Валентина Ильинична стояла у кухонного стола, как хирург у операционного. Перед ней лежала утка. Хорошая такая, жирная фермерская утка, купленная на рынке у знакомого азербайджанца Рамиза за цену, которую приличные люди вслух не произносят.
На часах было девять утра субботы. В духовке уже томились яблоки с корицей — для начинки. В миске смешивался маринад: мёд, соевый соус, капля горчицы и секретный ингредиент — ложка брусничного варенья. Валентина Ильинична готовилась к еженедельному «походу в народ», то есть к визиту к дочери Марине и зятю Игорю.
Игорь, по мнению Валентины Ильиничны, был человеком неплохим, но с «тонкой душевной конституцией». Работал он каким-то консультантом по бренд-стратегиям, что на языке Валентины Ильиничны означало «красиво болтает, но гвоздь забить не может». Марина же, работавшая логистом, вечно бегала с телефоном, решала проблемы фур где-то под Воронежем и на быт смотрела как на досадную помеху в карьере.
— Ничего, — шептала Валентина, натирая утку солью. — Сейчас мы вас подкормим. А то смотреть страшно: у Маринки синяки под глазами, у Игоря щеки впали, одни бренд-стратегии в голове остались.
Она уже представляла, как они обрадуются. Как Игорь скажет: «Ох, Валентина Ильинична, вы нас спасаете, это шедевр!». Как Марина выдохнет и наконец-то поест нормальной еды, а не суши из пластиковой коробки.
Звонок телефона разрезал утреннюю идиллию. На экране фото зятя — улыбается, в модных очках.
— Валентина Ильинична, доброе утро! — голос Игоря звучал бодро, но с какой-то неестественной, звенящей ноткой. Так говорят менеджеры банка, когда хотят втюхать кредитную карту.
— Доброе, Игорек. Я уже на старте. Утка маринуется, пирожки с капустой в духовку просятся. Через два часа буду у вас, ждите кавалерию.
В трубке повисла пауза. Долгая, ватная.
— Э-э-э... Валентина Ильинична, тут такое дело. Мы с Мариной обсудили... в общем, приезжать не надо.
Валентина замерла с банкой меда в руке.
— Что значит «не надо»? Заболели? Карантин?
— Нет, все здоровы. Просто... — Игорь шумно выдохнул, видимо, собираясь с духом. — Мы решили пересмотреть формат нашего общения. Понимаете, нас стало слишком много друг у друга. Вы приезжаете каждую субботу, иногда среди недели. Привозите еду, начинаете убираться...
— Я убираюсь, потому что у вас по полу перекати-поле из пыли катается! — не выдержала Валентина.
— Это не пыль, это творческий беспорядок! — парировал зять, и голос его окреп. Видимо, у него была заготовлена речь. — Валентина Ильинична, нам нужно личное пространство. Мы взрослая семья. Мы хотим сами выстраивать свой быт. А ваше присутствие... оно давит. Создает ощущение контроля. В общем, мы просим: давайте встречаться только по праздникам.
— По праздникам? — переспросила Валентина, чувствуя, как внутри закипает обида, густая и горячая, как тот самый маринад.
— Да. Новый год, Восьмое марта, дни рождения. Так встречи будут ценнее. Мы будем успевать соскучиться. А быт... мы сами. Честное слово.
— Сами, значит, — медленно проговорила Валентина Ильинична. — Ну что ж. Сами так сами. Эксперимент — дело хорошее.
— Вы не обижаетесь? — тут же сбавил обороты Игорь.
— Я? Господь с тобой. У меня как раз времени свободного вагон появится. Займусь собой, а то всё утка да утка. Всё, Игорек, не смею задерживать. Стройте свой быт. Целую.
Она нажала отбой и посмотрела на утку. Птица лежала на столе, раскинув крылья, и всем своим видом выражала немой вопрос: «И куда меня теперь?».
— А никуда, — сказала Валентина вслух. — Сама съем.
Первую неделю Валентина Ильинична провела в состоянии «холодная война». Она не звонила. Не писала в Вотсап. Не присылала открытки «С добрым утром!».
Она пересчитала свои финансы и с удивлением обнаружила, что операция «Подкорми детей» съедала треть её бюджета. На радостях она купила себе абонемент в бассейн и новый пуховик — светлый, маркий, который раньше не брала, потому что «в автобусе с кастрюлями испачкается».
Но сердце матери — предатель. Через две недели она зашла в соцсети.
В Инстаграме у Марины была тишина. Ни фото еды, ни селфи. Только странный статус: «Перемены требуют жертв».
У Игоря — фото какого-то салата из трех листиков рукколы с подписью: «Минимализм во всем. Очищаем организм и пространство».
— Очищают они, — фыркнула Валентина, жуя бутерброд с бужениной. — Ну-ну. Посмотрим, как вы запоете, когда этот минимализм в желудке заурчит.
Прошел месяц. Наступил декабрь. Питер заметало снегом, город стоял в пробках.
Звонков от детей не было. Валентина Ильинична держалась, хотя рука тянулась набрать номер. «Нет, — била она себя по рукам. — Уговор есть уговор. Только по праздникам. Ближайший — Новый год. Вот тридцать первого и явлюсь, как Снегурочка на пенсии».
Странности начались за неделю до праздника.
Сначала позвонила Людмила, бывшая коллега, которая жила в соседнем доме с молодыми.
— Валь, привет. А твои чего, ремонт затеяли?
— Какой ремонт? — напряглась Валентина. — Денег у них нет на ремонт, они ипотеку платят.
— Ну не знаю. Вчера видела, как из подъезда выносили старый диван. Тот, угловой, помнишь? Хороший же диван был.
— Выносили? — сердце Валентины пропустило удар. Диван она покупала им на новоселье. Итальянский. — Может, в химчистку?
— Ага, в химчистку. На помойку его потащили какие-то грузчики. А потом занесли какие-то коробки, много коробок. Я думала, ты в курсе.
Валентина положила трубку. Диван на помойке. «Минимализм», значит? Или продали, чтобы закрыть дыру в бюджете? Но диван б/у стоит копейки, это не спасет.
Вечером того же дня она решилась. Написала Марине:
«Доча, привет! Как дела? Готовитесь к Новому году? Что подарить?»
Ответ пришел через три часа. Сухой, как прошлогодний сухарь:
«Привет, мам. Все нормально. Подарок не надо, лучше деньгами. Мы очень заняты, много работы. Целую».
«Лучше деньгами». Эта фраза царапнула сильнее всего. Раньше Марина всегда просила что-то для уюта: плед, посуду, сертификат в ИКЕА (пока та была). А теперь просто «деньги».
Валентина Ильинична посмотрела на календарь. 25 декабря.
— Что-то вы темните, ребята, — прошептала она. — Ой, темните.
Финальным аккордом стал звонок от соседки снизу, Анны Петровны, женщины с идеальным слухом и скверным характером.
— Валентина! Твои там совсем с ума сошли?
— Что случилось, Анна Петровна? Залили?
— Если бы! Они там вторую ночь что-то двигают! Грохот стоит, как будто мебель роняют. И голоса чужие. Мужские, грубые. И женщина какая-то визгливая командует. Я поднялась, звонила — не открывают, затихли. Ты разберись, а то я участкового вызову!
Валентина положила телефон. Руки дрожали.
Чужие мужчины. Визгливая женщина. Вынос мебели.
— Так, — сказала она себе. — К черту праздники. К черту личное пространство. Это моя квартира. Ну, наполовину моя, я первый взнос давала. Имею право проверить сохранность инвестиций.
Она оделась быстро, по-военному. Взяла сумку. Ключи от квартиры молодых у неё были — дубликат, который она «забыла» отдать после того разговора.
Ехать пришлось через весь город. Пробки, снегопад, нервы. Валентина накручивала себя с каждым светофором. В голове рисовались картины одна страшнее другой: притон, сектанты, подпольный цех по пошиву тапочек.
Подходя к дому, она посмотрела на окна пятого этажа.
Окна были темными. Ни огонька, ни гирлянды. Хотя время — семь вечера, самая жизнь.
Она вошла в подъезд. Консьержка, дремавшая над кроссвордом, кивнула ей как старой знакомой.
— К своим, Ильинична? А они разве дома?
— А где же им быть?
— Так они вроде... — консьержка замялась. — С утра с чемоданами выходили. Я думала, в отпуск.
С чемоданами.
Валентина Ильинична не стала ждать лифт. Она взлетела на пятый этаж, чувствуя, как колотится сердце. Подошла к знакомой железной двери. Прислушалась.
Тишина. Мертвая, плотная тишина.
Она достала ключ. Рука дрожала, попадая в замочную скважину.
Ключ вошел мягко. Повернулся один раз. Второй.
Замок щелкнул. Дверь подалась.
Значит, замки не меняли. Уже легче.
Валентина шагнула в темный коридор.
— Марина? Игорь? — позвала она негромко.
Никто не ответил.
Она нащупала выключатель, щелкнула клавишей.
Свет залил прихожую, и Валентина Ильинична ахнула, прижав руку ко рту.
Прихожая была пуста. Исчезла вешалка, исчезло зеркало, исчезла обувница. Голые стены, на полу — следы от обуви и клочья пыли.
Она прошла в комнату, не разуваясь.
Комната тоже была пуста. Того самого итальянского дивана не было. Телевизора не было. Шкаф-купе стоял с распахнутыми пустыми дверцами, похожий на скелет.
На полу валялись какие-то бумажки, обрывки скотча, забытый носок.
Квартира выглядела так, будто ее ограбили. Или будто из нее бежали в спешке, спасаясь от цунами.
— Господи, — прошептала Валентина. — Куда же вы...
Она заглянула на кухню.
Здесь тоже царило запустение. Стол исчез. Стулья исчезли. Холодильник стоял на месте, но был открыт и темен — отключен от сети.
Но на подоконнике что-то лежало.
Валентина подошла ближе.
Это была папка. Обычная прозрачная папка-файл. Видимо, забыли в суматохе.
В папке лежал один-единственный лист бумаги.
Валентина Ильинична включила фонарик на телефоне (лампочки на кухне были выкручены — какая мелочность!) и посветила на документ.
Это был не договор купли-продажи. И не заявление на развод.
Это был договор аренды.
«Арендодатель: Ковалева М. (Марина).
Арендатор: ООО "Веселый Хостел".
Объект: Трехкомнатная квартира по адресу...
Срок: 11 месяцев.
Особые условия: Разрешена перепланировка и установка двухъярусных кроватей для размещения до 12 человек».
Хостел.
В квартире, где она клеила обои. В квартире, которую выбирала с любовью. В доме, где ТСЖ звереет от любого шума.
Валентина опустила лист. В голове шумело. Они сдали квартиру под ночлежку. Тайком. А сами... уехали? Куда? На те самые «чемоданы», про которые говорила консьержка?
И тут в тишине пустой квартиры раздался звук.
Звук доносился из ванной.
Кто-то чихнул. Громко, раскатисто, по-мужски.
Валентина вздрогнула. Она была уверена, что в квартире никого нет.
Она погасила фонарик. Сжала в руке связку ключей (грозное оружие в умелых руках). И на цыпочках подошла к двери ванной.
Полоска света пробивалась из-под двери.
Там кто-то был.
Валентина набрала в грудь воздуха, резко нажала на ручку и распахнула дверь.
— А ну выходи! Полиция уже едет!
На пороге, с зубной щеткой во рту и в одних трусах (семейных, в горошек), застыл мужчина. Незнакомый. Огромный, лысый, похожий на борца сумо.
Он вытаращил глаза на Валентину Ильиничну.
— Ты кто, мать? — спросил он, не вынимая щетки изо рта.
— Я хозяйка! — рявкнула Валентина. — А ты кто такой?!
— А я прораб, — спокойно ответил мужик, сплевывая пасту. — Михалыч я. Мы тут с бригадой завтра снос стен начинаем. А ты чего орешь? Хозяева в курсе. Они ключи оставили и улетели.
— Куда улетели? — голос Валентины сорвался на шепот.
Михалыч вытер рот полотенцем (полотенцем Валентины Ильиничны!!!) и ухмыльнулся:
— Как куда? На Бали. На просветление. Сказали, в этой стране ловить нечего, будут там блог вести про дауншифтинг. А хату эту — под койко-места, чтоб бабки капали. Ты что, бабуля, не в теме? Они ж вчера прощальную вечеринку закатили, весь дом на ушах стоял.
Валентина Ильинична медленно сползла по дверному косяку.
Бали. Хостел. Снос стен.
И ни слова матери. Ни единого слова. Просто «приходи по праздникам».
— Михалыч, — тихо сказала она, поднимая на верзилу глаза, в которых зажегся недобрый огонек. — Стены ломать, говоришь? А ну-ка, дай мне телефон этих... просветленных. Сейчас я им устрою праздник. Сейчас я им такую карму почищу, что ни один лотос не раскроется.
Она достала телефон. Набрала номер Марины.
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Михалыч с интересом наблюдал за ней.
— Не дозвонишься, мать. Они симки выкинули. Сказали — новая жизнь, старые связи обрубаем.
Валентина медленно поднялась с пола. Поправила шапку.
— Обрубают, значит, — процедила она сквозь зубы. — Ну хорошо. Старые связи обрубили, а старые долги забыли. Квартира-то на мне записана. На одну треть.
Она повернулась к прорабу и улыбнулась так, что здоровяк невольно прикрылся полотенцем.
— Значит так, Михалыч. Бригаду буди. Стены ломать отменяется. Мы сейчас будем менять замки. А потом... потом мы будем встречать гостей.
— Каких гостей? — не понял прораб.
— Мою сваху, — зловеще произнесла Валентина Ильинична. — Мать Игоря. Она ведь тоже ничего не знает. И у нее, в отличие от меня, ключей нет. Но она очень, очень не любит, когда ее сына обманывают. А еще больше она не любит, когда ее не зовут на Бали.
Валентина нажала кнопку вызова в контактах. Имя на экране: «Змея Подколодная (Свекровь)».
— Алло, Светочка? Добрый вечер. Ты стоишь? Лучше сядь. У меня для тебя потрясающие новости про наших детей...
Светлана Петровна, мать Игоря, вошла в квартиру не как гостья, а как стихийное бедствие средней полосы России — громко, неизбежно и снося всё на своем пути. Женщина она была крупная, фактурная, из тех, про кого говорят «коня на скаку остановит, а потом еще и догонит, чтобы объяснить, где он был не прав».
В руках у нее была авоська (Светлана Петровна презирала пакеты за неэкологичность), в которой позвякивала бутылка «Арарата» и виднелся батон докторской колбасы.
— Где?! — прогремела она с порога, даже не поздоровавшись. — Где эти буддисты недоделанные? Где мой Игорь, которого я растила на парном молоке и репетиторах по английскому, чтобы он теперь полы в ашрамах мыл?
Валентина Ильинична, сидевшая на единственном оставшемся в квартире предмете мебели — перевернутом ведре из-под шпатлевки, — устало махнула рукой в сторону пустой гостиной.
— На Бали они, Света. Просветляются. А нам оставили вот... наследство.
Светлана Петровна окинула взглядом разоренную квартиру. Её подведенные татуажем брови поползли вверх, достигая линии роста волос. Она увидела ободранные обои (видимо, готовились к сносу стен), сиротливую лампочку под потолком и прораба Михалыча, который всё еще стоял в дверях ванной, уже одетый в штаны, но всё такой же растерянный.
— Так, — сказала сватья, и голос её упал до опасных низких частот. — А это что за йети? Новый жилец?
— Это Михалыч, — представила Валентина. — Прораб. Собирался делать тут хостел. «Веселый хостел», Света. Двухъярусные нары, двенадцать человек в комнате, клопы в ассортименте.
Светлана Петровна медленно повернула голову к Михалычу. Тот, несмотря на габариты борца сумо, сделал шаг назад.
— Хостел, говоришь? — ласково спросила она, ставя авоську на пол. — В квартире, которую мы с Валей им на свадьбу... ну, почти подарили? Михалыч, у тебя совесть есть? Или ты ее вместе со штукатуркой содрал?
— Я человек маленький! — взвыл прораб, понимая, что попал в тиски между двумя матерями, и это страшнее, чем налоговая проверка. — Мне Ренат сказал ломать — я ломаю. Договор есть! Аванс уплачен!
— Какой еще Ренат? — Валентина Ильинична встрепенулась. — Какой аванс?
— Ренат — хозяин сетки хостелов. Он вашим молодым полмиллиона на карту кинул. За аренду на год вперед. Они на эти деньги, по ходу, и улетели. Билеты-то нынче — как полет на Марс стоят.
В пустой квартире повисла тишина. Слышно было только, как на улице воет ветер и как у Светланы Петровны скрипят зубы.
— Полмиллиона... — прошептала Валентина. — Значит, они не просто уехали. Они продали нас в рабство этому Ренату.
— Не нас, Валя, — жестко сказала Светлана, расстегивая пальто. — Себя. Михалыч!
— А? — вздрогнул прораб.
— Значит так. Берешь своих орлов, берешь свои инструменты и исчезаешь. У тебя три минуты. Если через три минуты я увижу здесь хоть один твой шпатель — я вызываю полицию, миграционную службу и санэпидемстанцию. А у меня в санэпидемстанции племянница работает, она тебе такую дезинфекцию устроит — до пятого колена чесаться будешь.
Михалыч был опытным строителем. Он умел отличать пустые угрозы от реальной опасности. В глазах этой крупной женщины в лисьей шапке читался Армагеддон.
— Понял, — буркнул он. — Сворачиваемся. Но Ренату я скажу, что тут форс-мажор. Бешеные бабки... в смысле, родственницы.
Через пять минут в квартире остались только две матери, бутылка коньяка и эхо захлопнувшейся двери.
Они соорудили импровизированный стол из того самого ведра и найденной на балконе доски. Колбаса была нарезана крупными ломтями (ножа не нашли, ломали руками), коньяк пили из пластиковых стаканчиков, забытых рабочими.
— Нет, ну ты подумай, — возмущалась Светлана, опрокидывая стопку. — Я ему в детстве: «Игорек, учи математику». Я ему: «Игорек, будь мужиком». А он? «Мама, ты давишь, мне нужно личное пространство». Вот оно, его пространство! Пустота!
— Моя тоже хороша, — вздыхала Валентина, глядя на пятно на стене, где раньше висел телевизор. — «Мама, приходи по праздникам». Вот, устроила праздник. Сюрприз, блин. А я ведь ей утку мариновала...
— Утку? — оживилась сватья. — С яблоками?
— С брусникой.
— Святая ты женщина, Валя. А они — паразиты.
Валентина достала телефон.
— Света, давай посмотрим, что они там выкладывают. Михалыч сказал, они блог вести собирались. Как там... дауншифтинг.
Светлана придвинулась ближе, обдав сватью запахом дорогих духов «Красная Москва» вперемешку с коньяком.
Валентина зашла в Инстаграм. Нашла фейковый аккаунт, который Марина еще не успела заблокировать (или забыла про него).
И вот оно. Первое видео.
На экране, на фоне неестественно синего океана и пальм, стояли Марина и Игорь. Оба в белых льняных рубашках, с венками из цветов на шее. Лица сияющие, просветленные до идиотизма.
— Привет, мир! — вещала Марина, размахивая кокосом. — Мы наконец-то вырвались из матрицы! Мы поняли, что жизнь в бетонной коробке, работа с девяти до шести и вечная гонка за потреблением — это тупик!
— Да! — подхватывал Игорь, поправляя очки. — Мы выбрали свободу. Мы здесь, на острове богов, чтобы найти себя. Мы начинаем наш проект «Жизнь без вещей». Подписывайтесь, ставьте лайки, донаты приветствуются! Ссылка в шапке профиля!
— «Жизнь без вещей», — ядовито прокомментировала Светлана. — Конечно, без вещей. Вещи-то они продали. А квартиру сдали под ночлежку. Это у них называется «выход из матрицы».
— Погоди, — Валентина ткнула пальцем в экран. — Смотри, что там, на заднем плане.
На видео, за спинами счастливых дауншифтеров, виднелась вилла. Шикарная, с бассейном.
— Нехило они устроились, — присвистнула Светлана. — Это же сколько стоит?
— Полмиллиона, — напомнила Валентина. — Аванс от Рената. Они, видимо, сняли виллу на месяц-два, чтобы пустить пыль в глаза. А потом?
— А потом, Валя, они будут жрать эти кокосы вместе со скорлупой. Потому что Ренат — это не мы с тобой. Он пирожков не привезет. Он привезет паяльник.
В этот момент в прихожей раздался настойчивый, требовательный стук в дверь. Не звонок (звонок срезали), а именно удар чем-то тяжелым.
Матери переглянулись.
— Михалыч вернулся? — шепотом спросила Валентина.
— Не похоже, — Светлана подобралась, как тигрица. — Михалыч уходил на цыпочках. Это кто-то похуже.
Стук повторился.
— Открывайте! Я знаю, что вы там! — мужской голос за дверью был гладким, но с металлическими нотками.
Валентина Ильинична встала, оправила свитер.
— Пойду открою. Это моя квартира.
— Сиди, — осадила ее Светлана. — Ты интеллигенция. Тут нужен таран. Я пойду.
Светлана Петровна подошла к двери, распахнула ее настежь.
На пороге стоял мужчина лет сорока. В дорогом пальто, с идеальной стрижкой и глазами, в которых не было ничего, кроме калькулятора. За его спиной маячили два крепких парня в кожаных куртках — классика жанра «привет из девяностых», только в современной обработке.
— Добрый вечер, дамы, — мужчина улыбнулся одними губами. — Я Ренат. А вы, я так понимаю, группа захвата, которая обидела моего прораба?
— Мы — собственники, — отрезала Светлана, перегородив проход своим мощным бюстом. — А вы, гражданин, вторгаетесь в частную собственность.
— Собственность? — Ренат достал из кармана сложенный лист бумаги. — У меня договор аренды. Подписанный гражданкой Ковалевой и гражданином Смирновым. Деньги уплачены. Полмиллиона рублей. У меня тут бизнес-план горит. Так что, бабули, давайте по-хорошему. Либо вы освобождаете помещение и мы продолжаем ремонт, либо...
— Либо что? — Валентина подошла и встала рядом со Светланой. Она была ниже ростом и худее, но в руке у неё был тот самый молоток для мяса, который она так и не выложила из сумки. — Либо вы будете угрожать двум пенсионеркам?
Ренат посмотрел на молоток, потом на Светлану, потом снова на молоток. Усмехнулся.
— Зачем угрожать? Я юрист по первому образованию. Я просто подам в суд на ваших детей. За мошенничество. Статья 159 УК РФ. Группой лиц по предварительному сговору. Взяли деньги, зная, что не имеют права сдавать квартиру (так как есть третий собственник, я уже пробил по базе), и скрылись. Это срок, дамы. Реальный срок. И депортация с их чудесного острова прямо в «Кресты».
Валентина почувствовала, как холодеют ноги. Суд. Тюрьма. Её Марина.
Светлана тоже побледнела, но виду не подала.
— И что вы предлагаете? — спросила она.
— Я предлагаю компромисс, — Ренат прислонился плечом к косяку. — Вы возвращаете мне полмиллиона. Плюс пятьдесят тысяч неустойки за простой бригады. И мы расходимся, как в море корабли. Я рву договор, вы разбираетесь со своими чадами сами. Срок — три дня.
— А если нет? — тихо спросила Валентина.
— А если нет, — Ренат перестал улыбаться, — то я подаю заявление. И поверьте, у меня есть ресурсы, чтобы их нашли даже в джунглях. Мои люди на Бали тоже отдыхают. Могут зайти в гости, передать привет от Рената.
Он достал визитку, щелчком отправил ее на пол к ногам Валентины.
— Время пошло, мамочки.
Дверь закрылась.
Валентина подняла визитку. «ИП Ахметов Р.Р. Аренда, недвижимость, инвестиции».
— Света... — голос Валентины дрожал. — Где мы возьмем полмиллиона за три дня? У меня на книжке сто тысяч, «гробовые». И всё.
Светлана Петровна прошла обратно в комнату, села на ведро. Налила себе полный стакан коньяка и выпила залпом, не закусывая.
— У меня двести есть, — хрипло сказала она. — На машину копила. Итого триста. Не хватает двести пятьдесят.
— Кредит? — с надеждой спросила Валентина.
— Пенсионерам? На такую сумму без залога? Не смеши мои тапочки.
Они сидели молча. Две женщины в пустой, разоренной квартире, посреди зимы, с долгом в полмиллиона и детьми-идиотами на другом конце света.
Вдруг телефон Валентины пиликнул. Пришло уведомление.
Это был Вотсап. Сообщение с неизвестного индонезийского номера.
Валентина открыла чат. Там было фото.
Марина. Зареванная, тушь потекла, венок из цветов съехал на ухо.
И текст:
«Мамочка, прости нас, пожалуйста. Мы идиоты. Нас кинули с виллой. Риелтор взял деньги за два месяца и исчез, оказалось, дом не его. Нас выселяют. Карты не работают. Вадик заболел, у него температура сорок, какая-то тропическая лихорадка. Нам нечего есть и негде жить. Нам стыдно просить, но... у вас с папой Игоря нет возможности скинуть нам хотя бы 20 тысяч? Мы все вернем, честно! Мы любим вас!»
Валентина прочитала сообщение вслух.
Светлана Петровна молчала минуту. Потом встала. Подошла к окну. Посмотрела на заснеженный двор.
— Значит так, Валя, — сказала она голосом, в котором звенела сталь. — Двадцать тысяч им? На еду?
— Ну они же там пропадут... — всхлипнула Валентина. — Вадик с температурой...
— Цыц! — гаркнула Светлана. — Ни копейки! Слышишь? Ни копейки! Если мы сейчас им пошлем, они так и будут сидеть на нашей шее, только теперь дистанционно.
— А что же делать? Ренат...
— А с Ренатом мы поступим иначе, — глаза Светланы Петровны хищно блеснули. — Валя, ты помнишь, я рассказывала, что у меня троюродный брат в девяностые держал ларьки на вокзале?
— Ну?
— Он умер давно. Но у него осталась записная книжка. И кое-какие навыки у меня остались. Мы не будем платить Ренату. Мы заставим его... сотрудничать.
— Как? — ужаснулась Валентина.
— Мы откроем здесь хостел, — спокойно сказала Светлана. — Только не «веселый», а «элитный». Для командировочных. У тебя вкус есть, у меня — организаторские способности. Мы отработаем этот долг за два месяца. А эти... — она кивнула на телефон, — пусть выживают. Пусть моют посуду, пусть кокосы собирают. Это будет их лучший жизненный урок.
— А если Ренат не согласится ждать?
— Согласится, — Светлана усмехнулась и достала из сумки еще один предмет, который Валентина раньше не заметила. Старую, потертую папку с надписью «Налоговая отчетность». — Я ведь главбухом двадцать лет отработала. Я этого Рената по ИНН пробила, пока мы ехали. У него там столько дыр в отчетности, что ему дешевле будет взять нас в долю, чем ссориться.
Светлана Петровна налила Валентине коньяка.
— Пей, Валя. Операция «Бали-Ы» начинается. Мы возвращаем себе квартиру. Мы зарабатываем деньги. А дети... пусть взрослеют. По-настоящему.
Валентина вытерла слезы. Посмотрела на пустое место, где был телевизор. Представила, как она будет застилать кровати для командировочных.
Потом взяла телефон и набрала ответ Марине:
«Доча, денег нет. Но мы с тетей Светой верим в вас. Вы же вырвались из матрицы. В матрице деньги не нужны. Лечитесь подорожником. Целуем. Мама».
Нажала «Отправить».
И чокнулась пластиковым стаканчиком со сватьей.
— За бизнес, Валя!...
Переговоры с Ренатом прошли в формате «блицкриг».
Встреча состоялась в той же пустой кухне, где единственным предметом интерьера было перевернутое ведро. Ренат пришел с юристом, Светлана Петровна — с папкой и очками на кончике носа. Валентина Ильинична обеспечивала тылы, держа в руках тарелку с горячими пирожками (нашла старую муку в дальнем ящике и замесила тесто на воде, потому что талант не пропьешь и на Бали не увезешь).
— Значит, статья 199, уклонение от уплаты налогов, — буднично перечисляла Светлана, листая распечатки. — Плюс обналичка через фирмы-однодневки. Ренат Равильевич, у вас тут такая бухгалтерия, что даже Аль Капоне заплакал бы от умиления.
Ренат пожевал губами. Посмотрел на юриста. Юрист сделал вид, что очень внимательно изучает трещину на потолке. Потом Ренат взял пирожок, откусил. Лицо его, напряженное и злое, вдруг разгладилось.
— С капустой? — спросил он.
— С капустой и яйцом, — кивнула Валентина. — И тесто на кефире.
— Вкусно, — признал рейдер. — Как у бабушки в Казани. Ладно, дамы. Шах и мат. Что вы предлагаете?
— Мы предлагаем бизнес-партнерство, — отчеканила Светлана. — Вы даете нам отсрочку на три месяца. Мы запускаем здесь мини-отель. Работаем сами, прибыль делим: 70% вам в счет долга, 30% — нам на оборотку и на... жизнь. Как только долг закрыт — мы разбегаемся.
— А если не пойдет? — прищурился Ренат. — Кому нужен отель в спальном районе без мебели?
— Командировочным, — вставила Валентина. — Мужикам, которые устали от пластиковой еды и казенных простыней. Им нужен дом. Уют. И борщ. А мебель... Мебель мы найдем.
Ренат доел пирожок. Вытер руки дорогим платком.
— Три месяца. Если через три месяца долга не будет — квартиру забираю по суду, а папку вашу... использую по назначению в туалете.
— Договорились, — Светлана протянула руку.
Следующие два месяца Валентина и Светлана вспоминали как службу в спецназе.
Спали по четыре часа. Мебель собирали по всему городу через «Авито»: кто-то отдавал даром за самовывоз, кто-то за шоколадку. Светлана торговалась как дьявол, Валентина отмывала старые кресла и комоды так, что они начинали сиять антикварным блеском.
Назвали заведение скромно: «У Мам».
Концепция была проста, как три копейки, и гениальна, как автомат Калашникова: «Сервис без пафоса, еда как дома».
Валентина вставала в пять утра. Варила каши (рисовую, пшенную с тыквой, овсянку на сливках), пекла блины, лепила пельмени. Запах свежей выпечки, который раньше раздражал зятя («пахнет столовой»), теперь работал лучше любой рекламы.
Светлана взяла на себя управление. Она завела гроссбух, гоняла постояльцев за курение в неположенных местах («А ну бычок убрал, я не для того полы драю!») и следила за оплатой.
Постояльцы — в основном суровые мужики-наладчики, инженеры из регионов и водители-дальнобойщики — сначала шарахались от строгой Светланы, но после первой тарелки борща Валентины Ильиничны таяли.
— Ильинична, ты волшебница, — гудел усатый дядька из Сургута, уминая третью котлету. — У меня жена так не готовит. Можно я тут жить останусь?
— Жить — согласно тарифу, — строго напоминала Светлана, проходя мимо с тряпкой. — И разувайтесь в коридоре, я вам не нанималась грязь развозить.
Бизнес пошел. Сарафанное радио работало безотказно. В «У Мам» была полная посадка. Ренат, приезжавший раз в неделю за деньгами, каждый раз уезжал с контейнером сырников и довольной улыбкой. Долг таял, как снег в апреле.
А что же Бали?
Оттуда приходили редкие весточки. Фотографий с пляжей больше не было. Были текстовые сообщения, полные скорби и скрытой просьбы о помощи.
«Мам, я устроилась уборщицей в отель. Плачут копейки, руки стерла до крови. Игоря взяли посудомойщиком, но выгнали — разбил тарелки. Теперь он чистит рыбу на рынке. Тут жарко, воняет и тараканы размером с кошку. Мы хотим домой».
Валентина читала эти сообщения по ночам и плакала в подушку. Сердце рвалось отправить последние заработанные деньги. Но утром она выходила на кухню, видела Светлану, которая пересчитывала выручку с каменным лицом, и понимала: нельзя.
— Пусть чистит рыбу, — говорила Светлана, помешивая кофе. — Труд сделал из обезьяны человека. А из Игоря, глядишь, сделает мужика. Рыба — это фосфор, для мозгов полезно.
Март выдался в Петербурге серым и слякотным. Снег превратился в грязную кашу, небо висело низко, давя на психику.
15 марта Светлана Петровна торжественно положила на стол перед Ренатом последнюю пачку денег.
— Всё, Ренат Равильевич. Долг закрыт. Неустойка уплачена. Квартира чиста.
Ренат пересчитал купюры.
— Слушайте, дамы. А может, продолжим? У меня есть помещение на Ваське, пустует. Откроем сеть? Я инвестирую.
— Нет уж, — отрезала Валентина. — Спасибо за науку, но я хочу просто спать. И вязать носки.
— Зря, — вздохнул Ренат. — Такие кадры пропадают. Ну, бывайте.
Он ушел.
Валентина и Светлана остались в квартире одни. Теперь здесь было уютно, хоть и разномастно: старинный буфет соседствовал с икеевским столом, на окнах висели крахмальные занавески, пахло ванилью и чистотой.
— Ну что, Света? — Валентина налила себе чаю. — Победили?
— Победили, Валя. Только вот... что дальше?
— А дальше будем жить. Сами.
Звонок в дверь раздался поздно вечером. Не уверенный, хозяйский, а робкий, короткий «дзынь».
Матери переглянулись.
— Они? — одними губами спросила Валентина.
— Они, — кивнула Светлана. — Рейс из Дубая (с пересадками) приземлился два часа назад. Я отслеживала.
Светлана пошла открывать.
На пороге стояли два привидения.
Марина, худая до прозрачности, с облупленным носом и выгоревшими волосами, собранными в пучок. На ногах — легкие кеды, промокшие в питерской жиже.
Игорь, заросший жидкой бороденкой, в чьей-то растянутой толстовке, с глазами побитой собаки.
За спиной у них не было ни чемоданов, ни кокосов. Только маленький рюкзачок.
— Мама... — просипела Марина. — Тетя Света... Мы пришли.
Они стояли и ждали. Ждали криков, упреков, или наоборот — объятий и слез. Ждали, что их впустят в их прежнюю жизнь, как в теплую ванну.
Светлана посторонилась.
— Заходите. Разувайтесь. Тапочки гостевые — в корзине.
Они прошли в кухню. Сели за стол, озираясь.
— А где... где наш стол? — спросил Игорь, глядя на дубовый массив, который Валентина отреставрировала на прошлой неделе. — И вообще... тут всё по-другому.
— Тут теперь всё по-другому, — Валентина поставила перед ними две тарелки супа. Вчерашнего рассольника. — Ешьте.
Они набросились на еду. Ели молча, жадно, стуча ложками, давясь хлебом. Валентина смотрела на них, и жалость боролась в ней с гордостью. Выжили. Вернулись. Но какие?
Когда тарелки опустели, Игорь откинулся на спинку стула и блаженно выдохнул:
— Ох, Валентина Ильинична... Вы святая. Ну всё. Теперь отоспимся. Можно мы в спальню пойдем? Я неделю нормально не спал.
Он сделал движение, чтобы встать.
— Сидеть, — тихо сказала Светлана Петровна.
Игорь плюхнулся обратно.
— В смысле? Мам, мы дома. Мы вернулись. Мы всё поняли. Бали — это ошибка. Мы теперь будем работать, честно. Я резюме уже обновил...
— Вы вернулись не домой, — перебила его Светлана. — Вы вернулись в отель «У Мам».
— Какой отель? — не поняла Марина.
— Коммерческое предприятие, — пояснила Валентина, убирая тарелки. — Эта квартира, детки, заработала полмиллиона за три месяца. Она отбила ваши долги. Она спасла вас от тюрьмы. И теперь это — наш актив. Мой и Светланы Петровны.
— Но... это же наша квартира! — воскликнула Марина. — Ипотека на меня!
— Ипотеку ты не платила три месяца, — напомнила Светлана. — Её закрывали мы. С доходов отеля. Так что де-факто и де-юре контроль у нас.
— И что вы предлагаете? — голос Игоря дрогнул. — Выгоните нас на улицу?
— Зачем на улицу? — улыбнулась Валентина, но в улыбке этой было что-то новое, жесткое. — У нас как раз горничная уволилась. И администратор нужен ночной.
— Что?! — хором выдохнули дети.
— То, — припечатала Светлана. — Жить будете в маленькой комнате. Еда — по расписанию персонала. Оплата — сдельная, минус аренда и возврат долга по ипотеке.
— Мам, ну это же бред! — Марина вскочила. — Мы ваши дети! Мы хотели личного пространства, да, мы ошиблись, но зачем устраивать концлагерь?! Мы просто хотим жить как раньше!
— Как раньше уже не будет, — Валентина подошла к дочери и поправила ей выбившуюся прядь. — Помнишь, ты просила: «Мама, приходи только по праздникам»?
— Помню, — буркнула Марина, опуская глаза.
— Так вот. Теперь это правило работает в обратную сторону. Мы со Светой — хозяйки бизнеса. У нас дела, отчетность, клиенты. Мы занятые женщины. Поэтому вы к нам со своими проблемами, нытьем и «дай денег» — только по праздникам.
— А в будни? — спросил Игорь.
— А в будни, Игорек, — Светлана Петровна положила перед ним швабру, — в будни у нас санитарный день. Коридор грязный. Приступай.
Игорь посмотрел на маму. Потом на тещу. Потом на швабру.
В его глазах, привыкших к поиску «смысла жизни» и «бренд-стратегий», отразилась вся скорбь еврейского народа и неизбежность русской зимы.
Он молча взял швабру.
— А ты, Марина, — скомандовала Валентина, — марш картошку чистить. Завтра заезд группы из Воркуты, им драники нужны. И чтобы тоненько чистила, без «творческого беспорядка».
Марина всхлипнула, но поплелась к раковине.
Валентина и Светлана остались сидеть за столом. Они пили чай из красивых чашек, купленных на первой распродаже.
За окном шел мокрый снег. В коридоре шоркал шваброй Игорь. На кухне стучала ножом Марина.
— Хорошо сидим, — сказала Светлана Петровна.
— Душевно, — согласилась Валентина Ильинична. — Кстати, Света, скоро Первое мая. Праздник.
— Значит, дадим им выходной, — кивнула сватья. — До обеда. А потом пусть окна моют. Весна всё-таки. Жизнь продолжается...
***
Эксклюзивные новогодние рассказы, доступ к которым открыт только избранным. Между строк спрятаны тайные желания, неожиданные развязки и та самая магия, которой не делятся в открытую: