Больничный коридор пах хлоркой и несбывшимися надеждами. Я стояла у окна, прижимаясь лбом к холодному стеклу, пока за спиной медсестра с грохотом катила тележку с медикаментами. В моих руках был сверток — теплый, тяжелый и абсолютно, катастрофически ненужный никому, кроме меня. Или даже мне? Я пока не знала.
Его звали не Артем, как планировала Марина. В документах, которые мне сунули на подпись полчаса назад, в графе "имя" стоял прочерк.
— Вы уверены, что хотите забрать ребенка? — спросила заведующая отделением, глядя на меня поверх очков. В её взгляде читалась смесь жалости и брезгливости, словно я была не жертвой обстоятельств, а соучастницей какого-то грязного преступления. — Родители... биологические родители отказались от прав. Юридически это сложный процесс, но фактически они просто бросили его здесь.
Я посмотрела на сверток. Из-под фланелевой пеленки выбивался вихор. Огненный. Медный. Рыжий, как осенняя листва, как ржавчина на старом заборе, как волосы нашего деда Степана.
— Я забираю его, — мой голос хрипел, словно я молчала вечность. — Это мой племянник.
Всего три дня назад всё было иначе. Марина, моя "идеальная" старшая сестра, сидела на краю моей больничной койки и держала меня за руку, пока схватки разрывали тело на части. Её муж, Игорь, расхаживал по палате, нервно потирая дорогие часы на запястье. Они говорили о будущем. О том, как обставят детскую в своем загородном доме, как наймут лучшую няню, как мы все вместе полетим на Мальдивы, когда я восстановлюсь.
— Ты наша спасительница, Ленка, — шептала Марина, вытирая мне пот со лба надушенным платком. — Мы тебе по гроб жизни обязаны. Квартира твоя, как и договаривались. И деньги на счету. Только роди здорового.
Я родила. Здорового, крепкого мальчика весом три восемьсот. Но когда акушерка подняла кричащего младенца и показала его счастливым родителям, в палате повисла тишина. Тяжелая, ватная тишина, которая звенит в ушах страшнее любого крика.
Марина побледнела. Игорь застыл, словно его ударили под дых.
— Что это? — спросил он тихо, указывая пальцем на голову ребенка.
— Волосы, папаша, богатырь у вас рыжий! — радостно провозгласила акушерка, не замечая напряжения.
Марина медленно отпустила мою руку. Её лицо, обычно такое красивое и ухоженное, исказилось гримасой, которую я никогда раньше не видела. Это было не разочарование. Это было отвращение.
— Рыжий... — прошипела она. — У нас в роду нет рыжих, кроме деда-алкоголика. Игорь, это ошибка. Это не может быть наш эмбрион.
— Марин, ты чего? — я попыталась приподняться на локтях, но слабость прибила меня обратно к подушке. — Это же гены. Дед Степан был рыжим, помнишь?
Игорь подошел ближе, вглядываясь в лицо новорожденного, как в испорченный товар в магазине электроники.
— Мы платили за элитный генетический материал, — холодно произнес он. — Мы делали ЭКО в лучшей клинике. Нам гарантировали отсутствие... дефектов. Рыжий цвет — это рецессивный признак, но нам обещали, что риски минимальны. Мы не заказывали клоуна.
— Заказывали? — переспросила я, чувствуя, как холод проникает под кожу. — Это живой человек, Игорь. Твой сын.
— Это не то, что нам нужно, — отрезала Марина. Она выпрямилась, одернула пиджак и посмотрела на меня ледяным взглядом. — Мы отказываемся.
В тот момент я подумала, что это послеродовой психоз. Шок. Стресс. Но они не шутили. Они просто развернулись и вышли из палаты, оставив меня с разрывами, кровотечением и ребенком, который не подходил под цвет их дизайнерского интерьера.
Теперь я стояла на крыльце роддома. В кармане пальто вибрировал телефон — звонил хозяин съемной квартиры, из которой я съехала неделю назад, уверенная, что переезжаю в обещанную сестрой студию. Денег на карте оставалось ровно на такси и пару пачек памперсов. Контракт о суррогатном материнстве, который мы подписывали "по-семейному", без нотариуса (зачем тратиться, мы же родные люди!), теперь годился только для растопки камина.
Я посмотрела на малыша. Он спал, смешно надув губы. Рыжие ресницы подрагивали.
— Ну что, Рыжий, — прошептала я. — Похоже, мы с тобой вдвоем против всего мира.
Я не знала, куда идти. У меня не было ни дома, ни работы (я уволилась на пятом месяце, потому что Марина настаивала на полном покое), ни сбережений. Все девять месяцев они содержали меня, покупали витамины, возили на узи, кормили фермерскими продуктами. Я жила в их сказке, веря, что это любовь и забота. А это был просто техосмотр инкубатора.
Мой старенький рюкзак давил на плечи. Я достала телефон и набрала номер Марины в сотый раз.
"Абонент временно недоступен".
Конечно. Они заблокировали меня везде. Словно меня и не существовало. Словно эти девять месяцев были коллективной галлюцинацией.
Я спустилась по ступенькам. Декабрьский ветер хлестнул по лицу колючим снегом. Мимо проезжали дорогие машины, счастливые отцы забирали жен с конвертами в розовых и голубых лентах. А я шла к автобусной остановке, прикрывая собой "бракованного" ребенка.
В голове начал складываться план. Злой, отчаянный план. Я вспомнила, как Игорь хвастался перед партнерами своей безупречной репутацией. Как Марина вела блог о "счастливом ожидании чуда", собирая тысячи лайков. Они думали, что я просто исчезну. Растворюсь в тумане неудачниц, сдам ребенка в детдом и буду молча страдать.
Они ошиблись. Во мне, как и в этом малыше, текла кровь деда Степана. А дед, при всей его любви к выпивке, был известен тем, что никогда не прощал обид и умел ждать.
Я села в полупустой автобус. Малыш захныкал.
— Тише, — сказала я ему, укачивая. — Мы не пропадем. Но сначала нам нужно найти ночлег.
Я вспомнила про тетю Валю. Дальнюю родственницу со стороны отца, с которой Марина не общалась лет десять, считая её "деревенщиной". Тетя Валя жила в старом доме на окраине города, в районе, куда таксисты ездили неохотно. Это был мой единственный шанс.
Автобус трясло на ухабах. Я смотрела в окно на серые многоэтажки и чувствовала, как внутри меня, там, где раньше жила любовь к сестре, разгорается холодное пламя ненависти.
— Они заплатят, малыш, — прошептала я, глядя в его серо-голубые глаза, которые внезапно открылись. — За каждую твою слезинку, за каждый мой страх. Они заплатят за всё.
Я еще не знала как. Но я знала одно: "не тот оттенок" станет цветом их краха.
Дом тети Вали выглядел как декорация к фильму ужасов, который забыли демонтировать после съемок. Покосившийся забор, темные окна, заросший бурьяном палисадник. Но для меня этот скрипучий деревянный барак на окраине промзоны сейчас был желаннее любого пятизвездочного отеля.
Я постучала. Сначала тихо, потом кулаком, отбивая дробь от холода. Дверь открылась не сразу. Загремели засовы, лязгнула цепочка, и на пороге возникла грузная фигура в стеганом халате.
— Кого там черт принес на ночь глядя? — хриплый голос тети Вали был прокурен насквозь. Она сощурилась, вглядываясь в темноту, а потом ее взгляд упал на сверток у меня на руках. — Ленка?
— Пусти, теть Валь. Пожалуйста.
В прихожей пахло жареным луком, старой бумагой и «Корвалолом». Запах бедности, знакомый мне с детства, который я так старательно пыталась забыть в дизайнерской квартире сестры.
Валентина включила тусклую лампочку под потолком и, не задавая лишних вопросов, кивнула на диван в гостиной. Она всегда была такой: грубой, прямолинейной, но единственной в нашей родне, кто не умел лицемерить.
— Клади своего... приблуду, — буркнула она, ставя чайник. — Чай будешь? Или сразу водки? Видок у тебя, племяшка, будто ты из морга сбежала.
Я положила малыша на старый, потертый диван. Он спал, на удивление спокойно перенеся дорогу. Размотала одеяло.
Тетя Валя подошла, вытирая руки о передник, и склонилась над ребенком.
— Ишь ты, — хмыкнула она. — Рыжий. Весь в батьку моего, Степана. Царствие ему небесное, тот еще был упырь, но красивый. А глаза чьи? Маринка-то с Игорем у нас темненькие.
— Это их сын, теть Валь, — я села на табурет, чувствуя, как ноги гудят от напряжения. — Генетически. Я суррогатная мать. Была.
— Была? — Валя подняла бровь. — А теперь кто?
— А теперь я просто мать. Они отказались. Цвет волос не подошел.
Я рассказала ей всё. Про клинику, про контракт без печатей, про обещания и про то, как они вышли из палаты, словно забыли в ней зонтик, а не человека. Валя слушала молча, только желваки ходили на ее тяжелом лице. Когда я закончила, она молча встала, достала из серванта бутылку настойки, плеснула в граненый стакан и выпила залпом.
— Ну и суки, — выдохнула она, с грохотом ставя стакан на стол. — Я всегда говорила, что Маринка твоя — гнилое яблоко. Вся в мать, прости господи. Только фасад красивый, а внутри черви.
— Мне некуда идти, — тихо сказала я. — Денег нет. Работы нет.
— Живи, — отмахнулась Валя. — Места много, хоть и не хоромы. С голоду не помрем, я на пенсии, да еще сторожем подрабатываю. Но, Ленка, ты дура.
— Знаю.
— Не потому что родила. А потому что позволила им так с собой поступить. Ты же юрист по образованию, хоть и недоучка. Как ты могла подписаться на такое без страховки?
— Я верила ей. Она же сестра.
Валя фыркнула и ушла на кухню греть молоко.
Ночь прошла в полубреду. Малыш просыпался каждый час. У меня не было ни смеси, ни бутылочек, но природа взяла своё — молоко пришло. Кормить его было странно и больно, но когда он, чмокая, затихал у груди, меня накрывало волной какой-то дикой, животной нежности. Я смотрела на его рыжий пушок и понимала: я убью за него. В переносном смысле, конечно. А может, и нет.
Утром, пока малыш спал, а тетя Валя ушла в магазин за памперсами (потратив, наверное, последние деньги), я включила свой старый ноутбук. Мне нужно было понять, что происходит в их мире. В мире, где меня больше нет.
Я зашла в Instagram. Страница Марины. Три миллиона подписчиков. Идеальная жизнь.
Последний пост был опубликован три часа назад. Черно-белое фото: пустая детская кроватка, красиво освещенная лунным светом. И текст.
Я читала, и буквы расплывались перед глазами от ярости.
"Друзья, наше сердце разбито. Мы долго молчали, надеясь на чудо, но чудо не случилось. Наш малыш... ангел, которого мы так ждали... беременность прервалась на позднем сроке. Суррогатная мать не смогла сохранить нашего мальчика. Врачи сделали всё возможное. Мы просим уважать наше горе и не задавать вопросов. Нам нужно время, чтобы пережить эту утрату. Спасибо за вашу любовь".
Под постом — тысячи комментариев.
"Мариночка, держись!"
"Какая трагедия!"
"Бедный Игорь, сил вам!"
"Суррогатную мать под суд! Как она могла не уберечь?"
Она похоронила его. Заживо. Моего живого, теплого, сопящего на диване мальчика она превратила в трагический контент для поднятия охватов. Она не просто отказалась от него, она сделала из себя жертву, а из меня — некомпетентную убийцу их счастья.
— Ах ты тварь... — прошептала я. Руки тряслись так, что я едва попадала по клавишам.
В этот момент пискнул телефон. Уведомление из облачного хранилища. "Семья Смирновых: Общий доступ закрыт. У вас осталось 24 часа, чтобы сохранить свои файлы, прежде чем вы будете удалены из семейной группы".
Игорь. Он зачищал хвосты. Они думали, что я слишком разбита, чтобы реагировать быстро. Но ярость — лучшее топливо для мозга.
У меня оставались сутки доступа к их семейному облаку, куда автоматически выгружались все фото и документы с их устройств. Мы настроили это год назад, чтобы я могла загружать туда отчеты из клиники и чеки. Они забыли отключить меня сразу.
Я открыла папку. Тысячи фото: Марина на Мальдивах, Игорь на встречах, проекты дома... Я начала лихорадочно скачивать всё подряд. Переписки, скриншоты, видео.
И тут я наткнулась на папку с названием "Нью-Йорк. Контракт". Дата создания — месяц назад. Я открыла PDF-файл.
Это был договор с американским модельным агентством. Агентство специализировалось на "детях-ангелах". Контракт на имя еще не рожденного ребенка. Сумма с шестью нулями.
Я читала условия.
"Ребенок должен соответствовать визуальному профилю: светлая кожа, темные или русые волосы, голубые глаза. Отсутствие видимых дефектов и пигментации..."
Ниже была переписка Игоря с агентом:
"Мы гарантируем типаж. Генетика отличная. У нас уже запланирована съемка для обложки Vogue Kids в феврале. Билеты куплены".
Меня накрыло осознанием.
Они не просто хотели ребенка. Им не нужен был сын. Им нужен был аксессуар. Инвестиционный проект. Ребенок должен был сразу начать работать, отрабатывая вложенные в ЭКО деньги. Рыжий цвет волос не вписывался в "визуальный профиль". Он нарушал контракт. Они теряли деньги.
Вот почему их лица перекосило. Не из-за эстетики. Из-за упущенной прибыли.
Я смотрела на экран, и в голове щелкали шестеренки. Я скачала этот контракт. Скачала переписку. Скачала медицинские заключения, где черным по белому было написано, что ребенок здоров.
Я сохранила всё на флешку, потом еще раз — в свое личное облако.
— Ты сдохнешь, Марина, — сказала я в пустоту комнаты. — Не физически, нет. Я уничтожу твою репутацию. Я превращу твою глянцевую жизнь в руины.
В замке повернулся ключ. Вернулась тетя Валя с большой пачкой памперсов и банкой детского питания.
— Ну чего сидишь, как сыч? — спросила она, сгружая пакеты. — Помогай давай.
Я повернулась к ней. Слезы высохли. На моем лице была злая улыбка.
— Теть Валь, у тебя есть знакомый юрист? Не из дорогих, а из злых. Тот, кто ненавидит богатых.
Валя прищурилась, оценивая перемену в моем настроении.
— Есть один. Бывший мент, спился, но мозги на месте. А тебе зачем?
— Мы будем подавать в суд. Но не на алименты. Мы устроим шоу, которое Марине и не снилось.
Я посмотрела на рыжего малыша. Он проснулся и смотрел на меня умными, серьезными глазами.
— Мы назовем его Лев, — сказала я твердо. — Потому что он загрызет их всех.
Виктор Петрович, тот самый «спившийся мент», оказался похож на старого бульдога: помятый, с мешками под глазами, но с такой хваткой, что челюсти сводило даже у наблюдателей. Он сидел на кухне тети Вали, окутанный сизым дымом дешевых сигарет, и перебирал распечатки, которые я сделала утром в ближайшем копицентре.
— Интересное кино, — прохрипел он, постукивая желтым ногтем по контракту с американским агентством. — Значит, говоришь, «визуальное несоответствие»?
— Они хотели куклу, Виктор Петрович. А получили живого человека, — я качала Льва на руках. Он снова не спал, словно чувствуя, что решается его судьба.
Юрист усмехнулся, обнажив неровные зубы.
— С юридической точки зрения, Лена, у нас тут болото. Ты суррогатная мать, но договор — филькина грамота. Они биологические родители, но написали отказ. Сейчас ребенок висит в воздухе. Если пойдем в суд в лоб, опека может забрать парня в детдом до выяснения обстоятельств. Тебе оно надо?
Меня обдало холодом.
— Нет. Никакого детдома.
— Вот и я думаю. Поэтому бить будем не законом. Законом мы их добьем потом, когда они будут лежать и харкать кровью. Бить будем информацией.
Виктор достал кнопочный телефон, который выглядел как артефакт из мезозоя, и набрал номер.
— Алло, Паша? Да, я. Живой, не дождешься. Слушай, у меня тут материал для твоей «Желтой полосы». Нет, не сплетни. Бомба. Есть документы, есть фото. Героиня — Марина Смирнова. Да, та самая «святая мать» из Инстаграма. Готовь полосу на завтра. И сайт прогревай.
Он положил трубку и посмотрел на меня тяжелым, свинцовым взглядом.
— Сегодня вечером у нее прямой эфир, так? Поминки по «умершему» сыну?
— Да. В восемь вечера. Собирает донаты на какой-то фонд помощи недоношенным детям.
— Отлично, — Виктор потер руки. — Значит, устроим ей воскрешение.
В 19:55 я сидела перед ноутбуком. Лев спал в старой плетеной корзине, которую тетя Валя достала с чердака. На экране светилась заставка профиля Марины: горящая свеча и надпись «Помним, любим, скорбим».
В 20:00 картинка ожила. Марина сидела в своей гостиной, одетая в скромное черное платье. Никакого макияжа, только идеально выставленный свет, который делал её бледность аристократичной. Рядом сидел Игорь, держа её за руку. Его лицо выражало скорбь, достойную «Оскара».
— Дорогие мои, — начала Марина дрожащим голосом. — Спасибо, что вы с нами в этот страшный час. Мы потеряли нашего мальчика... Нашего ангелочка. Врачи боролись, но...
В чате с бешеной скоростью летели соболезнования и смайлики разбитых сердец. Счетчик донатов крутился, как сумасшедший. Люди переводили деньги, веря в искренность этой трагедии.
— Мы хотим, чтобы смерть нашего сына не была напрасной, — продолжал Игорь, глядя в камеру честными глазами. — Мы открываем сбор...
— Пора, — скомандовал Виктор Петрович, стоявший у меня за спиной.
Я нажала Enter.
Мы подготовили это заранее. Через знакомого хакера Виктора мы не просто оставили комментарий. Мы запустили веерную рассылку по всем крупным пабликам и тегам, которые использовала Марина. И самое главное — бот начал спамить в чат трансляции одну и ту же ссылку с заголовком: «ОН ЖИВ. ОН ПРОСТО НЕ ПОДОШЕЛ ПОД ЦВЕТ ДИВАНА».
Ссылка вела на простую страницу, созданную час назад. Там было всего три элемента:
- Фотография сегодняшней газеты рядом с живым, рыжим Львом.
- Скан отказа от ребенка с подписями Марины и Игоря.
- Скриншот модельного контракта с выделенной строкой: «Штраф за несоответствие внешним параметрам — 50 000 $».
В чате трансляции что-то произошло. Сначала поток сердечек замедлился. Потом появились первые вопросы.
"Что это за ссылка?"
"Марина, пишут, что ребенок жив!"
"Это правда про контракт?"
Марина не читала чат, она продолжала монолог о боли утраты. Но Игорь читал. Я увидела, как его глаза расширились. Он дернул Марину за руку, прерывая её на полуслове.
— Что? — она непонимающе посмотрела на мужа, потом перевела взгляд на экран планшета, где бежали комментарии.
— «Покажите свидетельство о смерти!» — прочитала она вслух, забыв про роль. — Вы что, с ума сошли? Какие хейтеры...
— Выключай, — прошипел Игорь. — Выключай эфир, дура!
Но было поздно. Интернет — это стихия, которую нельзя остановить кнопкой «выкл». Скриншоты уже разлетелись. Люди переходили по ссылке, видели документы, возвращались и требовали ответов.
— Убийцы!
— Вы бросили ребенка из-за денег?!
— Верните донаты, мошенники!
Марина побледнела по-настоящему. Идеальная маска треснула. Она вскочила, опрокинув штатив с кольцевой лампой. Свет погас, но трансляция продолжалась еще пару секунд в темноте, и все услышали её истеричный визг:
— Я говорила тебе, что эта суррогатная дрянь всё испортит! Надо было заплатить ей, чтобы она заткнулась!
Эфир оборвался.
Я откинулась на спинку стула. Сердце колотилось где-то в горле.
— Шах и мат, — тихо сказал Виктор Петрович, закуривая прямо в комнате.
Но это был еще не конец.
Через час под окнами дома тети Вали затормозил черный внедорожник. Я узнала машину Игоря. Он не стал звонить. Он приехал разбираться.
— Ленка, сиди тут, — скомандовала тетя Валя, беря в руки тяжелую чугунную сковородку. — Витя, ты со мной.
— Да я с удовольствием, — юрист хрустнул пальцами.
Мы слышали, как Игорь колотил в дверь.
— Открывай! — орал он. — Я знаю, что ты там! Ты хоть понимаешь, на какие бабки ты меня выставила?! Я тебя уничтожу! Я тебя в порошок сотру!
Я подошла к окну, прижимая к себе Льва. Шторы были задернуты, но я видела силуэт Игоря через щель. Он был в ярости. Он был опасен.
Дверь распахнулась. На крыльцо вышли Валя и Виктор.
— Пошел вон отсюда, щенок, — спокойно сказала Валя.
— Где она? — Игорь двинулся на нее. — Отдай мне ребенка. Сейчас же. Мы сдадим его в детдом официально, и вся эта шумиха утихнет. Я скажу, что документы — подделка.
— Поздно, — голос Виктора Петровича прозвучал как выстрел. — Ты не понял расклада, коммерсант. Прямо сейчас у дома дежурит патруль ППС, который я вызвал пять минут назад. И они слышали твои угрозы. А еще...
Виктор поднял телефон. Экран светился.
— ...а еще здесь включен диктофон. И это, вкупе с твоим выступлением на крыльце, тянет на статью 119 УК РФ. Угроза убийством. Плюс мошенничество в особо крупном размере с вашим фондом.
Игорь замер. За его спиной, в конце улицы, показались синие проблесковые маячки полиции.
Он посмотрел на окна дома. Мне показалось, что наши взгляды встретились. В его глазах я увидела не раскаяние, а чистый, животный страх. Страх человека, который привык покупать всё, но вдруг понял, что его валюта здесь не ходит.
— Ты пожалеешь, — бросил он, но голос уже дрожал.
— Езжай домой, Игорь, — крикнула я через форточку. — И Марине передай: рыжий цвет теперь в моде.
Он прыгнул в машину и дал по газам, едва не сбив мусорный бак. Полицейская машина проехала мимо него, развернулась и включила сирену, требуя остановиться.
Я сползла по стене на пол. Ноги не держали. Лев завозился, открыл глаза и, клянусь, впервые улыбнулся мне своей беззубой, смешной улыбкой.
Всё было кончено. И всё только начиналось.
Утром мой телефон взорвался от звонков журналистов. Бренд одежды, с которым сотрудничала Марина, разорвал контракт публично. Опека уже звонила Виктору Петровичу, но не с угрозами, а с предложением помощи в оформлении документов на меня.
Я посмотрела на сына. Солнечный луч упал на его огненно-рыжую макушку, и она засияла как корона.
— Ну что, Лев Игоревич, — сказала я, целуя его в теплый лоб. — Папа хотел, чтобы ты зарабатывал миллионы? Ты их не заработал. Ты их у него отнял. По-моему, отличный старт.
Мы были без денег, в старом доме, с кучей проблем впереди. Но я знала точно: мы справимся. Потому что мы — рыжие. А рыжие приносят огонь тем, кто пытается их заморозить.
