- от VictoryCon
На границе XIX и XX веков в российской литературе родился волшебный Серебряный век. Его адепты не вспыхнули мощным взрывом могучих талантом, подобно титанам века Золотого, но засияли трепетно и негромко нежным, неверным лунным светом — непрочный мир стоял на пороге страшных перемен и катастроф и вот-вот был готов рассыпаться на мелкие обломки, как хрупкая новогодняя игрушка…
Но этот свет и по сей день озаряет наш уставший замученный мир — потому что «цвета тускнеют, храмы рушатся, империи падают, но мудрые слова остаются»…
Россию уже сотрясала революционная буря, когда в 1918 году в среде творческих представителей Серебряного века возникло объединение, носящее гордое название «Орден имажинистов». Он просуществовал очень недолго — всего семь лет, да и было ли что-то долговечным в бурном водовороте революционных потрясений… Но и поныне имена Анатолия Мариенгофа, братьев Эрдманов и, конечно, Сергея Есенина знакомы и любимы.
Последнего, бывшего председателем «Ассоциации вольнодумцев» — официальной структуры «Ордена имажинистов», утвержденного наркомом просвещения Анатолием Луначарским, подарил миру золотой октябрь ровно 130 лет тому назад.
Он родился в 1895 году в селе, название которого сейчас прекрасно известно всем как место паломничества почитателей его вдохновенной музы — это Константиново Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губернии в бедной крестьянской семье. Отец — Александр Никитич — был громкоголос, обладал прекрасным дискантом, слух имел отменный, потому еще в детстве пел в церковном хоре, а также пользовался большой в селе популярностью — его возили к богатым, да и к бедным: на похороны и на свадьбы. Голосистого певчего обласкало вниманием высшее духовенство и предложило место в рязанском соборе, но двенадцатилетний мальчик перспектив не оценил и отказался. В результате чего вернулся «с небес на землю» — работал «мальчиком» в московской мясной лавке. Однако, натуру имел, по-видимому, целеустремленную и амбициозную, и настойчивость его в поисках лучшей доли была вознаграждена: он сумел устроиться на неплохую должность — приказчиком.
Еще в 18 лет, повинуясь воле родителей, он женился на красавице Татьяне Титовой, бывшей на год младше его. Молодожены до свадьбы знакомы не были, что для деревенских обычаев того времени считалось делом обыкновенным. Однако, за Татьяной скрывалась бурная история несчастной любви: она уже отдала свое сердце односельчанину, за которым тянулась дурная слава повесы. Отец ее, понятно, такую кандидатуру в зятья не одобрил и подобрал прямо противоположного — строгого и хозяйственного жениха. Но на этот отказалась невеста. Александр Никитич подвернулся кстати и устроил и папу и дочку.
Медовый месяц, однако, не затянулся, и после свадьбы молодой муж вернулся в Москву. Татьяна же осталась практически на положении батрачки: дело в том, что Есенины сдавали часть жилья постояльцам, которых нужно было обслуживать: готовить, стирать, убирать. Жалование Александр Никитич исправно высылал — матери. Александр Есенин жил красиво по тем меркам: в деревню приезжал лишь несколько раз в год, в дела родителей не вмешивался, слыл белоручкой, читал книги и любил петь частушки собственного сочинения.
Понятно, Татьяна, и так-то выданная замуж по сговору родителей, а не по велению сердца, такую жизнь долго терпеть не стала: забрав трехлетнего Сережу, она ушла от мужа. Сергей к тому времени был единственным выжившим из ее малышей, но и он вниманием отца не пользовался — Александр не приехал, даже получив известие о его рождении…
Пылкая и энергичная Татьяна на месте, понятно, не усидела — развода ей муж не давал, но ее это не остановило: она уехала в Рязань на заработки, оставив сына на попечении своих родителей. Видимо, зарабатывала Татьяна неплохо: рожденному ею вне брака сыну Александру нанимала кормилицу, ее фамилию — Разгуляев — и получил мальчик.
Что явилось причиной тому, что столь беспокойная семья все же довольно быстро воссоединилась, неясно, но уже в 1902 году Татьяна вернулась к мужу и, в общем-то, на удивление тогдашним нравам встретила сочувствие свекрови, которая даже выделила ей и ее детям долю наследства своего покойного мужа.
Меж тем, Сережа рос… Что же питало его творческое вдохновение уже с отроческих лет? Принято считать, что поэзия русской глубинки, деревенская природа, народные задушевные песни взрастили юную душу будущего великого поэта… Однако, кабы так, Есениных на Руси было бы множество… Все-таки, видимо, рождаются на свет души, наполненные особенным светом, отмеченные с рождения невероятным даром, поцелованные Богом…
Хотя, безусловно, свою роль сыграло и окружение мальчика: он жил у деда-старообрядца и бабушки, которая знала множество народных сказок, песен, прибауток. Уже в пять лет смышленый малыш научился читать, а в девять написал свое первое стихотворение. Три родных брата матери, будучи холостыми, привязались к бойкому мальчугану: научили ездить верхом, и плавать.
Вняв всему, чему можно было научиться у бабушки и деда, в девять лет Сергей поступил на учебу в Константиновское земское училище, а затем в церковно-приходскую второклассную учительскую школу. Собственно, особой благодарности к школе Сергей не испытывал, позднее отметив, что учеба дала ему только хорошее знание церковнославянского языка.
В 17 лет он переехал в Москву. В Александре Никитиче к тому времени проснулся, видимо, отцовский инстинкт, ну, так и было чем гордиться! Похвальный лист об окончании земского училища Есенин-старший повесил в рамке на самом видном месте, а смышленого сына решил приспособить к работе конторщиком. Сергей, конечно, о такой карьере не мечтал: еще подростком в Рязани он пытался издать свой первый сборник «Больные думы», но попытка не удалась. Ни учительский институт, на учебе в котором настаивал отец, ни, тем более, стояние за конторкой его, конечно же, не привлекали. Он был поэт! И только в этом видел свою судьбу — его не испугал и не остановил разрыв с отцом.
Впрочем, и с матерью особой близости не получилось: Татьяна Федоровна полюбила прикладываться к рюмочке, детей своих поколачивала, видимо, вымещая на них злость на несправедливую судьбу. А в одном из писем он и вовсе вспоминал, что когда сильно заболел, вместо того, чтобы заботиться о нем, мать села рядом и стала шить для сына погребальный саван…
Однако, как и подобает уважительному сыну, свои первые три рубля за стихи Есенин принёс отцу. А тот, в свою очередь, дал деньги Сергею на отдых в Крыму.
Забегая вперед, скажем, что в 1918 году Александру Никитичу из-за хронической астмы пришлось переехать в Константиново, что ему, человеку деятельному, энергичному, привыкшему к шумной жизни в Первопрестольной, было никак не в радость. Ему было суждено пережить сына на шесть лет: известие о его гибели стало для Александра Никитича сильнейшим ударом. Он перестал выходить из дома и в 1936 году скончался от разрыва сердца…
… Однако, в университет юноша все же поступил — в 1913 году он стал вольнослушателем историко-философского цикла в Московском городском народном университете имени Альфонса Шанявского. Занятия проходили по вечерам, поэтому Сергей легко совмещал их с дневной работой, весьма удачно поступив на службу в типографию Товарищества Ивана Сытина, в которойон сначала работал экспедитором, затем — помощником корректора.
Каким же зыбким, безумным, клокочущим было это время — между Кровавым воскресеньем и грядущим смутным пожаром революций. Бурлил мятежный Петербург – с глухим ропотом рабочих, ищущих справедливости, со вспухающими как нарыв кружками бомбистов, со смаком орудующих на своей адской кухне. С погруженными в омут декаданса балаганчиками, где томно рефлексирует влюбленная в собственные страсти интеллигенция. С безумными балами, где громкой музыкой заглушается страх перед реальностью. Казалось, все это лишь снилось, а во сне так размыта грань между смыслом и разумом, между жизнью и горячечным бредом воображения…
Сергей, конечно же, увлекся витавшими в воздухе идеями — идеями социал-демократической партии: распространял политические листовки, выступал перед рабочими в заводских районах и агитировал их бороться за свои права. В одном из писем другу он с горячностью рассказывал: «Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит». И, конечно, он писал стихи — об арестах демонстрантов, полицейских репрессиях, сочинения свои отправлял в петербургские журналы, но ответа не получал.
А вот стихотворения «Береза», «Воробышки», «Пороша», «Село», «Пасхальный благовест» московские издания приняли — их опубликовал детский журнал «Мирок», а большевистскую газету «Путь правды» привлекло стихотворение «Кузнец» — но пока еще под псевдонимом «Аристон» в честь популярных тогда музыкальных ящиков.
Впрочем, Москва очень скоро наскучила поэту — она казалась слишком провинциальной во всех смыслах, в том числе и в литературе. В письме другу детства Панфилову он жаловался: «Москва — это бездушный город, и все, кто рвется к солнцу и свету, большей частью бегут от нее. Москва не есть двигатель литературного развития, а она всем пользуется готовым из Петербурга». В 1915 году Есенин переехал в Петроград, и не мешкая отправился к своему авторитету в мире литературы — Александру Блоку. Поэт принял поэта радушно, обласкал и ввел его в творческий мир столицы, а рекомендательные письма известных литераторов открыли для Есенина двери лучших столичных изданий. Будучи очень и очень неглупым, Есенин, конечно, быстро разобрался, какой уголок в сердце поэтической музы могут занять его вдохновенные вирши и летом отправился за творческим озарением в родную деревню. Озарение ждать себя не заставило: он подготовил рукопись сборника «Радуница», написал стихотворения «Белая свитка и алый кушак…», «Разбойник», повесть «Яр», рассказы «Бобыль и Дружок» и «У белой воды». Поэт собирал народные песни, сказки, частушки и загадки — позже они вошли в сборник «Рязанские побаски, канавушки и страдания».
Не заставил себя ждать и первый публичный успех «крестьянского поэта»: в Петрограде вместе с участниками объединения «Краса» он выступил на открытом литературном вечере.
Однако, стихами сыт не будешь — несмотря на успех, Сергей едва сводил концы с концами…
Тем временем, вышел сборник — «Радуница», после которого о Есенине заговорили уже во весь голос, как о невероятно самобытном поэте, художнике «дивных красок»…
И даже изматывающая Первая мировая война не прервала течение его поэтического вдохновения: когда Есенина призвали в армию, благодаря ходатайству полковника Дмитрия Ломана отправили не на фронт, а в Петроградский резерв военных санитаров, а оттуда — в Царскосельский лазарет. Впрочем, Ломан поберег поэта не бескорыстно, он преследовал свои цели — приблизить к себе Есенина и сделать из него придворного виршеплета. Есенин часто выступал перед императрицей Александрой Федоровной и ее дочерьми, однако писать стихи во славу царя или в духе патриотизма «гром победы, раздавайся» поэт категорически отказывался — тонкий расчет Ломана не оправдался: Есенин очень неодобрительно относился к «империалистической войне и воинствующему патриотизму», по каковому поводу и разразился свободолюбивыми стихотворениями: «За темной прядью перелесиц», «Синее небо, цветная дуга…», «Микола». Терпение власть предержащих долго испытывать не годится: Есенин не оценил благосклонности фортуны и вновь отказался «написать стихи в честь царя», за что и был отправлен на фронт в дисциплинарный батальон. Но под пули попасть не успел: началась Февральская революция.
Как многие пылкие творцы собственных миров, нередко имеющих мало общего с реальностью, поэт вдохновенно принял революцию, правда, как признавался, скорее стихийно, чем сознательно — впереди забрезжили новые горизонты, необыкновенные перемены, расцветали надежды на невероятное будущее… Есенин приветствовал Октябрьскую революцию с еще большим воодушевлением и даже пытался записаться в партию большевиков, но принят не был.
Одно сильно омрачало его душевный подъем: то, что исчезало, было сметено вихрем революционной ломки милое его сердцу патриархальное крестьянское житье. Реквиемом старой деревне стала его ностальгическая поэма «Сорокоуст».
К тому времени исчезли белая рубаха и лапти, в которых златокудрый деревнский паренек очаровывал столичный бомонд. На смену пришел элегантный костюм — паренек-то пообтерся в высших литературных кулуарах. И не только: пытаясь как-то найти определение своему пленительному дару, хотя, в общем-то, талант редко укладывается в какие-либо рамки и поддается классификации, вместе в приехавшим из Пензы теоретиком искусства, прозаиком, драматургом, мемуаристом Анатолием Мариенгофом и бывшим футуристом Вадимом Шершеневичем, он основал «Орден имажинистов». Стихи самого Есенина, помимо чарующей мелодики, безусловно, отличались необыкновенной образностью, выразительностью слога, красотой построения и яркостью сравнений. Вот эту цель — создание образа вне зависимости от действительности и собственно смысла — и проповедовали новоявленные имажинисты. А такой бунтарский отрыв весьма естественно вел к шокирующей, но такой привлекательной эпатажности…
Образ деревенского парня в рубахе уходит в прошлое: публике явлен хулиган и пьяница, которого, по его же словам, заслужил «сброд». Имидж скандалиста с большим сердцем, тонко чувствующего душу простых людей, понравился читателю и зрителю.
И не только в избалованных столицах, но и в Средней Азии, на Урале, Оренбуржье, Самарканде, везде, где «московский озорной гуляка» выступал со своими поэтическими вечерами.
А весной 1922 года поэт отправился на мир поглядеть и себя показать: он побывал в Германии, Бельгии, Франции, Италии, Америке, но не нашел за внешним лоском, аккуратностью и порядком самого главного — души… «Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину», — писал он.
Возможно, именно то, что всегда отличало его поэзию — необыкновенная нежность и искренность чувств, трепетная глубина и пронзительная любовь к миру — стали причиной того, что поэт очень скоро разочаровался в имажинизме да и вообще и в каких-либо литературных течениях. Он уже не считал себя крестьянским поэтом или имажинистом, а называл себя просто — поэтом. Поэтом, в стихах которого как в темных безрадостных снах появился мрачный ночной город, по которому потерянно бродит одинокий, печальный человек…
Думается, у большинства невзыскательных читателей, особенно в наше время, падкое на интимные подробности из жизни тех, кто вырвался за пределы безликой толпы и сверкнул яркой звездой, давно сложился весьма нелицеприятный образ поэта — эпатажный скандалист и бездушный бабник, драчун и беспробудный алкоголик, дурной отец и неверный муж… Все так.
Конечно, приятнее смаковать грехи людей известных, радостно опуская их до своего уровня, нежели перемывать кости соседскому дяде Пете, но на самом деле «московский хулиган», «рязанский Лель», «последний поэт деревни» был влюбчив — но не распутен.
Простенькая девочка из типографии Сытина Анна Изряднова — мать его первого сына Юрия, будущая блистательная актриса и жена Всеволода Мейерхольда, впрочем, на момент знакомства с поэтом работавшая секретарём-машинисткой в газете Зинаида Райх, ставшая его первой официальной женой, но надолго в этом статусе не задержавшаяся, американская танцовщица Айседора Дункан, ослепившая своей славой, элегантностью, талантом, конечно, старше поэта на 17 лет, из другого, совсем другого мира — со своим менталитетом, взглядом на жизнь…Внучка Льва Толстого Софья — с ней он познакомился уже в роковом 1925 году, но не сложилось и тут: «Всё, на что я надеялся, о чём мечтал, идёт прахом. Видно, в Москве мне не остепениться. Семейная жизнь не клеится, хочу бежать»…
В его жизни были нежные, верные, преданные и искренне любящие женщины, но они оставались на втором плане. На первом было творчество…
…Но тот самый одинокий печальный человек был слишком известен, чтобы его оставили в покое: газеты с удовольствием смаковали подробности пьяных выходок и драк, врачи определили невеселый диагноз, требующий лечения в психоневрологической клинике, откуда Есенин сбежал, не долечившись и унося с собой написанные на больничной койке стихи «Не гляди на меня с упреком…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Может, поздно, может, слишком рано…», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…»…
Парадоксально, но факт: именно последний год жизни отмечен невероятным сочетанием личной трагедии поэта и его творческим просветлением: он создаёт «Персидские мотивы», «Любовь хулигана» и готовит к изданию «Русь советскую». И всё чаще говорил о желании уйти от «шумной славы» и найти внутреннюю правду, а его письма пронизаны ощущением того, что прежние жизненные ориентиры теряют смысл: «Я чувствую себя просветлённым, не нужно мне этой шумливой славы. Я понял, что такое поэзия — это не для газет, это для души», — пишет он в декабре 1924 года…
Сбежав из клиники, поэт едет в Лениград, где в пятом номере гостиницы «Англетер», в которой он когда-то бывал с Айседорой Дункан, будет поставлена точка. Точка во всех смыслах — конец всему: жизни, любви, творчеству. Разбираться в запутанной истории его гибели предоставим более сведущим людям: в 1989—1994 годах под эгидой Института мировой литературы (ИМЛИ) была создана и действовала Есенинская комиссия по выяснению обстоятельств смерти поэта под председательством советского и российского есениноведа Юрия Прокушева, отметившая низкое качество и неполноту акта осмотра места происшествия, исписавшая более 400 страниц, но так и не сделавшей вразумительный вывод. Впрочем, несмотря на официальное заключение комиссии, Прокушев в интервью сказал:
«Для меня всё более очевидно, что Есенин был убит дважды. Его довели до петли или действительно убили: с каждым разом всё яростней становились критические выпады против поэта в печати, плотнее сжималось кольцо убийственной клеветы, разорвать которое ему становилось всё труднее, а вернее — было почти невозможно… После смерти Есенина это стало особенно очевидно… Второй раз Есенина убили уже после смерти — убили на десятилетия его поэзию, пытаясь кощунственно оторвать поэта от народа».
… Он успел попрощаться, написав последнее стихотворение своему другу Вольфу Эрлиху кровью — в номере не оказалось чернил: тихо, без надрыва, пронзительно горько и бесконечно печально, как может быть печален только очень одинокий человек:
«До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей…»
Елена Шарова