Мне казалось, что во втором браке я наконец научилась жить по-умному: считать, копить, не спорить из‑за каждой копейки. Но одна фраза мужа — «ты слишком много тратишь» — запустила цепочку событий, которая закончилась визитом приставов, описью имущества и скандалом на весь подъезд.
***
«Сколько можно транжирить, Лена, ты в своём уме вообще?» — муж даже не снял ботинки, но уже начал воспитательную беседу с порога.
«Макс, ты хотя бы здравствуй сначала скажи, а потом уже обвиняй», — я поставила кастрюлю на маленький огонь и сложила руки на груди, как ученица на разборе полётов.
«Здравствуй, транжира», — усмехнулся он, стягивая куртку и бросая её на стул, который, по совместительству, был и вешалкой, и полкой для газет, и психотерапевтом.
«Очень остроумно», — фыркнула я. — «Что опять не так? Картошка подорожала без моего согласия?»
Он прошёл на кухню, пошуровал в пакете с продуктами, как ревизор на складе, и победно вытащил оттуда банку маслин.
«Вот это что?»
«Маслины», — терпеливо ответила я. — «Без косточек. Для салата. Мы иногда живём, а не выживаем».
«Маслины за триста рублей, Лена! Ты понимаешь, что это просто понты в банке?» — голос его поднялся на полтона, а я уже чувствовала, как за стеной напряглась наша вечно слушающая соседка тётя Зина.
«Понты — это твой телефон за сто тысяч, который ты носишь в кармане рабочих штанов», — не выдержала я. — «А маслины — это просто вкусно».
Он закатил глаза.
«Так, считай: маслины, красная рыба, сыр нормальный, а не этот… — он поморщился, — резиновый. Ты вообще видела коммуналку за этот месяц?»
«Видела», — кивнула я. — «И что? Мы её оплатили. Свет горит, вода течёт, дети помыты, дом цел. Ты чего хочешь-то?»
«Я хочу, чтобы кто‑то в этом доме понимал: у нас не бездонная бочка, а кредиты, алименты и ипотека. Напоминаю: второй брак, два комплекта детей и один кошелёк», — он ткнул в стол ведомостью, которую достал из папки.
Я вздохнула.
«Ты сейчас говоришь, как мой первый муж», — вырвалось у меня.
В комнате на секунду стало тихо, только кот Фома царапал когтеточку, словно подчеркивал драматичность момента.
«О, началось», — Макс уселся на табурет, на котором периодически ломались все мужчины моей жизни. — «Давай, сравни меня с этим святым экономистом».
«Он не был святым», — отрезала я. — «Он был жмотом. Но знаешь, чем вы похожи? Оба считаете каждую мою покупку. Только вот на свои расходы как‑то глаза закрыты».
«У меня, между прочим, расходы понятные: ипотека, кредит за машину, алименты Кириллу и Лизке, коммуналка, ремонт, твои таблетки от давления»…
«Мои таблетки стоят меньше, чем твой ежемесячный кофе в автосервисе», — перебила я. — «И да, ипотека — наша общая, напомнить? Или это я одна тут в квартире живу?»
Он шумно втянул воздух.
«Ладно, давай спокойно», — сказал Макс, хотя было очевидно, что спокойно уже не получится. — «Просто посидим и посмотрим, КУДА уходит деньги. Не эмоционально, а по‑взрослому. Ты же сама хотела быть партнёром, а не домработницей».
«Партнёр», — пробормотала я. — «Когда партнёра спрашивают, может ли он купить маслины без отчёта по форме номер три».
Он сделал вид, что не услышал.
«Вот, смотри», — он разложил по столу чеки, как карты таро. — «Продукты, одежда, косметика, какие‑то переводы. Это что?»
Я покосилась на бумажки.
«Это Светке», — честно призналась. — «Дочке. На курсы. Она же в Москву поступать хочет, английский подтягивает».
«Ага», — кивнул он. — «То есть моим детям — алименты по решению суда, твоим — добровольные переводы. И кто у нас щедрый спонсор?»
«Светка — МОЯ дочь», — я повысила голос. — «Она не выбирала, что у неё мать во втором браке. Я не собираюсь экономить на её будущем, чтобы ты купил себе новый набор резины на машину».
«А мои дети? Они что, чужие?» — вскинулся Макс.
«Нет», — выдохнула я. — «Но извини, твои алименты — это твоя ответственность. Я своих тяну с первого брака, ты своих — со своего. А общие расходы — уже наши».
Он поднялся.
«Вот опять. Мои, твои, общие. А платёж по кредиту за телевизор, который ты сама выбрала, это чье?»
Я посмотрела на огромный чёрный экран в гостиной.
«Телевизор, кстати, тоже для всех», — буркнула я. — «Не только для меня. И фильмы твои туда же входят».
Мы стояли напротив друг друга, как два бухгалтера, у которых сошлись отчёты, но не сошлись характеры.
«Хорошо», — сказал Макс. — «Давай так. Месяц. Один месяц ты ведёшь бюджет как считаешь нужным. Я вообще не вмешиваюсь. Покупай маслины, красную рыбу, плати за курсы, дари подарки соседям, если хочется. Но через месяц — садимся, смотрим цифры. Если оказываемся в минусе — ты признаёшь, что я был прав, и мы делаем по‑моему. Согласна?»
Предложение было заманчивым и оскорбительным одновременно.
«То есть это эксперимент над лабораторной мышью по имени Лена?»
«Это эксперимент над нашим совместным бюджетом», — устало ответил он. — «Мне уже надоело, что я всё тяну и ещё виноват».
Я замолчала. В глубине души сидела неприятная мысль: в прошлом месяце мы действительно закрыли кредит по карте в последний момент, потому что я немного… увлеклась покупками к Новому году.
«Ладно», — сказала я. — «Месяц. Только потом без «я же говорил». Если окажется, что мы в плюсе, ты перестаёшь считать мои маслины пунктом государственного бюджета».
«Договорились», — кивнул он и протянул руку.
Я пожала её, как на важной сделке.
В этот момент в коридоре хлопнула дверь — вернулся мой сын, Егор.
«О, опять бюджетное заседание?» — усмехнулся он, скидывая кроссовки.
«Егор, ты не в теме», — отмахнулась я. — «Иди руки мой».
«Да я всегда не в теме, когда речь про деньги», — пробормотал он, но ушёл в ванную.
Макс посмотрел ему вслед.
«Вот видишь? Им всё равно. А потом: «Мам, дай на то, мам, дай на это». А откуда, вы не спрашиваете», — он снова начал заводиться.
«Это обычный подросток», — устало сказала я. — «Он не обязан думать про коммуналку».
«Вот в этом и проблема», — пробормотал Макс. — «Никто, кроме меня, не обязан думать про коммуналку».
Я хотела ему ответить, но в этот момент зазвонил его телефон. Он взглянул на дисплей, поморщился и отошёл к окну.
«Алло, да, Марин…»
Я узнала голос его первой жены по тому, как у него меняется выражение лица: становится одновременно виноватым и раздражённым.
«Я же говорил, что переведу завтра… Ну не могу я сейчас… Да, понимаю, детям надо… Слушай, у меня тоже не банкомат дома…»
Я делала вид, что помешиваю суп, но уши сами тянулись к разговору.
«Да, да, если задержат платёж, пусть приходят ко мне, чё», — он нервно усмехнулся. — «Нет, никто ничего не заберёт, не драматизируй».
Слово «заберут» почему‑то зацепилось в голове, как рыбья кость в горле.
Когда он закончил разговор, я спросила:
«Что там?»
«Да всё то же», — отмахнулся он. — «Марина. Алименты. Грозит судами, приставами, апокалипсисом. Сама же знает, что я всё равно перевожу».
«А если… ну… правда приставы?» — неуверенно произнесла я.
Он усмехнулся.
«Да не придут они. У нас и так всё в кредитах, брать особо нечего», — сказал он и, как назло, посмотрел на телевизор, кофемашину и мой ноутбук.
Я почувствовала, как неприятный холодок пробежал по спине.
«Ну ты же всё платишь вовремя?»
«Плачу», — уверенно ответил он. — «Иногда с задержками, но это у всех так. Не переживай, твои маслины никого не разорят».
Я кивнула, но осадок остался.
В тот вечер мы всё‑таки ели салат с маслинами, и даже Егор одобрительно хмыкнул:
«О, по‑людски живём».
«Вот, слышал?» — я ткнула Макса локтем. — «Это оценка потребителя».
«Ну-ну», — буркнул он. — «Запомни этот салат. Через месяц будем сравнивать со сводкой расходов».
Я тогда ещё не знала, что через месяц сравнивать нам придётся не только цифры в таблице, но и список имущества, который будет диктовать хмурый мужчина с папкой и бейджиком, пока мой второй муж будет оправдываться перед приставами, а дети — смотреть на всё это широко открытыми глазами.
***
«Ну что, начинаем твой эксперимент?» — Макс в субботу утром стоял посреди кухни с блокнотом и выглядел так, будто запускает ракету на орбиту, а не семейный бюджет.
«Наш», — поправила я, наливая себе кофе. — «Это наш бюджет, не мой. Просто теперь я главная по казначейству».
«Главная по маслинам», — буркнул он, но сел к столу.
Я открыла телефон, включила приложение, где раньше честно записывала только расходы на спорт и косметику, а теперь торжественно завела категорию «семья».
«Смотри», — сказала я. — «Мы делаем так: ты переводишь мне фиксированную сумму в начале недели, я веду все траты. В конце месяца подводим итог. Никаких «подкинь ещё на бензин» из‑под полы».
«Так, стоп», — он поднял руку. — «А если у меня форс‑мажор? Машина, там, сломалась?»
«Тогда ты не покупаешь себе кофе по триста рублей за стакан», — мягко улыбнулась я. — «Всё просто».
Он хмыкнул, но спорить не стал.
С первого дня я вошла в роль.
В магазине ловила себя на том, что разговариваю с ценниками вслух:
«Так, рис по акции, мясо по карте, сыр — средненький, но не резина. Маслины…»
Я взяла банку, повертела в руках, почувствовала лёгкое щемящее чувство.
«Ладно, не будем раздражать экспериментатора», — сказала я банке и вернула её на полку.
Дома Егор заглянул в пакет и разочарованно протянул:
«А где вкусняшки?»
«Вкусняшки — это когда зарплата придёт и эксперимент подтвердит мою гениальность», — ответила я. — «Сегодня у нас день полезной еды».
«Вы опять свои игры играете?» — он уткнулся в телефон. — «Вы бы с психологом поиграли, а не с деньгами».
«Спасибо за поддержку, сынок», — вздохнула я.
Вечером Макс устроил «контрольную точку».
«Сколько потратила?»
«Вот», — показала я ему список: продукты, проезд, оплата кружка младшему, лекарства маме.
Он скептически повёл бровью.
«Ну, пока не страшно. Пока держишься».
«Я вообще‑то не алкоголик, чтобы «держаться»», — фыркнула я. — «Я просто живу».
Через неделю эксперимент начал напоминать странную игру.
«Лена, я тут подумал, может, в субботу в кино сходим?» — как бы невзначай спросил Макс.
«Кино в этот период у нас в формате «торрент и диван», — ответила я. — «Бюджет не одобряет попкорн по цене золота».
Он закатил глаза:
«Вот знал же, что ты быстро почувствуешь власть».
«Это не власть, это взрослость», — парировала я, хотя внутри было немного приятно.
Иногда мне казалось, что я доказываю не ему, а себе самой, что могу быть «правильной взрослой женщиной», а не девочкой, которая тащит домой пятые по счёту тарелочки «потому что красивые».
Но вместе с азартом росло и напряжение.
Однажды вечером Макс зашёл домой позже обычного, бросил куртку и молча сел к столу.
«Что случилось?»
«Ничего», — буркнул он.
Я знала это «ничего». Оно пахло перегаром, усталостью и разговорами «по душам» с его первой женой или начальником.
«Марина звонила?»
«Звонила», — нехотя признался он. — «У Лизки соревнования, нужны деньги. Я сказал, что переведу через пару дней. Она опять про приставов начала. Как будто им делать нечего, кроме как за мной гоняться».
«Макс…»
«Да знаю я!» — взорвался он. — «Ты сейчас опять начнёшь: «а если придут, а если описывать имущество». Не придут! Я всё контролирую».
«Как ты контролировал тот кредит по карте?» — вырвалось у меня.
Он резко встал.
«Так, можешь не читать лекции, ладно? У нас договор. Ты ведёшь наш бюджет — молодец. Но в мои обязательства перед Мариной и детьми не лезь. Я разберусь».
Я сжала губы.
«Хорошо, разбирайся. Просто потом не говори, что я не предупреждала».
Ночью я долго не могла уснуть. Слышала, как в соседней комнате Егор шепчется в наушниках с кем‑то, как за стеной кашляет тётя Зина, как где‑то за окном скрипят тормоза поздней маршрутки.
Всё было как всегда, но внутри что‑то уже сместилось, как шкаф, который стоит на одном покосившемся колесе.
Через две недели эксперимент дал первый «побочный эффект».
Звонок в дверь прозвучал в самый неподходящий момент: я мыла голову, Егор делал вид, что учит алгебру, Макс копался с квитанциями.
«Открой, пожалуйста», — крикнула я из ванной.
Он пошёл к двери, и по тону его «да?» я поняла, что там точно не курьер с пиццей.
«Гражданин Макаров?»
«Да. А в чём дело?»
«Служба судебных приставов. У нас к вам несколько вопросов».
Я замерла с полотенцем на голове. Вода стекала по плечам, шампунь залез в глаза, но я видела только одну картинку: банку маслин, телевизор, кофемашину и наш общий, такой хрупкий «второй шанс на семью».
***
«Лена!» — крикнул Макс так, что у меня полотенце само слетело с головы.
Я вылетела из ванной с мокрыми волосами, в халате, который никак не тянул на образ уверенной хозяйки бюджета. В коридоре теснились двое: мужчина лет сорока пяти в тёмной куртке и женщина помоложе с папкой и бейджиком.
«Извините за беспокойство, служба судебных приставов», — женщина говорила ровно, как будто читала объявление в автобусе. — «Можно пройти?»
Макс перекрыл собой вход, но выглядел при этом не как защитник семьи, а как школьник, пойманный с сигаретой за гаражами.
«А… а по какому вопросу?»
«По вопросу задолженности, конечно», — мужчина достал какую‑то бумагу. — «Исполнительное производство номер…»
Он начал читать цифры, а я поймала себя на том, что перестала дышать.
Из комнаты высунулся Егор:
«Мам, а кто там?»
«Закрой дверь, Егор», — сказала я, не узнавая свой голос.
«Гражданка…» — женщина заглянула в бумагу. — «Елена…»
«Я», — автоматически ответила я.
«Вы супруг должника?»
«Она тут ни при чём», — сорвался Макс. — «Это мои старые хвосты. Сейчас всё решим».
Мужчина тяжело вздохнул.
«Гражданин Макаров, мы уже второй месяц пытаемся «решить». Сначала вы не получали повестки, потом «не доехали», потом «перезвоню позже». Теперь вы дома, мы дома, давайте по‑взрослому».
Слово «по‑взрослому» странно эхом ударилось о нашу кухонную сцену с экспериментом.
«Какой долг?» — спросила я. — «Макс, что за долг?»
«Небольшой, Лена», — быстро сказал он. — «Старый. Там… ерунда, сейчас договоримся».
Женщина подняла брови:
«Ерунда — это ваше личное оценочное суждение. По документам сумма к взысканию — двести тридцать восемь тысяч семьсот…»
У меня в голове как будто переключатель щёлкнул.
«Сколько?»
«Двести тридцать…»
«Я услышала», — перебила я. «Макс?»
Он отвёл глаза.
«Это не двести тридцать, Лена, это меньше, просто там пени, проценты… Я думал, мы перекроем, как только…»
«Как только что?» — спросила я. — «Как только я перестану покупать маслины?»
Пристав мужчина едва заметно дёрнул уголком рта, но тут же снова стал каменным.
«Мы не пришли обсуждать ваши семейные предпочтения в гастрономии», — сухо сказал он. — «У нас постановление об аресте имущества в связи с неисполнением решения суда».
«Какого ещё суда?» — я чувствовала, что где‑то внутри поднимается волна: то ли истерики, то ли смеха.
«Мирового суда по иску…» — женщина заглянула в лист. — «Банка «…». Кредитная карта. Долг длительный, неоднократные предупреждения. Вам знакома ситуация?»
Макс сжал кулаки.
«Знакома. Я же говорил, там всё не так…»
«Не так, как в бумагах?» — спросила я. — «Или не так, как ты мне рассказывал?»
Из комнаты снова высунулся Егор, в этот раз уже без всяких попыток делать вид, что его это не касается.
«Мам, это что, правда приставы?»
«Егор, иди к себе», — процедил Макс сквозь зубы.
«Нет, пусть стоит», — неожиданно твёрдо сказала я. — «Пусть знает, как выглядят взрослые игры с долгами».
Пристав мужчина кивнул, будто ему такая воспитательная линия была по душе.
«Мы должны составить опись имущества, подлежащего аресту», — сообщил он. — «Телевизор, бытовая техника, техника личного пользования. То, что не относится к предметам первой необходимости».
«То есть холодильник не заберёте?» — спросила я, сама не понимая, издеваюсь или надеюсь.
«Холодильник — нет. Телевизор, компьютер, возможно, стиральная машина — да», — женщина уже достала ручку.
«Компьютер — мамин», — не выдержал Егор. — «Она на нём работает, статьи пишет, это… это её работа».
Пристав посмотрел на меня:
«Работаете на дому?»
«Да», — кивнула я. — «Это мой основной доход».
Он пометил что‑то в бланке.
«Хорошо, ноутбук пока в перечень не включаем. Но телевизор и кофемашину придётся».
Я машинально обернулась: наш огромный «для всех» телевизор оказался вдруг чужим, как будто его уже мысленно унесли. Кофемашина — подарок Максу на годовщину, которую я выплачивала в рассрочку три месяца.
«Подождите», — сказал Макс. — «У меня на работе скоро должны перечислить премию, я закрою часть долга. Можно как‑то… ну…»
«Можно», — кивнул мужчина. — «Но не на словах. Вам уже сто раз всё объяснили. Сроки прошли. Если бы вы пришли сами, можно было бы говорить о реструктуризации. Сейчас у нас работа такая: приехать, описать, предупредить. Мы и так тянули».
«Он же платит алименты», — вдруг сказала я, сама удивившись, что защищаю его. — «У нас ипотека, дети. Если вы заберёте телевизор, они…»
«Дети выживают и без телевизора», — спокойно ответил пристав. — «А вот без понимания, что долги надо платить, взрослые не выживают как нормальные люди».
Егор фыркнул:
«Мощная цитата, спасибо».
«Егор», — одёрнула я.
«Ладно, давайте так», — женщина чуть смягчила тон. — «Мы сейчас составим предварительный список. У вас есть десять дней, чтобы начать погашение долга и выйти с нами на связь. Если вы зашевелитесь, возможно, что‑то из этого списка реально не тронут. Это в ваших интересах».
Макс ходил по комнате, как зверь по вольеру.
«Да понял я, понял», — повторял он. — «Вы думаете, мне приятно, что вы тут…»
«Нам всё равно, приятно вам или нет», — мужчина взглянул на него устало. — «Мы видим такие истории каждый день. Сегодня вы, завтра сосед снизу. Это просто работа».
Когда они ушли, в квартире стало так тихо, что было слышно, как капает вода из‑под крана.
Я стояла у двери с распиской в руках, на которой аккуратным почерком были перечислены наши «излишества»: телевизор, кофемашина, колонка, часы.
«Ну что, эксперимент по бюджету удался?» — спросил Егор, и в его голосе был не сарказм даже, а какая‑то растерянная злость.
«Егор, не начинай», — попросила я.
«А что начинать?» — он развёл руками. — «Вы тут месяц спорили про маслины, а у нас почти двести сорок тысяч долга, о котором никто не сказал. Крутой тайм‑менеджмент, чё».
Макс дёрнулся:
«Я не «никто», ясно? Это мои долги, я их разрулю».
«Как?» — спокойно спросил сын. — «Ещё один кредит возьмёшь? Или приставам объяснишь, что это «ерунда»?»
«Егор, заткнись!» — крикнул Макс.
«Не ори на него!» — сорвалась я.
Мы втроём стояли в коридоре, уткнувшись в одну и ту же бумагу, как в икону, только молиться там было не на что.
«Почему ты мне не сказал?» — наконец спросила я уже тише. — «Про этот долг, про приставов, про суд?»
Он устало сел на табурет.
«Потому что…» — он провёл рукой по лицу. — «Потому что я думал, что разберусь. Не хотел опять слышать: «ты безответственный, второй брак, чужие дети, свои проблемы». Хотел сначала решить, а потом сказать: «Всё нормально, не переживай». Не успел».
«Ты даже в эксперимент по бюджету пошёл, зная, что у тебя под боком двести тридцать восемь тысяч проблем», — медленно произнесла я. — «Мы тут копейки считаем, а у тебя бомба тикает».
«Да какая разница», — неожиданно зло сказал он. — «Если бы я сказал, ты бы что, меньше на Светку тратила? Или Егор перестал бы в интернет залезать? Вы все думаете, что у вас только свои потребности, а я…»
«А ты — герой‑мученик?» — перебил его Егор. — «Ты взрослый мужик, пап. Два брака, четыре ребёнка, одна голова и ноль планов. Приставы — это не сюрприз, это прямой эфир твоих решений».
«Вон из кухни!» — рявкнул Макс.
«Это тоже не твоя кухня», — бросил сын и ушёл, хлопнув дверью своей комнаты.
Я опустилась на стул напротив мужа.
«Скажи мне честно», — попросила я. — «Есть ещё какие‑то долги, о которых я должна узнать от посторонних людей в коридоре?»
Он замолчал настолько надолго, что я уже знала ответ.
«Пара мелочей», — наконец выдавил он.
«Определи «мелочи»», — спокойно сказала я.
«Ну… там штрафы за машину, немного по коммуналке на старой квартире…»
«На какой старой?»
«Которую мы с Мариной сдаём. Ну, сдавали. Там квартиранты задержали…»
Я закрыла глаза.
«Макс, хватит. Просто хватит».
В голове вдруг всплыло: «Мы ведём бюджет по‑взрослому». Мы. По‑взрослому. Смешно.
«Я всё закрою», — повторил он, как мантру. — «Я уже поговорил с начальником, он обещал премию. Можно машину заложить, если что…»
«А можно было мне сказать МЕСЯЦ НАЗАД», — сорвалась я. — «До того, как я согласилась на этот цирк с блокнотом. Тогда это был бы наш общий долг. А теперь это твоя тайна, влетевшая ко мне в квартиру с бейджиком и печатью».
Он опустил голову.
Вечером я сидела перед тем самым телевизором, который уже числился в чьём‑то списке как потенциально изымаемый. Кот Фома улёгся рядом, как будто защищая нас своим толстым боком.
Егор вышел из комнаты и сел на край дивана.
«Мам, ты его… ну… выгонять будешь?»
«Ты сейчас серьёзно?»
«А что? Ты же всегда говорила, что второй раз в те же грабли — это уже не случайность, а хобби», — он криво улыбнулся.
«Это не грабли, это целое поле», — устало ответила я. — «И на нём ещё дети бегают».
Он помолчал.
«Я просто не хочу опять собирать вещи в пакеты», — неожиданно тихо сказал Егор. — «Один раз хватило».
Я почувствовала, как внутри всё сжалось.
«Никто пока никуда не собирает», — сказала я, хотя в голове уже крутились слова «ипотека», «арест», «долги».
За стенкой ходил Макс. В этот вечер он был как привидение: то появляется на кухне, то исчезает в ванной, то шепчется с кем‑то по телефону.
«Лена, мы прорвёмся», — сказал он на ночь. — «Честно. Я не собираюсь всё это терять из‑за пары…»
«Двести тридцати восьми тысяч», — напомнила я.
«Да», — выдохнул он. — «Я справлюсь».
Я смотрела на него и думала: «А я справлюсь? С тем, что живу в доме, где приставы знают адрес лучше, чем друзья?»
Где‑то далеко, в другом конце города, его первая жена, наверное, тоже укладывала детей спать и думала про свои счета. А я — про свой эксперимент, который неожиданно показал: проблема не в маслинах и не в салате, а в том, что мы живём на разных версиях правды.
И единственный вопрос, который не давал уснуть:
я хочу дальше жить в этой версии — с приставами, «мелочами» и сюрпризами на двести с лишним тысяч, — или мне пора перестать экономить на себе и начать экономить на иллюзиях?
***
«Итак», — сказал Макс, ставя на стол кружку чая без сахара, — «надо садиться и считать. Без истерик, без упрёков. Просто цифры».
«Ты это приставам скажи», — не удержалась я. — «Они тоже без истерик, только с описью имущества».
Он сделал вид, что не услышал.
Мы сидели за тем же столом, за которым месяц назад спорили про маслины. Сейчас на нём лежало три стопки: его долги, наши общие кредиты и мои расходы.
«Ну что, начнём с хороших новостей?» — попыталась я пошутить.
«Какие у нас хорошие новости?»
«Например, что холодильник не забирают», — пожала я плечами. — «И ноутбук пока в безопасности».
Он скривился:
«Если честно, твой юмор стал каким‑то чёрным».
«Это не юмор, это система выживания», — ответила я.
Макс взял лист с приставской описью и кредитными договорами.
«Смотри», — он обвёл ручкой несколько строк. — «Вот основной долг по карте. Тут — пени. Если я сейчас закрываю хотя бы треть, со мной готовы разговаривать. Начальник обещал премию, плюс можно занять у Витька. Пара месяцев — и мы вылезем».
«Пара месяцев — это до следующей неожиданности?» — спросила я. — «Или до следующего «я не хотел тебя расстраивать»?»
Он устало потер лоб.
«Лена, я понимаю, что тебе хочется меня сейчас добить словами, но давай всё‑таки выбираться. Ладно?»
Я вздохнула.
«Хорошо. План какой?»
«Первое: я иду к приставам сам, без гостей домой. Пишу заявление о рассрочке. Второе: временно урезаем все необязательные траты. Кино, кафе, доставку. Третье: я беру подработку, ночные смены. Четвёртое…»
«Четвёртое — мы разговариваем с детьми», — перебила я.
Он нахмурился.
«Зачем? Им это надо? Егор и так уже рот не закрывал».
«Егор — потому что уже один переезд пережил», — напомнила я. — «А Светка у меня в Москве потом спросит: «Мам, а чего ты не сказала, что у тебя приставы в доме ходили?» Дети всё равно чувствуют. Лучше слышать правду от нас, чем подслушивать в коридоре».
Макс поморщился, но промолчал.
Вечером мы собрались на кухне все четверо: я, Макс, Егор и по видеосвязи Светка — с общаговскими обоями на заднем плане.
«У вас что там?» — спросила она, щурясь в экран. — «Ты какая‑то… серая, что ли».
«Спасибо, доченька, комплимент дня», — усмехнулась я. — «У нас всё нормально, просто… были гости».
«Какие ещё гости?» — Егор фыркнул. — «Фанаты папиных кредитов».
«Егор», — предупредительно сказал Макс.
«Ладно», — перебила я. — «Свет, слушай внимательно. У Макса есть старый долг по карте. Больше, чем мы думали. Приходили приставы, составили опись имущества. Сейчас будем всё закрывать, но какое‑то время нам придётся жить… ну… попроще».
«В смысле?» — Светка нахмурилась. — «Ты хочешь сказать, что…»
«Я хочу сказать, что на курсы в этом месяце я тебе не переведу», — выдохнула я. — «И, возможно, в следующем тоже. Не потому, что ты мне не важна, а потому что если нам телевизор вынесут, я тут с ума сойду».
«Мам, курсы можно взять в рассрочку, если что», — автоматически отозвалась она.
«Нет», — мягко сказала я. — «Я пока сама в рассрочке по жизни. Ты подтянешь английский по бесплатным материалам, мы потом наверстаем. Просто сейчас правда тяжёлая».
На другом конце повисла пауза.
«Это из‑за него?» — тихо спросила Светка, кивая куда‑то мимо экрана, где должен был быть Макс.
«Это из‑за нас всех», — вмешался он. — «Не надо делать вид, что я один тут все решения принимал. Я ошибся, да. Пытаюсь исправить».
«Ты ошибся на двести тридцать тысяч», — не выдержал Егор. — «Круто так ошибаться. Я бы тоже так хотел в контрольных».
«Егор, заткнись, пожалуйста», — попросила Светка.
Я посмотрела на детей и вдруг очень ясно увидела: они уже не те маленькие, которых можно отвлечь мультиком или мороженым. У каждого — свой взгляд, свои выводы, свои счёты ко взрослым.
После «семейного совета» Светка отключилась, сославшись на пары. Егор ушёл к себе, громко хлопнув дверью.
«Ну вот, поздравляю», — сказал Макс. — «Теперь я официальный злодей в двух концах страны».
«Не драматизируй», — устало отозвалась я. — «Просто впервые мы не сделали вид, что всё нормально. Это уже прогресс».
Он усмехнулся:
«Не такой прогресс, о котором мечтают люди в сорок лет».
Ночь была тяжёлой. Макс ворочался, несколько раз вставал, уходил на кухню, возвращался. Я притворялась спящей, но на самом деле слушала, как он листает бумаги, как набирает чей‑то номер и тут же сбрасывает.
Под утро он наконец лег и прошептал в темноте:
«Лен… Ты со мной?»
«Физически — да», — ответила я. — «Морально — я пока в очереди к приставу».
Он вздохнул.
Через пару дней он действительно пошёл «разруливать». Вернулся мрачный, с помятой папкой и видом человека, который увидел своё финансовое досье глазами государства.
«Ну?» — спросила я.
«Рассрочку дали, но под строгий график», — ответил он. — «Каждый месяц фиксированная сумма. Если хоть раз сорвём — придут опять. Весело будет».
«Мы потянем?»
«Если я возьму ночные смены и продам машину — да», — сказал он.
Я моргнула.
«Продать машину? Ты же её как ребёнка своего любишь».
«Я детей люблю», — жёстко сказал он. — «Машина — железка. Без неё проживём. На маршрутке покатаюсь, как простой смертный».
«А на дачу?» — машинально спросила я.
«Какая дача, Лена?» — он рассмеялся, но смех получился безрадостным. — «У нас тут своя «дача» — долговая».
Я почувствовала, как внутри что‑то сдвинулось: с одной стороны, мне было жаль его — этого уставшего, виноватого мужика, который наконец начал нести ответственность. С другой — обида сидела крепко.
«Ладно», — сказала я. — «Если ты готов продавать машину, я готова временно жить без маслин и красной рыбы. Но есть одно условие».
«Какое?»
«Больше никаких сюрпризов. Ни одного долга, ни одного штрафа, ни одной «мелочи», про которую я узнаю от чужих людей. Всё на стол. Сейчас».
Он помедлил, потом достал телефон, покопался в заметках.
«Вот», — сказал он. — «Все штрафы, коммуналка по старой квартире, мелкие кредиты. Суммы не космические, но…»
«Но вместе складываются в нашу нервную систему», — закончила я.
Мы сидели, рассматривали цифры и вдруг оба рассмеялись — нервно, некрасиво.
«Второй брак в сорок лет», — выдохнул Макс. — «Должен был быть про уют, борщ и совместные путешествия. А у нас — приставы, рассрочки и списки имущества».
«Ничего», — сказала я, сама удивившись своей твёрдости. — «Зато честно. Первый мой брак был с аккуратным жмотом, который не брал кредиты, но держал меня на коротком поводке. Сейчас у меня муж с долгами, но с готовностью продать свою любимую машину, чтобы детям телевизор не вынесли. Прогресс сомнительный, но какой‑никакой».
Он посмотрел на меня с благодарностью и растерянностью одновременно.
«Ты… ты точно со мной?»
«Я точно с собой», — поправила я. — «Но пока наши маршруты совпадают. Посмотрим, выдержим ли мы этот эконом‑квест вдвоём».
Вечером Егор заглянул на кухню, увидев пустой крючок, на котором раньше висели ключи от машины.
«А где…?»
«Продали», — спокойно сказал Макс. — «Теперь у нас семейный спорт: кто быстрее доедет на маршрутке».
Егор хмыкнул:
«Ну, зато честно. Машину — на долг, телевизор — на нервы, папины понты — на переработку».
«Егор», — одёрнула я.
«Чё? Я серьёзно», — он сел к столу. — «Если ты реально это всё вытянешь, я… ну… может, даже начну уважать».
Макс усмехнулся:
«Это самая высокая планка, что мне светит?»
«Да», — честно ответил сын.
Я смотрела на них и понимала: наш семейный бюджет стал не только таблицей в приложении, но и тестом на доверие. На то, кто что готов заложить: машину, привычки, гордость, иллюзии.
И пока единственным плюсом в этом хаосе было то, что мы наконец открыли все шкафы — со скелетами, долгами и старыми обидами.
Оставалось понять только одно: сколько такого «честного режима» выдержит наш второй брак — и выдержу ли его я, женщина, которая всю жизнь экономила на себе, зато щедро раздавала кредит доверия всем мужчинам вокруг.
***
«Ты понимаешь, что без машины я не смогу забирать Кирилла и Лизку по выходным?» — Макс вошёл на кухню с тем самым видом, будто я лично сожгла его железного коня на костре.
«Мы уже продали её», — напомнила я. — «Нам приставы в коридоре понравились или хочешь продолжения?»
Он поморщился.
«Марина уже на уши встала. Говорит, что я всё спихнул на них. Мол, у детей и так отец на два дома, а теперь ещё и без машины. Как я их к себе возить буду?»
«На маршрутке, как простой смертный», — повторила его же слова. — «Ты сам так сказал, помнишь?»
Он сел, взъерошил волосы.
«Ты не понимаешь. Для неё это повод ещё раз ткнуть меня носом. «Ты вечно всё запускаешь, Макс. Вечно доводишь до крайности». Я уже слышал это там. Теперь ещё и здесь…»
«Макс», — тихо сказала я. — «А давай попробуем один вечер, где ты не жалеешь себя, а просто решаешь задачи. Бывшая, дети, долги. По списку. Без «я бедный несчастный»».
Он посмотрел на меня устало, но кивнул.
«Ладно. По списку так по списку. Первое: Марина. Она хочет, чтобы я приезжал за детьми, как раньше. Я физически не могу — ночные смены, плюс без машины. Значит, надо договариваться по‑новому. Второе: наши. Егор уже смотрит, как на виновника всего. Светка молчит, но по голосу слышно, что злится. Третье: мы с тобой. Ты…»
«Я пока на ногах», — перебила я. — «Но если честно, баланс на исходе. Нервы — не вечный ресурс, знаешь ли».
Он вздохнул.
«Хочешь — уходи», — неожиданно сказал он. — «Серьёзно. Я понимаю, как это всё выглядит. Второй брак, приставы, проданная машина, бывшая на хвосте. Тебе не за это жизнь обещали».
«Стоп», — подняла я руку. — «Вот это даже не обсуждаем. Если я буду уходить, то точно не потому, что Марина недовольна и машина ушла в лом. Я ухожу только из тех историй, где меня делают виноватой за чужие решения. Пока у нас тут всё честно: ты накосячил — ты и разгребаешь. Я рядом, но не вместо тебя».
Он впервые за последние дни немного расслабился.
«Ладно», — сказал он. — «Тогда вариант такой: на эти выходные я не забираю Кирилла и Лизку, а еду к ним сам. Объясняю прямо, что происходит. Не «папе сложно», а нормально: долг, приставы, экономим. Хватит уже сказок».
«Правильная идея», — кивнула я.
«Ты поедешь со мной?»
«Нет», — честно ответила я. — «Это твоя территория. Я туда, как в фильм, под который не подписывалась. И детям сейчас твоя честность важнее моей вежливости».
Он помолчал и кивнул.
В субботу утром он ушёл «к Марине». Я мысленно пожелала ему удачи и нервной системы потолще. Через час телефон завибрировал.
«Ну что?» — написала я.
Ответ пришёл не от него, а от неизвестного номера:
«Это Марина. Вы в курсе вообще, что творится? Он вам сказал, что у него долг такой, что всю жизнь расплачиваться? Или тоже сделал вид, что «ерунда»?»
Я вздохнула.
«Здравствуйте, Марина. Да, я в курсе. Приставы были у нас дома. Опись сделали. Машину продали. Сейчас он всё оформляет».
Ответ последовал почти сразу:
«Он хоть раз в жизни сам признаёт, что облажался? Или опять рассказывает, как его все загнали?»
«Честно?» — набрала я. — «Он признаёт. Но признавать мало, мы все это понимаем. Главное — платить и не врать».
Пауза затянулась.
«Дети переживают», — пришло наконец. — «Кирилл весь день ходит, как туча. Лиза боится, что к нам тоже придут какие‑то дядьки».
Где‑то внутри у меня сжалось.
«Если хотите, я могу с ними поговорить по видео», — неожиданно для самой себя написала я. — «Спокойно, без подробностей. Просто объяснить, что взрослые могут ошибаться, но это не значит, что их бросят».
Марина ответила сразу:
«Вы вообще нормальная? Большинство жен ненавидят бывших и их детей. А вы хотите их успокоить».
«Я просто сама мама», — написала я. — «И уже видела, что бывает, когда детей ставят по разные стороны от взрослых. Это не помогает никому».
«Подумала. Спасибо, но не надо. Я сама справлюсь», — пришло через пару минут. — «Просто… проследите, чтобы он платил. Я не хочу ещё раз видеть у себя этих людей с бумагами».
Я положила телефон на стол и вдруг почувствовала чудовищную усталость.
В этот момент в кухню вошёл Егор.
«Он уже там?»
«Уже», — кивнула я.
«С Мариной, с детьми, с долгами?»
«Да».
«Мам», — он сел напротив. — «Ты точно не устала быть вечно в «разумной» позиции? Ну типа ты всем всё объясняешь, всех успокаиваешь, предлагаешь кому‑то поговорить по видео… А кто тебя вообще успокоит?»
Я усмехнулась.
«Я у себя психолог и кассир в одном лице», — призналась я. — «И да, устала. Но я не умею по‑другому. Если вокруг все будут орать, кто‑то же должен говорить человеческим языком».
«Может, хотя бы одну роль сдашь? Кассира, например», — буркнул он. — «Пусть он сам считает, что там у него».
«Так мы именно к этому и идём», — сказала я. — «Я сейчас отвечаю только за то, чтобы нас не унесло потоком. Всё остальное — его зона».
Он замолчал, ковыряя вилкой в тарелке.
«Знаешь», — сказал вдруг, не поднимая глаз. — «Если ты его не выгонишь, я… ну… не уйду. Но я буду злиться. Долго. И, возможно, громко».
«Спасибо за честность», — кивнула я. — «Это, между прочим, тоже прогресс».
Макс вернулся вечером — уставший, как после трёх смен. Снял обувь, куртку и молча налил себе воды.
«Ну?» — спросила я.
«Марина орала», — честно сказал он. — «Потом плакала. Потом опять орала. Дети молчали. Потом Лиза спросила: «Пап, а нас тоже кто‑нибудь заберёт, если ты не заплатишь?»»
Он сел и закрыл лицо руками.
«Я не знал, что ответить. Сказать «нет», когда сам не до конца уверен? Или «да», чтобы напугать? Я в итоге сказал: «Я заплачу». Не знаю, верят они мне или нет».
«Верят, пока приходят только к нам», — тихо сказала я.
Он кивнул.
«Кирилл вообще взрослый уже», — продолжил Макс. — «Сказал: «Ты же сам всегда говорил, что кредиты — зло. Чего ты туда полез-то?» Как будто мне зеркалом по лбу дали».
«А чего полез?» — спросила я.
«Сначала — чтобы закрыть один старый долг», — выдохнул он. — «Потом — потому что надо было помочь Марине с ремонтом. Потом — чтобы машину починить. А потом я решил, что успею всё перекрыть. Знаешь, это как в компьютерной игре: кажется, ещё один уровень пройдёшь — и всё, победа. А там ещё монстры, ещё долги, ещё проценты».
«Ну вот, хотя бы честно», — сказала я.
«Марина сказала, что я живу, как подросток, только с паспортом», — он криво усмехнулся. — «Типа взрослая жизнь — это не только любить детей и иногда покупать им подарки, но и вовремя решать свои косяки. Звучит, как то, что ты мне тоже говорила».
«Рада, что у нас совпадение диагноза», — вздохнула я.
Он посмотрел на меня.
«Ты ещё долго выдержишь это всё?»
Я замолчала. Вопрос был честный — значит, и ответ должен быть честным.
«Не знаю», — сказала я наконец. — «Пока я вижу, что ты реально делаешь. Работа, ночные, приставы, машина. Пока я вижу движение, я рядом. Если ты опять уйдёшь в «само рассосётся», я не потяну. Я не буду второй раз в жизни разбирать чужие завалы».
Он кивнул.
«Понял».
Мы замолчали.
Где‑то на фоне тиканул дешёвый настенный часовой механизм — символ нашего нового, эконом‑режима.
В этот момент на телефон пришло сообщение от Светки:
«Мам, я тут подумала. Если хочешь, могу временно сама подрабатывать. Репетиторство, доставка, что‑то ещё. Не хочу сидеть у тебя на шее. И да, на курсы не обижусь. Главное — вы там держитесь».
Я показала сообщение Максу.
Он перечитал пару раз и вдруг сел прямо, как будто его ударили током.
«Всё, хватит», — сказал он. — «Если наши дети уже готовятся нас спасать, это значит, что мы конкретно где‑то просели. Я не собираюсь оставаться тем папой, про которого говорят: «Он опять вляпался»».
«А кем ты хочешь быть?» — спросила я.
Он задумался.
«Тем, про кого через пару лет скажут: «Он вылез». Не без шишек, но вылез. И не потерял семью по дороге».
Я смотрела на него и впервые за долгое время чувствовала не только усталость, но и какое‑то тусклое, но живое чувство — надежду, что ли.
Хотя одна мысль никуда не уходила:
можно ли на руинах старых финансовых ошибок построить нормальную жизнь, или эти трещины всё равно отзовутся в самом неожиданном месте — в доверии, в любви, в том самом «втором шансе», который даётся не каждому?
***
«Слушай, а ты помнишь, какой у нас был план на этот год?» — спросила я как‑то утром, помешивая овсянку на воде, которая ещё недавно была бы омлетом с сыром и беконом.
«План?» — Макс сидел за столом с ноутбуком и выглядел так, будто готовился сдавать экзамен по собственной жизни. — «Ты про отпуск на море, зубы и новый диван?»
«Угу», — кивнула я. — «Отпуск отменяется, зубы подождут, диван, судя по описи имущества, вообще роскошь. Осталось понять, что у нас с планом «не свихнуться и не развалиться»».
Он усмехнулся.
«Этот план пока в силе. Хотя иногда кажется, что меня уже можно официально отправлять на профилактическое лечение от чувства вины».
«Твоё чувство вины, кстати, единственное, что у нас сейчас без кредита», — заметила я.
Он закрыл ноутбук.
«Лен, можно серьёзно? Без шуток и подколок. Я тут кое‑что подумал».
Я повернулась к нему всем корпусом — за последние недели мы так много говорили «по делу», что любые слова «я подумал» уже тянули на событие.
«Говори».
«Я хочу, чтобы мы подписали брачный договор», — выпалил он.
Я моргнула.
«В сорок лет, во втором браке, с приставами в анамнезе?»
«Да», — кивнул он. — «Не сейчас, когда самый жар, а чуть позже, как только мы вылезем из самого страшного. Чётко прописать: что моё, что твоё, что общее. Чтобы если я ещё раз где‑то…»
«…наберёшь кредитов?» — подсказала я.
«Да», — честно сказал он. — «Чтобы ты хотя бы юридически не была соучастницей моего идиотизма. И чтобы дети тоже понимали: мамино — маме, папино — папе, общее — по справедливости».
Я замолчала.
«Ты понимаешь, что большинству женщин после приставов такое предложение кажется чем‑то вроде: «давай поделим наш корабль на две части, пока он тонет»?»
«Понимаю», — вздохнул он. — «Но это не про «поделить», это про «обозначить границы». Ты столько раз говорила, что устала за всех отвечать. Вот я и думаю: может, тебе станет легче, если чёрным по белому будет написано, что за мои старые грехи ты не отвечаешь».
Я посмотрела на него внимательно.
«Ты правда думаешь, что у нас проблема только в бумажках?»
«Нет», — покачал он головой. — «Но с бумажек начать проще, чем с душ».
Я усмехнулась.
«Хорошо. Считай, это твой первый плюсик в графу «учится на ошибках». Но брачный договор мы будем обсуждать спокойно, не под давлением приставов и не после ссоры. И, пожалуйста, без героических жестов вроде «я всё перепишу на тебя». Мне не надо. Мне надо, чтобы ты не врал».
Он кивнул.
«С этим сложнее, чем с нотариусом», — честно признался он.
Через неделю к нам зашла тётя Зина — как будто случайно «с солью», но я‑то знала: слухи о приставах разлетаются по подъезду быстрее запаха жареной рыбы.
«Леночка, солюшки нет, одолжишь?» — с порога пропела она, но взгляд сразу уткнулся в пустое место, где раньше висели ключи от машины.
«Нет машины, Зинаида Петровна», — спокойно сказала я. — «Соль есть».
Я протянула ей пачку, и она, не удержавшись, всё‑таки выдала:
«Слушай, у вас там… порядок, да? А то я видела тут людей в форме… Думаю, вдруг что случилось, я же как‑никак соседка, не чужая».
«Случился взрослый возраст», — ответила я. — «Кредиты, приставы, экономия. Всё как у людей».
«Ой, ну что ты, у всех бывает», — тут же закивала она. — «У моей племянницы тоже забирали телевизор. Сейчас ничего, новый купили. Муж у тебя не пьёт, не гуляет — уже хорошо. А долги…»
«А долги — это не простуда», — мягко, но твёрдо сказала я. — «Они сами не проходят. Мы лечимся».
Она сжала губы, явно не получив той порции сплетен, на которую рассчитывала.
«Ну лечитесь, лечитесь», — сказала напоследок. — «Главное, чтобы не развелись. Второй брак — он как старая посуда: если треснул, уже не склеишь».
Я закрыла за ней дверь и опёрлась лбом о косяк.
«Ты слышал?» — крикнула я в комнату.
«Слышал», — отозвался Макс. — «Я, оказывается, старая посуда».
«Нет», — сказала я. — «Ты — кастрюля подгоревшая. Но пока не выбросили».
Он вышел из комнаты, обнял меня со спины.
«Ты вообще представляешь нашу историю глазами тёти Зины? «Второй брак, приставы, дети, машина в лом, жена держится на честном слове». Это же сериал какой‑то».
«Сериал — это когда можно выключить», — заметила я. — «У нас, к сожалению, без пульта».
Вечером позвонила Светка.
«Мам, у нас на семинаре сегодня обсуждали финансовую грамотность», — сказала она, даже не поздоровавшись. — «Препод говорит: «Никогда не берите кредиток, если не понимаете, как работает процент». Я сидела и думала: ага, расскажите это моему отчиму и половине страны».
«Свет, не начинай», — попросила я.
«Я не начинаю, я продолжаю», — вздохнула она. — «Знаешь, что самое страшное? Я очень стараюсь не стать как вы. Не обижайся. В смысле, не как вы люди, а как вы с деньгами. То откладываем, то сорвались, то кредиты. Я хочу всё считать заранее. Чтобы у меня приставы были только в учебнике по праву».
«Если ты станешь умнее нас — это будет лучший результат всей этой истории», — ответила я.
«А ты?» — неожиданно спросила она. — «Ты чему‑нибудь научилась?»
Я замолчала.
«Наверное, да», — сказала после паузы. — «Я наконец поняла, что доверие — это тоже ресурс, как деньги. Его нельзя бесконечно вливать в одного человека, который каждый раз всё тратит на свои ошибки. Его надо распределять. Между собой, детьми, работой, мужем. И оставлять запас».
«Типа «финансовая подушка», только эмоциональная?»
«Угу», — кивнула я, хотя она меня не видела. — «Только у меня подушка пока тонкая».
«Ну, главное, что не кредитная», — попыталась пошутить Светка.
Мы обе засмеялись — впервые за долгое время по‑настоящему, а не через напряжённые зубы.
Ночью я проснулась от того, что Макс сидел на кухне в темноте.
«Опять не спишь?» — спросила я, наливая себе воды.
«Считаю», — ответил он.
«Деньги?»
«Нет», — покачал он головой. — «Шансы».
Я села напротив.
«И сколько у нас?»
«Не знаю», — честно сказал он. — «Если смотреть только по цифрам — вылезем. Год‑полтора, и будет легче. Если смотреть по тому, что у тебя в глазах…»
«Что у меня в глазах?»
Он помолчал.
«Усталость. И что‑то ещё, чего я боюсь. Как будто ты уже внутренне собрала чемодан, но пока не знаешь, куда ехать».
Я вздохнула.
«Честно? Я правда как человек с чемоданом. Только в этот раз в него сложены не вещи, а требования. Если ты снова что‑то от меня спрячешь — хоть штраф за тысячу рублей, хоть «мелкую» рассрочку, — я просто возьму этот чемодан и выйду. Не потому, что злая. Потому что больше не могу жить с ощущением, что завтра в дверь опять позвонят, а я буду стоять перед чужими бейджиками в халате и с голой правдой».
Он кивнул.
«Я понял. Это и есть цена доверия».
«Да», — сказала я. — «Раньше я думала, что доверие — это когда не проверяешь. Оказывается, доверие — это когда тебе можно всё показать, и ты не убегаешь. Пока что я не убежала. Но беговые кроссовки стоят рядом».
Он улыбнулся — виновато, но искренне.
«Я постараюсь, чтобы они так и остались стоять. В крайнем случае будем бегать в них по утрам, а не от приставов».
Я посмотрела на него.
В этом мужчине было всё сразу: мои надежды на «нормальный» второй брак, мои ошибки, мои попытки быть умной, мои маслины, мой страх перед звонком в дверь и моя усталость от вечной роли сильной.
И всё‑таки где‑то глубоко сидало упрямое чувство, что я ещё не доиграла эту партию.
Может, потому что в сорок лет страшнее всего не остаться без машины или телевизора, а признать, что второй шанс на любовь был, а ты сама от него ушла.
Или, наоборот, страшнее проснуться через пять лет, когда уже приставы забудут наш адрес, но я сама себя перестану узнавать рядом с человеком, который каждый раз обещает: «Я всё исправлю» — и каждый раз заново учится ценить то, что у него есть.
***
Звонок в дверь в этот раз прозвучал так буднично, что я даже не вздрогнула.
«Откроешь?» — крикнул из комнаты Егор.
«Открою», — ответила я и поймала себя на мысли, что впервые за много месяцев не проверяю взглядом: всё ли на местах, нет ли папки на груди у гостя.
На пороге стоял курьер — обычный, в зелёной куртке, с коробкой в руках.
«Елена Макарова?»
«Да».
«Вам посылка. Распишитесь».
Я расписалась, забрала коробку и, не дойдя до кухни, уже услышала подозрительный голос сына:
«Это что, роскошь в дом? Ты же говорила — без маслин живём».
«Не знаю, что там», — честно сказала я. — «Я ничего не заказывала».
На кухню зашёл Макс, вытерев руки о полотенце.
«О, пришло?» — его глаза на секунду вспыхнули тем самым мальчишеским огнём, который когда‑то меня в нём и зацепил.
«Это ты?»
«Открой», — только и сказал он.
В коробке оказался… обычный настенный календарь на следующий год. Знаете, такой дешевенький, с видами города, с отрывными листочками и огромными квадратиками дней. К нему была прикреплена тонкая чёрная ручка и листочек, сложенный вчетверо.
«Что это за символизм?» — спросила я, разглядывая январь.
«Просто календарь», — пожал он плечами. — «И немного терапии».
Я развернула листок.
«Предлагаю официально считать, что следующий год мы проживём без новых кредитов, без приставов и без тайн, — было написано его неровным почерком. — Если я где‑то сорвусь, ты имеешь право вычеркнуть любой мой план из этого календаря. Хоть рыбалку, хоть футбол, хоть посиделки с друзьями. Потому что взрослый человек отвечает за свои решения, а не только за свои мечты».
Я подняла глаза.
«Это что, твоя новая финансовая стратегия?»
«Это моя новая стратегия выживания с тобой», — серьёзно сказал он. — «Точнее, не выживания, а нормальной жизни. Я устал жить в режиме «закрыть дыру здесь, залатать там». Я хочу, чтобы у нас у обоих были планы дальше, чем до следующего платежа по рассрочке».
Егор, который всё это время стоял в дверях, фыркнул:
«Типа если ты опять где‑то накосячишь, мама вычеркнет тебе футбол?»
«Не только футбол», — спокойно ответила я. — «Если он снова начнёт от меня что‑то скрывать, я вычеркну целые месяцы. С собой. Это у нас теперь такая страховка».
Макс кивнул.
«Согласен. Жёстко, но честно».
Первые дни мы относились к календарю, как к новому питомцу.
«Смотри, мама, у нас тут девятое число свободное, может, впишем «поспать»?» — шутил Егор.
«Нет, девятое у нас для оплаты рассрочки», — отвечал Макс. — «А «поспать» вписываем карандашом, мало ли».
Мы отмечали в нём всё: даты платежей по долгам, смены Макса, мои дедлайны по текстам, даже контрольные Егора.
Но главное — внизу каждой страницы, в маленькой строке, была надпись: «Без новых долгов и без новых секретов».
Я сначала отнеслась к этому скептически, как к очередному порыву. Но время шло, и случилось то, чего никто из нас не ожидал: в нашей жизни стало подозрительно спокойно.
Не идеально — спокойно.
Приставы не приходили. Макс исправно вносил свои суммы. Машины у нас не было, и этот факт перестал быть трагедией — просто больше ходили пешком, реже возили домой лишние пакеты.
Однажды вечером, возвращаясь с рынка с двумя небольшими сумками, я поймала себя на том, что внутри… пусто. Не в смысле «тревожно пусто», а в смысле «нет лишнего шума». Ни паники, ни дрожи от каждого звонка в дверь, ни злости, ни бесконечного «что он ещё скрывает?».
Просто усталость и какое‑то простое, банальное, очень человеческое счастье от того, что я тащу сумки с продуктами, а не с очередными иллюзиями.
«О чём задумалась?» — догнал меня Макс.
«О том, что мы, кажется, впервые за долгое время живём, а не разбираем завалы», — ответила я.
Он улыбнулся.
«Я тоже это чувствую. Удивительно, да? С машиной, кредитами и понтами было гораздо шумнее. А так — тихо, скучно и… легко».
«Скучно — это роскошь», — сказала я.
Весной мы наконец смогли позволить себе кое‑какую «роскошь» — нет, не телевизор нового поколения и не шубу. Мы купили билеты на электричку до ближайшего города, где был парк, речка и бесплатный музей.
«Типичное СНГ‑сафари», — бурчал Егор, но поехал.
Мы ходили по набережной, смотрели на воду, ели мороженое из бумажных стаканчиков.
«Помнишь, мы хотели на море?» — спросил Макс, глядя на мутную весеннюю реку.
«Вот тебе и море», — пожала я плечами. — «С холодной водой, странным ветром и без турагентства. Зато без кредита на путёвку».
Егор сфотографировал нас на мой телефон.
«Сделаю вам аватарку «Выжившие после приставов», — усмехнулся он.
Я посмотрела на фото и вдруг увидела не «жертву обстоятельств» и «виноватого мужа», а двух взрослых людей, которые не побоялись пройти через очень некрасивый, позорный, болезненный период — и не разойтись по разным подъездам.
Не потому, что «надо терпеть», как любит говорить поколение тёти Зины. А потому, что оба работали: он — над собой и своими ошибками, я — над своими границами и уже не бесконечным доверием.
За ужином в тот день мы сидели втроём — Светка подключилась по видео уже привычно, как четвёртая тарелка на столе.
«Ну что, как там ваша финансовая сага?» — спросила она.
«Скучно», — ответил Макс.
«Это похоже на комплимент», — заметила она.
«Это лучший комплимент для нашей семьи за последние два года», — сказала я.
«Представляешь, мам», — вмешался Егор. — «Если так пойдёт дальше, через пару лет ты сможешь писать не про чужие драматичные семьи, а про нашу, но уже в жанре «как они выбрались». Типа мотивационный блог: «Приставы, бывшие и календарь на стене»».
«Спасибо, сынок», — засмеялась я. — «Ты только не забывай, что за каждым таким блогом стоят конкретные люди, которые плакали на кухнях и продавали машины».
Макс покосился на меня.
«Ну, если что, я готов быть отрицательным примером в учебнике по финансовой грамотности», — сказал он. — «Главное, чтобы в конце главы было «выводы сделаны»».
Я посмотрела на него и вдруг очень чётко почувствовала: да, выводы сделаны. Не идеальные, не мгновенные, не книжные. Живые.
Мы не стали богатыми, не поехали на Мальдивы, не купили новый телевизор, не отгрохали ремонт мечты.
Зато у нас появился другой капитал:
— право друг перед другом говорить правду, даже если от неё хочется забиться под стол;
— понимание, что второй брак — это не «ну теперь‑то всё будет правильно», а новая серия тех же уроков, только с другими декорациями;
— осознание, что иногда лучшая защита от приставов, долгов и чужих оценок — это собственные границы и вовремя сказанное «нет», даже если это «нет» направлено не на мужчину, а на собственные иллюзии.
Вечером, когда дети разошлись по своим делам и гаджетам, мы с Максом остались вдвоём на кухне.
«Слушай», — сказал он. — «Если вдруг когда‑нибудь у нас всё будет хорошо… Ну, в смысле вообще. Без долгов, с небольшими накоплениями, с отпуском не по акции… Ты всё равно будешь вспоминать приставов, как страшный сон?»
Я задумалась.
«Нет», — честно ответила я. — «Я буду вспоминать их, как точку, после которой я наконец перестала бояться смотреть правде в глаза. И себе, и тебе. Без бейджиков, без форм, без описи имущества».
«И не уйдёшь?» — тихо спросил он.
«Если ты меня ещё раз обманешь — уйду», — так же тихо ответила я. — «Если будешь честным, даже с ошибками — останусь. В сорок лет лучше жить с человеком, который умеет признавать свои провалы, чем с тем, кто делает вид, что у него в жизни одни «выгодные предложения».
Он кивнул.
«Справедливо».
Мы сидели молча, и в этой тишине вдруг не было ни напряжения, ни ожидания очередного удара.
Была просто жизнь. Не идеальная, не глянцевая, не «как в сериале», а такая, какая досталась: с долгами, с подростками, с бывшими, с календарём на стене, с недопитым чаем и с человеком напротив, который однажды очень сильно ошибся, а потом так же сильно попытался это исправить.
И я вдруг поняла:
может быть, именно это и есть взрослая версия счастья — не когда деньги никогда не заканчиваются, а когда доверие перестаёт быть кредитом и становится совместным счётом, в который оба регулярно вносят что‑то своё.
Иногда — премию.
Иногда — честный разговор.
Иногда — обещание, которое действительно выполняют.
И тогда даже визит приставов остаётся в прошлом — как дорогой, но уже оплаченный урок, который мы с трудом, но всё‑таки вытянули вместе.
А вы в своих семьях вообще обсуждаете деньги честно и заранее, или тоже вспоминаете про бюджет только тогда, когда уже стучат в дверь — пусть даже не приставы, а обиды и взаимные обвинения?