— Пятьдесят восемь миллионов! Мама, ты слышишь? Пятьдесят восемь, мать его, миллионов!
Визгливый голос Витьки сорвался на фальцет, и он чуть не выронил мой телефон в тарелку с остывшим борщом.
Я дернулась через стол, пытаясь выхватить гаджет, но брат, с ловкостью, которую обычно проявлял только при виде халявной выпивки, отскочил к окну, прижимая смартфон к груди, словно икону.
— А ну отдай! — я вскочила, опрокинув стул, и грохот падения мебели в тесной хрущевской кухне прозвучал как гонг перед боем. — Это мой телефон и мой личный кабинет! Ты какого черта полез в уведомления?
— Тише, Марина! Не ори на брата! — мать, до этого мирно нарезавшая дешевый батон, замерла с ножом в руке, ее глаза, обычно тусклые и уставшие, вдруг вспыхнули хищным, нездоровым блеском. — Витенька, сынок, что там? Что за цифры?
Витька трясущимися пальцами тыкал в экран, его лицо, одутловатое от вчерашнего пива, пошло красными пятнами, а губы растянулись в улыбке, от которой мне стало физически дурно.
— Лотерея, мам! Маринка джекпот сорвала! Прикинь, приложение «Столото» уведомление прислало, я просто время хотел глянуть, а там… — он захлебнулся слюной. — Пятьдесят восемь лямов! Жизнь удалась, мамуля! Мы богаты!
Я стояла посреди кухни, чувствуя, как холодный пот стекает по спине под тонкой блузкой, и понимала: это конец.
Конец моей тайне, конец моему плану тихо купить квартиру в другом городе и исчезнуть, конец спокойной жизни.
— Положи телефон на стол, — мой голос звучал глухо, но твердо, хотя колени предательски дрожали. — Это мои деньги. Мой билет. И моя жизнь.
Мать медленно положила нож, вытерла руки о застиранный передник и шагнула ко мне, распахнув объятия, в которых я задыхалась все тридцать лет своей жизни.
— Доченька! Мариночка! Господь услышал наши молитвы! — она попыталась обнять меня, но я отшатнулась к холодильнику, вжимаясь лопатками в холодный металл. — Ну что же ты, глупенькая? Это же чудо! Теперь мы заживем! Витеньке ипотеку закроем, машину ему нормальную возьмем, а то на его развалюхе стыдно к людям подъезжать. Дачу подлатаем… Ой, да что там дачу! Дом купим!
— Не «мы», мама, — я смотрела на них, на этих двух самых близких по крови людей, и видела перед собой чужаков, голодных гиен, почуявших запах свежего мяса. — Не мы заживем. А я.
В кухне повисла тишина, такая плотная и вязкая, что казалось, в ней можно завязнуть, как в болоте.
Витька перестал скалиться, его маленькие глазки сузились, превратившись в щелки, и он медленно, вразвалочку, подошел к столу, швырнув телефон на липкую клеенку.
— Чего ты сказала? — процедил он сквозь зубы, и в этом тоне я узнала те самые нотки, которые появлялись у него перед тем, как он начинал клянчить деньги «до зарплаты», которой у него отродясь не было. — Ты, крыса, решила в однорыл все схавать? Семью кинуть решила?
— Я сказала то, что слышал, — я схватила телефон и тут же заблокировала его, сунув в задний карман джинсов. — Мама, я выиграла в лотерею, да. Но вам с братом я не дам ни копейки. Ни рубля. Ни гроша ломаного.
Мать схватилась за сердце — ее любимый, отработанный годами жест, который действовал на меня безотказно с пятого класса.
— Мариша… Что ты несешь? У тебя горячка? Как это — не дашь? У брата долгов на полмиллиона, коллекторы в дверь звонят, он работу потерял, у него жена беременная третьим! А ты… ты будешь на мешках с деньгами сидеть, пока родная кровь с голоду пухнет?
— Родная кровь, говоришь? — я почувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, разжимается тугая пружина, которую я скручивала годами, глотая обиды, унижения и несправедливость. — А где была эта родная кровь, когда мне было восемнадцать, и я в драных кедах зимой ходила, потому что Витеньке нужна была новая приставка?
— Опять ты старое поминаешь! — мать всплеснула руками, и лицо ее из страдальческого мгновенно стало злым, колючим. — Кто старое помянет, тому глаз вон! Мы тебя вырастили, выкормили, образование дали!
— Образование? — я истерически хохотнула. — Ты про тот колледж, куда я поступила на бюджет, потому что на институт денег «не было»? А через месяц Вите купили военный билет за сумму, которой хватило бы мне на пять лет учебы в универе!
— Ему нужнее было! Он мужчина, ему семью строить, карьеру! — взвизгнула мать, наступая на меня. — А ты баба, тебе главное — замуж выйти удачно. И что? Вышла? Разведенка с прицепом, живешь на съеме, копейки считаешь! А тут шанс бог послал все исправить, семью сплотить, а ты рожу воротишь?
— Семью сплотить? — я посмотрела на Витю, который уже открыл холодильник и, достав банку пива, с интересом наблюдал за нашей перепалкой, словно в кинотеатре. — Это ты называешь семьей? Паразита, который в тридцать два года ни дня официально не работал? Который проиграл отцовскую машину в карты? Который набрал микрозаймов на мой паспорт, когда я, дура, оставила сумку у вас в прихожей?
— Ты не доказала! — рявкнул Витя, сжимая банку так, что она хрустнула. — Не пойман — не вор! Может, ты сама взяла, а на меня свалила!
— Я полгода выплачивала твои долги, Витя! — закричала я, и голос мой сорвался. — Полгода работала на двух работах, спала по четыре часа, ребенка не видела, чтобы коллекторы мне дверь не подожгли! А мама что сказала? «Ну помоги брату, он оступился, с кем не бывает»!
— И правильно сказала! — мать ударила ладонью по столу. — У тебя одна дочь, тебе много не надо. А у Вити семья растет, им расширяться нужно. Ты вообще обязана, слышишь? Обязана нам! Мы тебе квартиру бабушкину отдали бы, если бы не Витина ситуация тогда!
— Какая ситуация? — я почувствовала, как к горлу подкатывает желчь. — Ситуация, когда он разбил чужую машину по пьяни и нужно было откупаться? И вы продали бабушкину «двушку» в центре, мою, по сути, квартиру, которую она мне обещала, чтобы отмазать этого алкаша?
— Не смей называть брата алкашом! — мать схватила кухонное полотенце и замахнулась на меня, как в детстве. — Он просто ищет себя! У него тонкая душевная организация!
— У него тонкая организация только когда работать надо! — я перехватила ее руку. — А когда жрать и пить за чужой счет — у него желудок луженый! Мама, очнись! Ты всю жизнь положила на то, чтобы вытирать ему сопли, а меня использовала как ресурс!
— Ах ты, гадина неблагодарная! — мать вырвала руку и плюнула мне под ноги. — Вот, значит, как заговорила, когда деньгами запахло? Сразу крылья расправила? Да если бы не я, ты бы в детдоме сгнила!
— Лучше бы в детдоме, — тихо сказала я, и эти слова повисли в воздухе тяжелым свинцовым облаком. — Там хотя бы честно. Никто не притворяется, что любит, пока можно что-то взять.
Витя допил пиво, смял банку и швырнул ее в раковину. Звон жести резанул по ушам.
— Короче, хватит базарить, — он шагнул ко мне, нависая своей тушей. От него пахло перегаром, потом и дешевым дезодорантом. — Давай сюда телефон. Переведешь сейчас бабки на мамину карту. Она глава семьи, она решит, как распределить. Тебе тоже достанется, не ссы. На ипотеку дадим.
— Ты совсем страх потерял? — я попятилась к двери, нащупывая ручку за спиной. — Это мои деньги. Я не дам вам ни копейки. Я куплю квартиру дочери, положу на счет образование, и мы уедем.
— Куда ты уедешь, овца? — Витя ухмыльнулся, и в этой ухмылке было столько презрения и уверенности в своей безнаказанности, что мне стало страшно по-настоящему. — Ты думаешь, мы тебя выпустим отсюда с бабками? Мам, закрой дверь на замок. Пока не переведет — не выйдет.
Мать, ни секунды не колеблясь, метнулась в коридор. Я услышала, как щелкнул замок, а потом звякнула цепочка.
— Вы что, с ума сошли? — я прижалась спиной к двери, чувствуя, как паника начинает захлестывать меня с головой. — Это уголовщина! Я сейчас полицию вызову!
— Вызывай, — спокойно сказал Витя, усаживаясь на табурет и закидывая ногу на ногу. — А мы скажем, что ты пришла пьяная, устроила дебош, кидалась на мать с ножом. У меня и свидетель есть — мать подтвердит. А потом тебя в дурку сдадим. С такими деньгами, знаешь, у людей часто крыша едет. Опекуном назначат маму, и денежки все равно будут наши.
— Господи, вы звери… — прошептала я, глядя на мать. Она стояла в проеме, сложив руки на груди, и смотрела на меня с ледяным спокойствием. — Мама, ты слышишь, что он говорит? Он хочет посадить меня или в психушку упечь! Твою дочь!
— А ты веди себя по-человечески, — холодно ответила она. — Поделись с семьей, и никто тебя не тронет. Нам лишнего не надо. Половину Вите, мне на старость миллионов десять, остальное себе забирай. Разве это несправедливо? Мы же не всё требуем.
— Справедливо?! — я задохнулась от возмущения. — Справедливо было бы, если бы ты меня любила так же, как его! Справедливо было бы, если бы ты хоть раз спросила, как я живу, а не «когда зарплата»!
— Не дави на жалость, — Витя зевнул. — Время идет. Открывай приложение. «Сбер», «Тинькофф» — что там у тебя? Переводи на мамин счет. Прямо сейчас.
Я лихорадочно соображала. Вырваться силой не получится — Витя в два раза тяжелее меня. Кричать? Соседи привыкли к скандалам в этой квартире, никто и ухом не поведет. Полиция? Пока они приедут, Витя может отобрать телефон силой, сломать палец, чтобы разблокировать отпечатком, или просто избить.
Нужно хитрить.
— Хорошо, — я опустила плечи, изображая покорность. — Вы правы. Я погорячилась. Семья — это главное.
Витя самодовольно хмыкнул и подмигнул матери.
— Во, другой разговор. Давно бы так. А то развела драму.
— Только у меня лимиты стоят, — соврала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Больше миллиона в сутки переводить нельзя без подтверждения в офисе. И на карте сейчас пусто, выигрыш нужно сначала вывести с сайта лотереи, это займет пару дней. Там проверка документов, налоги…
— Не гони, — нахмурился Витя. — Сейчас все быстро делается. Покажи приложение.
Я достала телефон, молясь, чтобы руки не тряслись слишком сильно. Разблокировала экран, открыла приложение «Столото».
— Вот, смотри. Статус «Выигрыш». Кнопка «Получить». Но там требуют верификацию через Госуслуги, потом счет указать… Это не пять минут.
Витя подошел, заглянул в экран, жадно облизнулся при виде суммы с кучей нулей.
— Ладно. Оформляй вывод. Прямо сейчас. На карту.
— На чью? — спросила я. — Если я укажу мамину, налоговая заблокирует транзакцию как подозрительную. Фамилии разные, суммы огромные. Нужно на мою, а потом я сниму наличку и отдам вам. Так безопаснее.
Мать с Витей переглянулись. Жадность боролась в них с юридической безграмотностью.
— Дело говорит, — наконец, подала голос мать. — Если заблокируют, потом годами судиться будем. Пусть на свою выводит. Но телефон оставит здесь.
— Что? — я похолодела. — Мне телефон для работы нужен, там клиенты, заказы!
— Плевать на твоих клиентов! — рявкнул Витя. — Телефон останется у нас. Ты поедешь домой, возьмешь документы, приедешь завтра, вместе пойдем в банк снимать. И только попробуй рыпнуться — найду и урою. Ты знаешь, я могу.
Я знала. Он мог. Однажды он избил соседа за замечание о парковке так, что тот месяц лежал в травматологии.
— Хорошо, — тихо сказала я. — Но дайте хоть такси вызвать. И дочери позвонить, предупредить, что задерживаюсь.
— Звони при нас. И на громкой связи, — скомандовал Витя.
Я набрала номер дочери. Гудки тянулись вечность.
— Алло, мамуль? — зазвенел в динамике родной голосок.
— Катюша, привет, — я старалась говорить бодро. — Я у бабушки. Задержусь немного. Ты поела? Уроки сделала?
— Да, мам. А ты скоро? Мы же в кино хотели.
— Сегодня не получится, зайка. Я… — я подняла глаза на Витю, который стоял надо мной, сжав кулаки. — Я немного приболела. Голова болит. Останусь у бабушки ночевать, наверное. Ты закройся на все замки и никому не открывай. Поняла? Никому. Даже если папа придет.
Я знала, что бывшего мужа Катя боится не меньше, чем я Витю, и это будет для нее сигналом максимальной тревоги.
— Мам, что случилось? — голос дочери дрогнул.
— Все хорошо. Просто ложись спать. Целую.
Я сбросила вызов и положила телефон на стол.
— Довольны? Теперь откройте дверь.
— А телефон? — Витя протянул руку.
— Я же сказала — оставлю. Только симку дайте вытащить, вставлю в старый аппарат дома, чтобы на связи быть.
Витя поколебался, потом кивнул.
— Валяй. Только быстро.
Я вытащила сим-карту, сжала ее в кулаке. Телефон, мой новенький айфон, купленный в кредит, остался лежать на липкой клеенке как залог моей жизни.
Мать открыла замок. Я вышла на лестничную площадку, чувствуя спиной их взгляды.
— Завтра в девять утра чтоб была здесь, — напутствовал Витя. — И без глупостей. Я знаю, где твоя Катька школу заканчивает.
Дверь захлопнулась. Я бежала вниз по ступеням, перепрыгивая через две, задыхаясь, боясь, что они передумают, догонят, вернут. Вылетела из подъезда, вдохнула холодный осенний воздух и только тут поняла, что по лицу текут слезы.
Я не поехала домой. Я побежала к ближайшему банкомату в круглосуточном отделении Сбера. Вставила симку в старый кнопочный телефон, который всегда носила с собой как запасной (привычка человека, живущего в страхе).
Первым делом я позвонила в банк и заблокировала все карты и онлайн-банк. Витя, конечно, не знал паролей, но этот «хакер» мог подобрать код или воспользоваться функцией восстановления, если бы симка осталась в телефоне. Но симка была у меня. А телефон… телефон был просто дорогим кирпичом.
Потом я набрала подругу, Ленку.
— Лен, спасай. Можно мы с Катей у тебя пару дней перекантуемся? Срочно. Вопрос жизни и смерти.
Через час мы с дочерью, собрав два чемодана самого необходимого, ехали в такси на другой конец города.
Ночью я не спала. Я сидела на кухне у Ленки и писала заявление в полицию. Онлайн. О вымогательстве, угрозах жизни и незаконном удержании. Я знала, что хода этому делу, скорее всего, не дадут — «бытовуха», «семейные разборки», доказательств прямых нет. Но мне нужна была бумага. Фиксация.
Утром я пошла не к матери, а в офис сотового оператора, восстановила доступ к личному кабинету, купила новый смартфон (самый дешевый) и зашла в приложение лотереи.
Пятьдесят восемь миллионов. Цифры светились на экране, но теперь они не вызывали радости. Только страх и решимость.
Я оформила выигрыш. Но указала реквизиты счета, который открыла утром в другом банке, о котором никто из родни не знал.
В полдень телефон начал разрываться. Звонил Витя. Звонила мать. Звонил номер соседки тети Вали (видимо, прибежали к ней жаловаться).
Я взяла трубку только один раз.
— Ты где, тварь?! — орал Витя так, что динамик хрипел. — Мы в банк сходили, телефон заблокирован! Ты что удумала?!
— Я удумала жить, Витя, — сказала я тихо. — Я подала заявление в полицию. И в опеку, кстати, тоже сообщила, что в квартире, где прописаны твои дети, притон и угрозы жизни. Если ты или мать приблизитесь ко мне или Кате ближе чем на километр, я найму таких адвокатов, что вы до конца жизни будете небо в клеточку видеть. Деньги у меня теперь есть. Много денег. И я потрачу их не на твои долги, а на свою безопасность.
— Ты блефуешь! — взвизгнул он, но в голосе прорезался страх. — Мать с инфарктом лежит! Ты ее убила!
— Если бы она лежала с инфарктом, ты бы звонил в скорую, а не мне, чтобы орать про деньги. Прощай, брат. Прощайте, мама. Считайте, что я умерла. Для вас меня больше нет.
Я заблокировала их номера. Всех. Навсегда.
Через неделю мы с Катей улетели. Не на Мальдивы и не в Дубай. Мы переехали в небольшой город на Урале, где купили уютную квартиру в новом районе с охраной. Я сменила фамилию. Катя пошла в новую частную школу.
Деньги пришли на счет через месяц.
Я долго думала, что с ними делать. Купить виллу? Яхту?
Я купила квартиру матери. Однокомнатную. Оформила на нее дарственную, но с условием: без права продажи и прописки третьих лиц. Чтобы Витя не смог ее отобрать или пропить. Ключи и документы отправила курьером. Без записки.
Это было все, что я могла для нее сделать. Крыша над головой, чтобы она не осталась на улице, когда Витя окончательно проиграет их общую квартиру за долги. Но денег на руки — ни копейки.
Прошел год.
Я сижу на балконе своей новой квартиры, пью кофе и смотрю на заснеженные горы. Катя в комнате делает уроки, напевая под нос. У меня свой маленький бизнес — кофейня, о которой я мечтала с института.
Иногда, по ночам, мне снится тот кухонный стол, липкая клеенка и искаженное злобой лицо матери. Я просыпаюсь в холодном поту, хватаю телефон, проверяю банковский счет. Цифры на месте. Я в безопасности.
Но в глубине души, там, где должна быть дочерняя любовь, — выжженная пустыня. Я знаю, что они проклинают меня каждый день. Обсуждают с соседями мою «подлость», рассказывают всем, как вырастили змею на груди.
Витя, как я узнала через общих знакомых, сел-таки. За кражу. Мать носит ему передачки, живет в той самой однушке, которую я ей купила, и всем говорит, что это она сама заработала, а дочь — пропащая, сгинула где-то.
Я не жалею.
Ни о чем не жалею.
Я выиграла не деньги. Я выиграла свободу. Свободу от чувства вины, от долга, которого не брала, от любви, которая душит.
И если бы мне пришлось пройти через тот ад на кухне снова, я бы сделала то же самое.