не может находиться в квартире, и бывает тут набегами между походами и поездками то в тайгу, то на озеро, то в горы и еще, черти знает, куда. А Катя – домашняя, пухленькая, мягкая кошечка. Кате нравятся диван и подушки. И книжки на полке, и шоколад в заначке, и колбаска сырокопченая вприкуску с белой булкой. Катю ни за что не вытащишь на улицу, в сырость, или в жару, или в снег. Она брезгливо дергает лапками и плачет – просится домой.