— Передай соль, — бросил Артём, даже не поднимая взгляда от тарелки.
Я протянул солонку через стол, задев локтем бокал с водой. Спас в последний момент — схватил, когда он уже заваливался набок.
— Осторожней, — буркнула мать, поправляя салфетку под хлебницей.
Воскресные обеды у родителей давно превратились в какую-то пытку. Сидим, жуём, молчим. Изредка кто-то пробует завести разговор, но все темы — как минные поля. Нельзя про деньги, нельзя про дачу, нельзя про ипотеку. Особенно про ипотеку.
— Как дела на работе? — спросил отец, глядя куда-то в окно.
— Нормально, — ответил я.
— У меня тоже, — добавил Артём.
Красноречиво как всегда. Мать тяжело вздохнула и понесла на кухню пустое блюдо. Мы с братом остались втроём — я, он и отец, который явно жалел, что затеял этот разговор.
А ведь когда-то мы с Артёмом были как пальцы одной руки. Я старше на три года, но это никогда не мешало. В детстве строили шалаши, делили последнюю жвачку пополам, заступались друг за друга на районе. Я помню, как научил его кататься на велике — бежал рядом, держал за седло, пока он не поехал сам. Помню, как тайком давал ему списывать алгебру, когда он болел. Помню его лицо, когда я собирал чемодан в армию — стоял в дверях и молчал, только кулаки сжимал.
Теперь мы сидим за одним столом и не можем найти, о чём поговорить.
Всё началось с той пpоклятой квартиры.
Точнее, с квартирного вопроса, как любила говорить бабушка. Она умеpла три года назад, оставив двухкомнатную хрущёвку в центре. Завещания не было — бабуля вообще не верила в бюрократию, считала, что дети сами разберутся. Дети — это наш отец и его младший брат. Они разобрались быстро: дядя взял деньги, отец — квартиру. Все довольны.
А потом отец сказал, что квартира достанется нам с Артёмом поровну. Когда-нибудь. После его смерти, естественно. Но можно и сейчас переоформить — как мы решим.
— Я подумал, может, вам легче будет, если уже сейчас всё оформим, — говорил он тогда, разливая чай. — Чтобы потом не было никаких споров. Половину Виталию, половину Артёму.
Я в тот момент снимал однушку на окраине вместе с женой Оксаной. Платили двадцать пять тысяч — почти половина моей зарплаты. Артём жил с родителями, только недавно женился на Свете, и они вместе копили на первый взнос по ипотеке.
— А можно так, — вдруг сказал брат. — Виталий берёт всю квартиру целиком, а мне вы с мамой помогаете с ипотекой. Ну, частично. Процентов тридцать от первоначального взноса.
Я тогда даже не сразу понял, что он имеет в виду.
— То есть ты предлагаешь мне взять бабушкину квартиру, а ты получишь деньги? — уточнил я.
— Не деньги, а помощь, — поправил Артём. — Мне квартира в центре не нужна, я с сыном хочу в новостройке жить, с нормальным двором и парковкой. А вы с Оксаной — вам же удобно в центре, ты там работаешь.
Логика была железная. Только я не мог избавиться от ощущения, что меня как-то обставили.
— Слушай, а давай просто продадим и поделим пополам, — предложил я.
Артём поморщился.
— Зачем? Тебе же эта квартира нужна.
— Нужна. Но справедливость тоже нужна.
— Какая справедливость? — он удивлённо посмотрел на меня. — Я же сам предлагаю такой вариант. Мне выгоднее ипотека в новом доме, чем старая хрущёвка.
Мы спорили весь вечер. Отец молчал, мать нервно теребила фартук. В итоге ни до чего не договорились.
Через неделю Артём прислал смс: "Давай всё-таки продадим и разделим. Света настаивает".
Я почувствовал облегчение и одновременно странную обиду. Значит, это Света надавила, а сам брат готов был меня кинуть?
Квартиру продали за четыре восемьсот. Нотариус, риелторы, налоги — в сухом остатке каждому вышло по два миллиона сто. Мы с Оксаной добавили свои накопления и взяли однушку в ипотеку на двадцать лет. Артём со Светой купили двушку в новостройке, тоже в кредит, но с меньшей переплатой.
Казалось бы, всё честно. Всё по закону. Никто никого не обманул.
Но с того дня что-то между нами надломилось.
— Пирог будете? — мать вернулась с кухни, неся противень с яблочным пирогом.
— Не хочу, — сказал Артём, доставая телефон.
— Я тоже сыт, — поддержал его я.
Мать обречённо поставила противень на стол. Пирог благоухал корицей и карамелью — она пекла его с утра, наверное, специально для нас. Я видел, как она старается — эти воскресные обеды, попытки собрать семью, создать иллюзию, что всё по-прежнему хорошо.
Отец откашлялся.
— Слушайте, я хотел с вами посоветоваться насчёт дачи.
Вот и добрались до дачи. Я напрягся.
— Я думаю продать её, — сказал он просто. — Мы с мамой уже не ездим, здоровье не то. А участок большой, ухода требует.
— Продать? — переспросил Артём, откладывая телефон. — Совсем?
— Ну, мы уже не молодые, сынок. Нам проще на балконе цветы выращивать.
— А деньги? — спросил я.
— Деньги себе оставим, — отец посмотрел на меня внимательно. — На похороны заодно отложим, чтобы вас не обременять.
— Пап, не говори так, — поморщился Артём.
— А что? Реальность. Всё равно рано или поздно...
— Подожди, — перебил его я. — А дача ведь тоже наследство? То есть, она должна достаться нам с Артёмом?
Воцарилась тишина. Мать замерла с ножом над пирогом. Отец медленно отложил вилку.
— Виталий, ты сейчас серьёзно? — голос у него стал сухим.
— Я просто уточняю юридическую сторону вопроса.
— Юридическую сторону, — повторил отец. — Понятно.
— Да что ты несёшь вообще? — Артём смотрел на меня так, будто я предложил ограбить банк. — Это их дача, их земля, их дом. Они что хотят, то и делают.
— Я не спорю, — я чувствовал, как щёки горят. — Просто после истории с бабушкиной квартирой...
— Какой истории? — взвился брат. — Мы всё поделили честно. Я хотел помочь тебе! Ты тогда снимал квартиру, платил бешеные деньги!
— Я не просил о помощи!
— Конечно, не просил! Ты вообще ни о чём никогда не просишь! Сидишь на своём высоком коне, такой принципиальный!
— Мальчики, прекратите, — мать схватилась за голову.
Но нас уже было не остановить. Три года молчания, три года натянутых улыбок и дежурных фраз — всё полетело к чёртовой матери.
— Ты с самого начала думал только о себе, — я говорил, а сам не узнавал свой голос. — О своей новостройке, своём дворе с парковкой. А мне предлагал хрущёвку в старом доме, где половина дома скоро расселят!
— Да я просто пытался найти решение, которое устроит всех!
— Которое устроит тебя, ты хотел сказать!
— Знаешь что, Виталий, — Артём встал из-за стола. — Ты всегда был таким. Всегда считал, что тебе все должны. Старший брат, да? Значит, тебе больше положено?
— При чём тут старший брат?
— При том! Ты с детства привык, что тебе всё первому — первый велик, первый компьютер, первая комната после ремонта. А мне что? Донашивать твои куртки и слушать, какой ты молодец!
Я онемел. Никогда — слышите? — никогда он не говорил об этом. Ни разу за тридцать лет.
— Тёма, милый, — мать протянула к нему руку, но он отстранился.
— Нет, мам, пусть услышит. Пусть знает, что я не собираюсь больше терпеть его снисходительное отношение. Я не просил родиться вторым. И я точно не просил его "помощи" в жизни!
— Я никогда не относился к тебе снисходительно, — медленно произнёс я, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Я всегда...
— Всегда что? Защищал меня? Учил жизни? Спасибо, обойдусь.
Он развернулся и пошёл в прихожую. Хлопнула дверь. Затем хлопнула входная дверь.
Мы остались втроём. Пирог остывал на столе, распространяя сладкий аромат, который вдруг показался приторным и неуместным.
— Он не это имел в виду, — тихо сказала мать.
—Это, — ответил отец, глядя в свою тарелку. — Просто копил долго.
Я сидел и пытался переварить услышанное. Велосипед. Куртки. Комната после ремонта. Да, всё это было. Но я же не виноват, что родился первым! Я не выбирал, кому достанется велик, кому — старая коляска с барахолки. Это решали родители.
А может, я действительно воспринимал это как должное? Может, я никогда не задумывался, каково было Артёму быть вторым?
— Я не знал, — сказал я вслух.
— Знал, — отец посмотрел на меня. — Просто не хотел знать. Тебе было удобно не замечать.
Это больно — осознавать, что твои родители видят тебя насквозь. Со всеми твоими слабостями, недостатками, мелким эгоизмом, которые ты тщательно прятал даже от самого себя.
— Что мне теперь делать?
— Позвони ему, — мать взяла меня за руку. — Поговорите. Вы же братья.
Я позвонил. Вечером, потом на следующий день, потом через неделю. Артём не брал трубку. Я написал смс — длинное, с извинениями и попыткой объясниться. Он прочитал и не ответил.
Прошёл месяц. Потом два. Я начал привыкать к мысли, что брата у меня больше нет. Мать звонила каждую неделю, плакала в трубку: "Поговорите, ну что вы как дети!"
Как дети. А мы и есть дети — её дети, только выросшие и успевшие обрасти обидами.
Однажды я ехал на машине и увидел его — шёл по улице с пакетами из супермаркета. Я притормозил, опустил стекло, крикнул: "Тём!"
Он обернулся, посмотрел прямо на меня. Помахал рукой — коротко, без улыбки. Пошёл дальше.
Дача так и не продалась — отец снял объявление. Сказал, что передумал, что вдруг понял: дача — это последнее, что держит семью вместе, пусть даже призрачно. Я понимал — он надеется, что мы с Артёмом когда-нибудь помиримся и вместе приедем туда, как в детстве.
Я тоже на это надеюсь.