Тишина в нашей квартире всегда была обманчивой. Она напоминала затишье перед бурей, которая имела имя, фамилию и привычку звонить в дверной звонок ровно три раза — коротко, требовательно, с паузой в секунду между нажатиями. Галина Петровна не просто приходила в гости; она совершала набеги.
В то утро вторника, когда всё началось по-настоящему, я стояла на кухне, пытаясь заварить кофе. Руки слегка дрожали. На столе лежал список покупок, который Галина Петровна оставила вчера: "нормальное" масло, а не то, что я беру, "правильный" порошок и особый сорт чая, который, по её мнению, лечит от всего, включая мою предполагаемую лень. Мой муж, Андрей, уже ушел на работу. Он поцеловал меня в висок, прошептал привычное «держись» и исчез, оставив меня одну на поле боя.
Звонок раздался в 8:15. Не в шесть утра, как обычно, но всё равно слишком рано для визита без предупреждения. Я глубоко вздохнула, поправила халат и пошла открывать.
— Леночка, ты ещё в пижаме? — Галина Петровна ворвалась в прихожую, неся перед собой сумку, как таран. — А я думала, ты уже полы моешь. В твоём возрасте я в это время уже обед готовила на всю семью.
Она скинула пальто, не дожидаясь, пока я предложу помощь, и сразу направилась на кухню. Я поплелась следом, чувствуя, как внутри закипает привычное раздражение, смешанное с бессилием. Галина Петровна была женщиной старой закалки, но с современной жестокостью. Ей было шестьдесят два, но выглядела она на пятьдесят: подтянутая, всегда с идеальной укладкой и взглядом, который сканировал поверхности на наличие пыли лучше любого ультрафиолета.
— Андрей жаловался, что у него рубашки плохо выглажены, — бросила она, открывая мой холодильник. Это была ложь. Андрей никогда не жаловался матери на меня. Мы оба знали, что это её любимая тактика: "разделяй и властвуй".
— Андрей доволен моими рубашками, Галина Петровна, — спокойно ответила я, опираясь о столешницу. — Вы что-то хотели?
Она захлопнула холодильник и повернулась ко мне. В её глазах блеснул тот самый огонёк, который появлялся перед очередной безумной идеей.
— Я тут подумала, Лена. Твоё хозяйство хромает. Я вижу это. Пыль на плинтусах, пятна на зеркале в ванной... Ты не справляешься. Андрюша, конечно, молчит, он у меня интеллигентный мальчик, но я-то вижу, как он страдает в этом хаосе.
Я молчала, зная, что спорить бесполезно. "Хаос" заключался в одной немытой чашке в раковине.
— Поэтому я приняла решение, — она выпрямилась, словно генерал перед строем. — Мне нужны дубликаты ключей от всех комнат. Включая вашу спальню.
Я поперхнулась воздухом.
— Простите? От спальни? Галина Петровна, это наше личное пространство.
— Личное пространство у тебя будет в гробу, милочка, — отрезала она с ледяной улыбкой. — А пока ты живёшь с моим сыном в квартире, которую, напомню, мы помогли вам купить, я имею право знать, в каких условиях он спит. Я должна проверять, хорошая ли ты хозяйка. Спальня — это лицо женщины. Если там бардак, значит, и в голове бардак.
— Мы не дадим вам ключи от спальни, — твердо сказала я. — Это абсурд. Вы и так приходите когда вздумается.
— Ах, вот как? — она прищурилась. — Значит, тебе есть что скрывать? Грязь под кроватью? Или, может быть, что-то похуже? Я так и знала. Бедный Андрюша...
Весь следующий час превратился в ад. Она ходила за мной по квартире, комментируя каждый мой шаг. Она достала мусорное ведро и начала перебирать содержимое: «Зачем ты выбросила половину лимона? Его можно было в чай! Транжира!». Она провела пальцем по верху шкафа и демонстративно вытерла пыль о мой халат. Она рассказывала, как правильно любить мужа: «Мужчина должен приходить в рай, а не в хлев. Ты должна встречать его улыбкой и пирогами, а не уставшей физиономией».
Когда она наконец ушла, хлопнув дверью, я сползла по стене на пол и расплакалась. Это был не просто контроль. Это было планомерное уничтожение моей психики. Она хотела, чтобы я чувствовала себя никчемной приживалкой в собственном доме.
Вечером, когда вернулся Андрей, я всё ему рассказала. Я ожидала, что он, как обычно, попытается сгладить углы: «Мама просто хочет как лучше», «Не обращай внимания». Но в этот раз что-то изменилось.
Андрей слушал молча, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. Он смотрел не на меня, а куда-то сквозь стену, в сторону той жизни, которую его мать пыталась у нас украсть. Мы женаты три года, и все три года были войной за границы, которую мы проигрывали сантиметр за сантиметром. Но требование ключей от спальни стало той последней каплей, которая переполняет не чашу терпения, а бочку с порохом.
— Она хочет ключи? — тихо переспросил он. Его голос звучал странно спокойно, почти механически.
— Да. Она сказала, что будет проверять чистоту. Андрей, я не могу так больше. Я задыхаюсь.
Он встал и подошел к окну. За стеклом мигали огни вечернего города, свободного и живого, так непохожего на нашу душную квартиру-тюрьму.
— Знаешь, Лена, — сказал он, не оборачиваясь. — Я думаю, нам стоит согласиться.
Я вскочила с дивана.
— Ты с ума сошел? Ты хочешь пустить её в нашу постель? Чтобы она рылась в нашем белье?
Андрей повернулся. На его лице играла злая, совершенно незнакомая мне улыбка. Это была улыбка человека, который долго терпел и теперь придумал план мести, идеальный в своей жестокости.
— Мы отдадим ей ключи, Лена. Завтра же. Но мы подготовим спальню к её визиту.
— О чем ты говоришь? Уберемся до блеска? Это не поможет, она найдёт пыль даже в вакууме!
— Нет, — он подошел ко мне и взял за плечи. Его глаза горели холодным огнем. — Мы не будем убираться. Мы сделаем кое-что другое. Я давно хотел заняться... ремонтом. Небольшой перестановкой. Мама ведь любит сюрпризы? Она любит находить то, что от неё скрывают? Мы дадим ей то, что она ищет.
— Андрей, ты меня пугаешь. Что ты задумал?
— Я работаю инженером по безопасности десять лет, Лена. Я строю системы, которые не выпускают людей наружу. Или, наоборот, показывают им то, что они не должны видеть. Мама хочет заглянуть за закрытую дверь? Хорошо. Но пусть не жалуется на то, что увидит.
В ту ночь мы не спали. Андрей до утра чертил что-то в своём блокноте, периодически посмеиваясь. Я смотрела на него и понимала: война перешла в новую фазу. Галина Петровна думала, что она охотник, загоняющий жертву в угол. Она не знала, что жертва только что заминировала вход в нору.
На следующий день я позвонила свекрови.
— Галина Петровна, вы были правы, — сказала я самым кротким голосом, на который была способна. — Я вела себя глупо. Мне нечего скрывать. Приезжайте за ключами.
В трубке повисла торжествующая тишина.
— Вот видишь, Леночка, — промурлыкала она. — Умная женщина всегда слушает старших. Я зайду в четверг. У меня как раз будет ревизия в вашем районе. И учти: если я найду хоть одну пылинку под кроватью, у нас будет очень серьёзный разговор.
— Конечно, — ответила я, глядя на то, как Андрей заносит в квартиру огромные коробки с оборудованием. — Вы будете очень удивлены нашей спальней. Обещаю.
Я положила трубку. Четверг. У нас было два дня. Два дня, чтобы превратить нашу спальню в театр одного зрителя. И пьеса, которую мы ставили, должна была стать финальной в карьере Галины Петровны.
Андрей распаковывал коробки. Провода, датчики, странные металлические конструкции, похожие на каркасы.
— Ты уверена, что готова к этому? — спросил он, держа в руках дрель.
— Я готова на всё, лишь бы она перестала считать меня своей собственностью, — ответила я.
Андрей кивнул и включил инструмент. Звук дрели прозвучал как первый залп артиллерии. Мы начали строить ловушку.
Следующие сорок восемь часов превратили нашу жизнь в странную смесь шпионского триллера и строительного безумия. Наша спальня, некогда уютное убежище с пастельными обоями и мягким светом, стала закрытой зоной. «Зоной отчуждения», как пошутил Андрей, хотя в его голосе не было и тени веселья.
В среду я взяла отгул на работе, сославшись на мигрень. Это было недалеко от правды: от постоянного гудения дрели и запаха палёной пластмассы голова действительно раскалывалась. Андрей взял два дня за свой счёт. Он почти не выходил из спальни, появляясь на кухне только за новой порцией чёрного кофе. Он выглядел осунувшимся, с тёмными кругами под глазами, но в его движениях появилась пугающая, хирургическая точность.
Я не знала всех деталей. Андрей сказал, что для чистоты эксперимента моя реакция тоже должна быть естественной, если вдруг что-то пойдёт не так.
— Ты должна знать только одно, — сказал он, выглядывая из приоткрытой двери, за которой царила неестественная темнота, несмотря на полдень. — Мы не причиним ей физического вреда. Ни царапины. Но её психика... скажем так, ей придётся перезагрузить систему ценностей.
Из комнаты тянулись провода. Андрей заклеил окна светонепроницаемой плёнкой в три слоя. Он установил какие-то короба по углам, закрепил под потолком динамики и смонтировал странную конструкцию прямо напротив двери. Один раз я увидела, как он настраивает датчики движения. Это напоминало подготовку к съёмкам фильма ужасов, где главным злодеем была не какая-то мистическая тварь, а обычная пенсионерка с ключами от чужой жизни.
Тем временем телефон разрывался. Галина Петровна вела артподготовку.
В 14:00 пришло сообщение: «Лена, надеюсь, ты постирала шторы? Пыль на гардинах — первый признак деградации семьи. Я проверю пальцем».
В 16:30 звонок:
— Леночка, я тут подумала. Ключи от спальни — это полдела. Мне нужны дубликаты от шкафов. Я хочу убедиться, что ты складываешь бельё по цветам и сезонам, а не кидаешь комом, как попало. Андрюша заслуживает идеальных стопок.
Я сжала телефон так, что корпус скрипнул.
— Галина Петровна, шкафы пока закрыты, мы... обрабатываем их средством от моли. Очень едким. Открывать нельзя три дня.
— От моли? — фыркнула она. — Какая моль в новостройке? Это от грязи у вас моль заводится. Ладно, шкафы проверю в следующий раз. Но кровать чтобы была заправлена по-армейски. Я принесу монетку, буду подбрасывать на покрывале. Не отскочит — перестилаешь при мне.
Я положила трубку и посмотрела на Андрея. Он стоял в проеме двери с отверткой в руке и слышал весь разговор.
— Монетку? — переспросил он тихо. — Хорошо. Пусть приносит. Ей понадобится удача.
К вечеру среды приготовления были закончены. Андрей вышел из спальни, запер дверь на ключ и положил его в карман. Он был весь в пыли, но на лице застыло выражение мрачного удовлетворения.
— Готово? — спросила я шепотом, словно Галина Петровна могла услышать нас через стены.
— Система активна, — кивнул он. — Она работает автономно. Реагирует на открытие двери и движение в определённом секторе. Лена, это... это шедевр. Это лучшее, что я спроектировал за всю жизнь.
Мы легли спать в гостиной на раскладном диване. Спать было невозможно. Тишина квартиры казалась натянутой струной. Я лежала и смотрела в потолок, представляя завтрашний день. Страх боролся с злорадством. Часть меня — та, воспитанная, «хорошая девочка», которую годами дрессировали быть удобной, — кричала, что мы совершаем чудовищную ошибку. Что нельзя так поступать с матерью мужа. Что это жестоко.
Но другая часть вспоминала её ревизии мусорного ведра. Вспоминала, как она выбросила мои любимые красные туфли, потому что они «слишком вульгарные для замужней женщины». Вспоминала её шепотки на семейных праздниках о том, что я бесплодна или просто эгоистка, раз мы до сих пор не подарили ей внуков (хотя мы просто хотели пожить для себя). И эта вторая часть меня кровожадно улыбалась в темноте.
Утро четверга наступило слишком быстро. Серое, дождливое небо давило на окна. Мы встали в шесть утра, по привычке ожидая звонка или стука. Но Галина Петровна планировала свой триумфальный вход на десять утра.
— Мы уходим, — сказал Андрей за завтраком. Он даже не притронулся к еде.
— Как уходим? Мы не встретим её?
— Нет. Эффект неожиданности требует отсутствия зрителей. К тому же, если я увижу её лицо в тот момент... я могу сорваться и всё испортить. Или рассмеяться, или выгнать её раньше времени. Она должна остаться с этим один на один.
План был прост. Мы оставляем ей ключи в условленном месте — в почтовом ящике, от которого у неё тоже был дубликат (естественно, она вытребовала его год назад, чтобы «проверять счета за коммуналку»). Мы пишем ей смс, что срочно уехали по делам, но ждём её с нетерпением. Квартира в её распоряжении. Спальня ждет.
В 9:00 мы вышли из квартиры. Я оглянулась на дверь спальни. Она выглядела так невинно. Обычная белая дверь из МДФ. Никаких табличек «Опасно», никаких черепов с костями. Просто вход в комнату супругов.
Андрей положил ключи в почтовый ящик внизу. Блестящий металл звякнул о дно ящика, как затвор винтовки.
Мы сели в машину, припаркованную в соседнем дворе, откуда был виден наш подъезд. Андрей достал планшет.
— Что это? — спросила я.
— Я не удержался, — признался он. — Поставил камеру в коридоре. Только в коридоре, перед дверью спальни. Внутри камер нет, я не извращенец. Но я хочу видеть момент входа.
В 9:55 к подъезду подошла знакомая фигура. Галина Петровна была при параде: бежевый плащ, берет, в руках — неизменная сумка-шопер, в которой, я уверена, лежали белые перчатки для проверки пыли и, возможно, святая вода для изгнания моих демонов.
Она шла уверенно, по-хозяйски. Она не просто шла в гости — она шла принимать капитуляцию.
— Зашла, — констатировал Андрей, глядя на экран планшета.
На экране появилась картинка нашей прихожей. Вот открывается входная дверь. Галина Петровна входит, оглядывается. Тишина.
— Лена! Андрей! — беззвучно (камера была без звука, но по губам читалось легко) позвала она.
Никого. Она улыбнулась. Это была хищная улыбка. Отсутствие хозяев развязывало ей руки. Теперь она могла не просто проверить спальню, а перерыть всю квартиру без свидетелей.
Она неспешно сняла плащ, аккуратно повесила его на вешалку. Достала из сумки те самые белые хлопковые перчатки. Я ахнула.
— Я же говорил, — усмехнулся Андрей. — Профессионал.
Галина Петровна провела пальцем по зеркалу в прихожей. Посмотрела на перчатку. Видимо, чисто, потому что она разочарованно поджала губы. Затем она направилась прямиком к цели. К нашей спальне.
Она достала связку ключей, которую забрала из ящика. Выбрала нужный ключ — с розовой биркой, которую я специально нацепила вчера.
Она подошла к двери. На мгновение замерла, словно почувствовав какую-то неправильность. Может быть, сквозняк? Или легкий, едва слышный гул работающего оборудования за стеной?
Но жажда контроля пересилила инстинкт самосохранения.
Она вставила ключ в замочную скважину. Повернула два раза. Щелчок замка прозвучал для нас даже через беззвучный экран, отдаваясь в висках.
Галина Петровна взялась за ручку, набрала в грудь воздуха — вероятно, чтобы с порога закричать о непорядке, который она там надеялась увидеть, — и резко распахнула дверь.
Андрей нажал кнопку на планшете, отключая трансляцию.
— Всё, — сказал он. — Представление началось. Теперь нам остается только ждать звонка. Или скорой помощи.
Я смотрела на тёмный экран и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Я не знала, что именно там, за дверью. Андрей отказался показать мне финальную версию. «Ты должна быть так же чиста, как и она, чтобы потом правдиво удивляться», — сказал он.
Прошла минута. Две. Три.
В квартире должно было происходить что-то невообразимое, но снаружи дом стоял всё так же спокойно.
Пять минут.
— Почему она не звонит? — мой голос дрогнул. — Андрей, может, у неё сердце? Ты не переборщил?
— Сердце у неё железное, — отмахнулся он, хотя я видела, как напряглись его плечи. — Ждём.
И тут дверь подъезда распахнулась.
Из неё вылетела Галина Петровна. Именно вылетела — я никогда не видела, чтобы человек её возраста и комплекции передвигался с такой скоростью. На ней не было берета. Плащ был накинут кое-как, нараспашку, сумка волочилась по асфальту.
Она бежала, спотыкаясь, оглядываясь на окна нашей квартиры с выражением дикого, первобытного ужаса на побелевшем лице. Она что-то беззвучно кричала, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Она пробежала мимо своей машины, забыв, что приехала на такси, и просто рванула к дороге, махая руками.
— Господи, — прошептала я. — Что она там увидела?
Андрей медленно выдохнул и откинулся на спинку сиденья. Его губы тронула легкая улыбка.
— Она увидела себя, Лена. Только в очень... специфическом ракурсе. Пойдем домой. Нам нужно убрать декорации, пока соседи не вызвали экзорциста.
Мы вошли в квартиру через десять минут после бегства Галины Петровны. Дверь в подъезд была распахнута настежь — она даже не потрудилась ее закрыть. В прихожей царила зловещая, неестественная тишина, нарушаемая лишь гулом работающего кулера из глубины квартиры.
На полу, прямо посреди коридора, лежал её берет. Он выглядел как павший солдат на поле проигранной битвы. Чуть дальше валялась одна белая перчатка — символ её стерильного террора, теперь поверженный в пыль, которую она так стремилась найти.
Но самое страшное зрелище ждало нас впереди. Дверь спальни была открыта. Из проема не лился солнечный свет, привычный для этого времени дня. Оттуда выползала вязкая, непроглядная тьма, словно кусок космического вакуума, вырезанный и вставленный в нашу квартиру.
Я невольно схватила Андрея за руку.
— Что там, Андрей? Скажи мне сейчас же. Мне страшно туда заходить.
Андрей глубоко вздохнул, наклонился и поднял с пола связку ключей, которую уронила его мать.
— Не бойся, — сказал он, сжимая мою ладонь. — Сейчас оно спит. Система перешла в режим ожидания, как только объект покинул периметр. Пойдем. Ты должна увидеть, с чем она столкнулась.
Мы подошли к порогу. Андрей протянул руку к стене, но не включил обычный свет. Он нажал на кнопку пульта, который достал из кармана.
Внутри спальни что-то щелкнуло, и темнота отступила, сменившись тусклым, синеватым свечением.
Я ахнула. Наша спальня исчезла.
Вместо уютной комнаты я увидела высокотехнологичный бункер. Стены, пол и потолок были затянуты черной матовой тканью, поглощающей любой свет. Мебель была вынесена или скрыта под черными чехлами. Но главным было не это.
По периметру комнаты, образуя замкнутый круг, стояли огромные экраны высотой в человеческий рост. Они были расставлены так, что любой, вошедший внутрь, оказывался в центре визуального колодца. Между экранами торчали десятки датчиков, камер и мощных акустических колонок, направленных в одну точку — в центр комнаты, туда, где только что стояла Галина Петровна.
— Добро пожаловать в «Комнату Эха», — тихо произнес Андрей. В его голосе звучала гордость инженера, смешанная с грустью сына. — Это прототип системы психологического подавления, над которой я работал в теории пару лет назад. Но я ее немного... модифицировал под нашего клиента.
— Что она делает? — я подошла к черному экрану, боясь коснуться его.
— Она работает как зеркало. Но не обычное, — Андрей встал в центр комнаты. — Система реагирует на звук и агрессивную жестикуляцию. Алгоритм анализирует эмоции входящего. Если бы мама зашла сюда тихо, с улыбкой, экраны бы просто включили мягкий свет и, может быть, показали бы красивые пейзажи под музыку Вивальди.
Он помолчал и жестко усмехнулся.
— Но мы же знали, что она не зайдет с улыбкой. Она пришла с войной.
Андрей подошел к ноутбуку, стоящему в углу, и открыл файл логов.
— Смотри. Вот запись последних трех минут. Визуализация того, что она пережила.
Он нажал «Play».
На экране ноутбука я увидела запись с камер внутри комнаты.
Дверь открывается. Входит Галина Петровна. Она делает шаг в темноту и тут же начинает громко возмущаться:
— Что за чертовщина?! Лена! Почему так темно? Где шторы? Почему пахнет паленой резиной?
Как только её голос превысил определенный порог децибел, ловушка захлопнулась.
Дверь за её спиной с громким пневматическим шипением захлопнулась (автодоводчик, который Андрей, видимо, установил вчера). Галина Петровна дернулась и закричала:
— Вы что, издеваетесь?! А ну откройте!
И тут включились экраны.
Я зажала рот рукой, глядя на запись.
Экраны не показывали её отражение. Точнее, не совсем её. Система захватывала изображение Галины Петровны, мгновенно обрабатывала его через нейросеть и выдавала обратно искаженную, чудовищную версию.
На экранах вокруг неё возникли десятки гигантских фигур. Это была она, но с искаженным от злобы лицом, с глазами, горящими красным огнем, с ртом, который растягивался в неестественном крике.
Одновременно сработал звук. Её собственное «А ну откройте!» вернулось к ней, усиленное в сто раз, пропущенное через фильтры диктора, превратившись в демонический рев.
— ТЫ ПЛОХАЯ ХОЗЯЙКА! — вдруг рявкнула система голосом самой Галины Петровны. Это были нарезки из её старых голосовых сообщений и звонков, которые Андрей заботливо оцифровал.
Галина Петровна на видео закрутилась на месте. Куда бы она ни посмотрела, отовсюду на неё смотрела её собственная ярость, увеличенная до размеров Годзиллы.
— Уходи! — закричала она в реальности.
— УХОДИ! — взревела комната в ответ с такой силой, что, казалось, стены задрожали. Стробоскопы начали вспыхивать в ритме её пульса (датчики уловили сердцебиение), создавая эффект полного распада реальности.
Она увидела не монстров. Она увидела суть своего отношения к нам. Она увидела свою чистую, концентрированную злобу, направленную на неё саму. «Я должна проверять» — шептали динамики со всех сторон шелестящим змеиным шепотом.
На видео было видно, как её ноги подкосились. Вся её спесь, вся её уверенность генерала в юбке рассыпалась в прах перед лицом этого цифрового кошмара. Она не выдержала и десяти секунд.
Она рванула ручку двери, чудом нащупав её в темноте, и вывалилась наружу.
Видео закончилось. Андрей закрыл ноутбук.
— Я настроил систему так, чтобы она гиперболизировала критику, — пояснил он. — Чем больше она ругалась, тем страшнее становилась комната. Это петля обратной связи. Она испугала сама себя.
Мы стояли в тишине. Мне было немного жаль её — одинокую, стареющую женщину, для которой контроль был единственным способом чувствовать себя нужной. Но потом я посмотрела на белую перчатку в коридоре и жалость улетучилась. Она пришла не любить нас. Она пришла уничтожать. И она получила зеркальный ответ.
— Что теперь? — спросила я. — Она вернется?
— Нет, — уверенно сказал Андрей. — Она не сможет. Она не знает, что это была техника. Для неё это было... мистическое откровение. Или приступ безумия. В любом случае, дорога в этот дом для неё теперь закрыта её собственным страхом.
Прошел месяц.
Галина Петровна не позвонила ни разу. От родственников мы узнали, что она внезапно увлеклась садоводством и уехала на дачу, хотя раньше ненавидела «копаться в земле». Говорили, что она стала очень тихой, набожной и перестала давать советы невесткам своих подруг.
Мы не стали ничего объяснять родне. Андрей сказал отцу, что у мамы, видимо, переутомление, и ей нужен покой.
Ключи от спальни — и от квартиры — лежали теперь в красивой шкатулке в глубине шкафа. Мы не стали менять замки. В этом не было нужды.
Наша спальня снова стала обычной комнатой. Мы содрали черную ткань, вернули мебель, повесили светлые шторы. Но иногда, когда я заходила туда в сумерках, мне казалось, что стены помнят. Помнят тот рев и тот ужас, который очистил наш дом.
Однажды вечером, лежа в постели, я спросила Андрея:
— А если бы она вошла с добром? Правда включился бы Вивальди?
Андрей улыбнулся, не отрываясь от книги.
— Честно? Я даже не загружал туда Вивальди. Я знал, что этот сценарий не понадобится. Я знал свою мать, Лена. К сожалению, я знал её слишком хорошо.
Я прижалась к нему, слушая, как бьется его сердце. Спокойное, ровное сердце свободного человека.
Мы заплатили высокую цену за эту тишину. Мы напугали старушку до полусмерти. Мы поступили жестоко.
Но когда на следующее утро я проснулась в 10 утра, и никто не звонил в дверь, никто не проверял мои плинтуса и не лез в мою душу грязными сапогами... я поняла, что оно того стоило.
Галина Петровна хотела увидеть, хорошая ли я хозяйка. Что ж, теперь она знала ответ. Я была хозяйкой дома, в котором даже стены умеют кусаться, если их обидеть. И этого знания ей хватит до конца жизни.
