Галина Сергеевна, главный бухгалтер с тридцатилетним стажем и женщина, способная найти ошибку в отчете на три копейки с закрытыми глазами, сидела на кухне и ненавидела свеклу.
Свекла варилась уже час и пахла землей, тоской и неизбежностью.
На часах было 30 декабря, вечер. Кухня напоминала поле боя после бомбежки: повсюду миски, шелуха от лука, банки с горошком (по акции, взяла сразу ящик, дура) и майонез в ведрах, которых хватило бы зашпаклевать стены в коридоре.
В зале муж Анатолий смотрел «Поле чудес», где Якубовичу дарили соленые огурцы, и периодически кричал:
— Галюнь! А холодец ты когда разбирать будешь? Я люблю, чтоб мяса побольше, а дрожалки поменьше!
— Скоро, Толя, скоро. Как только коньки отброшу, так сразу и разберу, — пробурчала Галина, натирая морковь с остервенением маньяка.
Телефон пискнул. Сообщение от дочери, Ирочки (28 лет, двое детей, ипотека и полная уверенность, что мама — это киборг):
«Мамуль, мы завтра к 18:00 приедем! Тёма просит селедку под шубой, только без лука, ты же знаешь, он его выплевывает. И еще, если не сложно, сделай тот салат с ананасами и курицей. Целую!»
Галина Сергеевна посмотрела на гору нечищеной картошки. Потом на свои руки — маникюр, сделанный три дня назад, уже пожелтел от моркови. Потом на свое отражение в темном окне: уставшая тетка в застиранном халате, с гулькой на голове и глазами побитой собаки.
— Без лука... — прошептала она. — С ананасами...
Внутри у неё что-то звякнуло. Тоненько так, как хрустальная рюмка, в которую налили кипяток.
Всю жизнь она это делала. 31 декабря для неё было не праздником, а марафоном на выживание. Встать в семь утра. Сварить, почистить, порезать, заправить. Убрать, помыть, накрыть. В 23:55 упасть за стол, выпить шампанского и молиться, чтобы не уснуть лицом в этот чертов салат с ананасами.
— Галюнь! — снова донеслось из зала. — Там у меня рубашка белая, пуговица оторвалась! Пришей, а? Завтра ж праздник!
Галина Сергеевна отложила терку. Вытерла руки полотенцем. Медленно, как в замедленной съемке, сняла фартук.
Она подошла к холодильнику. Достала бутылку дорогого шампанского (которое берегли «на куранты»), палку сырокопченой колбасы и пакет мандаринов.
Взяла планшет с любимым турецким сериалом.
— Галя? — Анатолий заглянул на кухню, почесывая живот. — Ты чего? А свекла?
Галина Сергеевна посмотрела на мужа. Взгляд у неё был такой, каким смотрят на налогового инспектора, пришедшего без предупреждения.
— Толя, — сказала она тихо. — Свекла — твоя.
— В смысле?
— В прямом. Я — всё.
— Что всё? Умерла? — испугался муж.
— Хуже. Я уволилась. С должности главной золушки этой квартиры.
Она прошла мимо ошарашенного мужа, зашла в спальню и щелкнула замком.
— Галя, ты чего?! — Анатолий дернул ручку. — Завтра Новый год! Дети приедут! А есть что?!
— Что приготовите, то и будете! — крикнула она через дверь. — Или ананасы грызите! Всё, у меня «Голубой огонек»!
Первый час «блокады» прошел в тишине. Галина лежала на кровати, пила шампанское из горла (интеллигентная женщина, главбух!) и смотрела, как красивый турок Серкан Болат страдает по Эде. Совесть, конечно, грызла. Грызла больно, нашептывая голосом свекрови: «Как так можно? Семью без праздника оставить? Эгоистка!»
Но потом Галина вспоминала про «селедку без лука» и делала еще глоток.
За дверью началось шевеление.
— Пап, а чего мама трубку не берет? — раздался голос приехавшей раньше времени Ирочки.
— Забастовка у неё, — трагическим шепотом сообщил Анатолий. — Заперлась. Сказала, мы сами.
— В смысле сами? — голос дочери взлетел на октаву. — Я не могу, у меня ногти! Я наращивание только сделала!
Галина за дверью усмехнулась и закинула в рот дольку мандарина. «Ничего, доча. Ногти не зубы, отрастут».
— Ну и что делать будем? — басил зять Артем. — Есть охота.
— Там свекла варится... — неуверенно сказал Толя. — Только она, по-моему, уже сгорела.
Следующие три часа Галина слушала аудиоспектакль под названием «Крах патриархата».
С кухни доносились грохот, мат и запах горелого.
— Да не туда ты режешь! Кубиком надо, Артем, кубиком! Это оливье, а не корм для свиней! — орал Анатолий.
— Папа, где у вас майонез?! Почему всё липкое?! — визжала Ира.
— Кто положил скорлупу в салат?! Тьфу, блин, зуб чуть не сломал!
Галина слушала и мстительно улыбалась. Но к десяти вечера улыбка сползла.
Она услышала, как за стеной заплакала Ира.
— Я не умею... У меня всё разваливается... Курица сухая... Мы маме праздник испортили...
И тут же голос Толи, непривычно мягкий:
— Ну чего ты, Ир... Ну не реви. Ну закажем пиццу. Мать просто устала. Мы ж на ней, как на тракторе, пахали весь год. И я тоже хорош... «Пришей пуговицу». Сам что ли безрукий?
Галина отставила шампанское. Серкан Болат на экране признавался в любви, но ей было уже неинтересно.
Она подошла к двери и прислушалась.
— Она ж у нас, Ир, как двужильная, — бубнил Толя. — Работа, дача, вы с внуками... А я только на диване. Думал, так и надо. Железная леди. А она вон... Сломалась.
Галина прислонилась лбом к прохладной двери.
Слезы потекли сами собой. Не от обиды, а от какого-то щемящего чувства. Они там, безрукие, голодные, в дыму, но... они поняли. Впервые за тридцать лет они не требовали «подай-принеси», а жалели её.
Она вытерла лицо краем халата. Вздохнула. Поправила гульку.
«Ладно. Урок усвоен. Пора спасать ситуацию, а то они кухню сожгут».
Щелкнул замок.
Дверь открылась.
В коридоре стояла тишина. На кухне, в клубах сизого дыма, сидела семья.
Ирочка с потекшей тушью и в пятнах от свеклы на модной блузке.
Зять Артем с забинтованным пальцем.
Анатолий в фартуке на голое пузо, держащий в руках миску с чем-то, напоминающим бетонное месиво.
Они посмотрели на Галину как на второе пришествие.
— Мам? — пискнула Ира.
— Вышли из сумрака, — констатировала Галина, оглядывая погром. — Ну что, кулинары? Отравили друг друга или еще есть надежда?
— Галюнь, — Толя шагнул вперед, протягивая ей миску. — Это... оливье. Там, правда, колбаса крупная. И огурцы мы не нашли, поэтому туда яблоко покрошили. Но мы старались!
Галина зачерпнула ложкой это «нечто». Попробовала.
Картошка была недоварена. Вместо соленых огурцов там действительно хрустело кислое яблоко. Майонеза было столько, что ложка стояла, как солдат в карауле.
Это был самый ужасный оливье в её жизни.
— Ну как? — с надеждой спросил зять.
Галина проглотила комок. Посмотрела на их испуганные, чумазые, родные лица.
— Знаете что, — сказала она серьезно. — Это... гениально. Новый рецепт. «Оливье по-мужски». С хрустинкой.
Вся семья выдохнула так громко, что задрожала люстра.
— Но курицу я спасу, — добавила она, засучивая рукава. — А вы — марш за стол. И шампанское мне налейте. В бокал. Я все-таки леди, а не грузчик.
...Без пяти двенадцать они сидели за столом.
Ели заказанную пиццу (потому что утку спасти не удалось, она превратилась в уголек), заедали тем самым кривым оливье и смеялись.
Ира рассказывала, как Артем пытался почистить вареное яйцо ножом для чистки картошки. Толя хвастался, как он героически сражался с миксером.
Галина смотрела на них и чувствовала себя странно. Стол был не идеальный. Салфетки разные. Еды мало.
Но она впервые за много лет не хотела спать. У неё не гудели ноги. И спина не отваливалась.
— Мам, — Ира положила голову ей на плечо. — Прости нас. Мы паразиты.
— Паразиты, — согласилась Галина, гладя дочь по голове. — Но любимые.
Били куранты.
Галина Сергеевна подняла бокал.
Она не стала загадывать «здоровья и денег». Она загадала, чтобы в следующем году у неё хватало смелости иногда посылать всё к черту и запираться в спальне. Потому что, как выяснилось, без её контроля мир не рушится.
Он просто становится немного смешнее и... честнее.
— С Новым годом! — крикнул Толя и полез целоваться, пахнущий горелым луком и дорогим коньяком.
— С новым счастьем, горе мое, — улыбнулась Галина.
А за окном гремел салют, и в холодильнике одиноко стояла кастрюля с недоваренной свеклой, как памятник её маленькой, но победоносной революции.
***
Эксклюзивные новогодние рассказы, доступ к которым открыт только избранным. Между строк спрятаны тайные желания, неожиданные развязки и та самая магия, которой не делятся в открытую: