В селе Петровка весной пахло по‑особенному. Мокрой землёй, дымом от костров, свежей травой. Пасха всегда была праздником, когда даже самые замордованные люди старались надеть что‑то получше, развернуть спрятанные георгиновские платки и пойти на кладбище — «к своим».
Но это будет потом. А сначала была любовь.
Игорь и Таня выросли в Петровке вместе. Сначала они просто гоняли по одной улице в одной ватнике на двоих, потом сидели за одной партой, потом он начал таскать за неё портфель, а она краснеть, когда его пацаны подначивали: «Жених и невеста!».
В девятом классе он впервые взял её за руку всерьёз, не в шутку. Вечером, после дискотеки в сельском клубе, где крутили старые песни и свет мигал от единственной лампочки под потолком.
— Тань, — сказал он, когда музыка стихла и все разошлись, — ты будешь моей?
— А я чья ещё? — выдохнула она, уткнувшись носом в его старую куртку, пахнущую сеном и бензином.
Они встречались два года. Он помогал отцу в гараже, учился в ПТУ по специальности «автомеханик», мечтал открыть свой сервис. Она закончила школу, работала продавщицей в сельмаге, приносила домой немного денег, но больше — сосиски и конфеты по знакомству.
Когда пришла повестка в армию, они думали, что это — небольшая пауза. Он — отслужит, вернётся, женятся, родят детей.
— Я тебя ждать буду, — обещала Таня, гладя ладонью его солдатскую форму. — Хоть сто лет.
— Я вернусь через год, — смеялся Игорь. — Даже не успеешь соскучиться.
Он ушёл в армию в ноябре. В феврале Таня поняла, что ей не нужно сто лет, чтобы кое‑что понять. Точнее, увидеть две полоски на тесте.
Сначала она испугалась. Мать плакала, ругалась, потом смирилась. Отец помолчал и сказал:
— Ну, раз так — рожать будем. Нам ещё один рот не в тягость, а в радость.
Игорю она написала письмо: «У нас будет ребёнок». Письмо не дошло — потерялось где‑то в пути. Игорь узнал, что стал отцом, от матери, по телефону:
— Сынок, у нас внучка. Лизой назвали.
Он плакал в казарме, сидя на нижней койке, и сослуживцы хлопали его по плечу:
— Ну всё, отец, теперь ты мужик по полной программе.
Родители Игоря взяли Таню под крыло. Помогали с коляской, с памперсами, с ночными сменами. Любили Лизку как родную кровь.
— Наше золото, — шептала бабка Валя, мать Игоря, подкидывая в воздух пухлую малышку. — Наше солнышко.
Игорь ждал увольнительной, чтобы приехать хоть на пару дней. Но тогда случилось то самое несчастье, которое потом долго будут обсуждать на лавках у подъезда.
В тот день родители Игоря поехали в райцентр — отправить посылку для сына и купить подарок внучке. Не доехали. На трассе пьяный водитель вылетел на встречную. Лобовое. Насмерть.
Тане позвонили из полиции. Село завыло. Игорю дозвонились через часть. Командир разрешил срочно поехать. Дали трое суток.
Он приехал на похороны, скинув с себя всё — шапку, перчатки, звание. Перед ним были два гроба и маленький комочек в розовой шапочке на руках у чужой тётки.
Таня стояла в сторонке, с опухшими глазами. Она уже не была той светлой девчонкой. Волосы собраны кое‑как, лицо осунувшееся.
После похорон они сидели у Тани дома. На столе — поминальная каша, рюмки, селёдка. Лизка спала в комнате.
— Тань, — тихо сказал Игорь, — мы выдержим. Я ещё полгода до служу, вернусь. Я за вас обоих теперь в ответе.
Она молчала. Только пальцами мяла край скатерти.
— Ты ждёшь меня? — спросил он.
Она не ответила. А потом, под вечер, он вышел на улицу покурить и увидел её за сараем — с другим, а ведь ему сказала, что в магазин пошла. Он не стал подходить. Он увидел достаточно: чужие руки на её талии, её нервный смешок.
У него внутри что‑то умерло.
После похорон он вернулся в часть. Он вернулся уже другим. Не мальчишкой, а камнем. В учебке он подписал контракт, не колеблясь.
— Куда хочешь? — спросили его.
— Подальше, — ответил он. — Куда угодно.
Из армии он домой не вернулся. В Петровку не поехал. Встретился только с председателем сельсовета, оформил документы, чтобы часть его зарплаты официально уходила Таниной дочери. «На ребёнка, не на мать», — сказал он.
Таня получила бумагу: алименты будут приходить на её счёт. Она вздохнула с облегчением. Хоть какая‑то стабильность.
Первое время она ещё держалась. Крутилась по дому, ходила в магазин, таскала Лизку на руках. Но пустота, образовавшаяся после смерти единственных людей, которые помогали ей, росла и разъедала изнутри.
Сначала она просто по вечерам «для настроения» выпивала по рюмке с подружками. Потом — по половине бутылки. Потом — уже и утро без пива не представляла.
Мужики потянулись к ней хороводами — молодая, да с квартирой, да с деньгами от «военного». Она выбирала тех, кто был веселее, кто мог принести «беленькую» и закуски.
Лизка росла сама по себе. Её никто не бил, но и почти не замечал. Она научилась сама себе наливать суп из кастрюли, в девять лет уже прекрасно жарила яичницу. Она знала, у кого из соседей можно попросить хлеб, если дома пусто. Знала, что если сильно болит живот от голода, надо пить воду и спать.
Соседки, особенно тётка Катя с третьего дома, жалели её.
— Таня, опомнись, — убеждали они. — Ребёнок же растёт. Ей же в школу, ей же кушать надо…
— А что, голодная она у меня? — огрызалась Таня. — Не вмешивайтесь в мою жизнь!
Соседи не выдержали и обратились в опеку. Приехали две тёти в строгих костюмах, походили по дому, записали что‑то в блокнот.
— Спальное место есть, — отметила одна. — Кровать хоть и старая, но чистая.
— Одежда есть, — вторая открыла шкаф, где валялись старые, но какие‑никакие платья и куртки.
— В холодильнике что‑то есть, — заглянули в дверцу: там стояли три банки солёных огурцов, скукоженные сосиски и пачка маргарина.
— Оснований для изъятия ребёнка нет, — сказали они. — Вы, мама, подумайте о ребёнке, конечно. Но вмешаться мы пока не можем.
И уехали.
Лизка продолжала жить. Не в полную силу — на полусогнутых. Училась в школе, тихая, незаметная. Учителя к ней относились с жалостью, но чудес не делали.
Прошло пять лет.
Лизе было девять. На Пасху в Петровке, как и во всех сёлах, люди шли на кладбище. В нарядных куртках, с корзинами, в которых лежали куличи, крашеные яйца, конфеты. Они шли к родным — «Христосоваться».
Таня в этот день с утра уже пила. Собралось человек десять: такие же, как она — с красными глазами, с прокуренными пальцами. На столе — пластиковые стаканчики, колбаса, селёдка, бутылки.
— Пошли с нами, Танька! — звали её другие женщины на кладбище.
— Никуда я не пойду! — отмахивалась она, наливая себе очередную. — Мои все в земле давно, что я там забыла?
О Лизке она даже не вспомнила. Девочка стояла в дверях, смотрела на веселящуюся компанию и вдруг увидела, как мимо их дома идёт поток людей — все в одну сторону.
— Куда вы? — спросила она у тётки Кати.
— На кладбище, Лизонька, — ответила та. — К родным, к их могилкам. Там хорошо. Пойдём с нами, хочешь?
Лизка нерешительно посмотрела на дом, откуда неслись мат и смех. Потом кивнула.
— Пойду.
Она шла с толпой, держась за рукав тётки Кати. На кладбище было людно, шумно. Люди расстилали небольшие скатерти на столиках или прямо на памятниках, вспоминали ушедших, плакали и улыбались.
Детям здесь было раздолье. Каждая бабка норовила сунуть в ладошку конфетку, печенье, крашеное яйцо.
— На, деточка, за упокой души моей мамки, — говорили они.
Лизкины карманы скоро оттопырились от сладостей. Она никогда не видела столько конфет сразу.
Тётка Катя привела её к одной могиле. Там стояли два памятника с портретами — мужчина и женщина. На их лицах были знакомые черты.
— Это кто? — спросила Лиза.
— Это твои бабка и дедка, — ответила тётка Катя. — Родители Игорька.
Лиза удивлённо подняла глаза.
— А папа… он где?
Тётка Катя вздохнула.
— Папа твой далеко… служит всё. Не приезжает.
Но в этот момент рядом послышался мужской голос:
— Катерина Петровна?
Тётка Катя обернулась.
— Ох ты ж, Господи… Игорёк?!
Перед ними стоял мужчина в камуфляже. Чуть постаревший, загорелый, с короткой стрижкой. Это был Игорь. Он впервые за много лет приехал в родное село — на Пасху, к могилам родителей.
Он заметил девочку, стоящую за Катей. Его взгляд зацепился за знакомую родинку над верхней губой — такая же была у него самого и у его матери.
— Это… — голос у него дрогнул. — Это Лиза?
— Лиз, — тихо сказала тётка Катя, подтолкнув девочку вперёд, — это твой папка. Игорь.
Мир на секунду замер. Лизка смотрела на него широко раскрытыми глазами. Вот он. Живой. Не герой сказки, не абстрактный «где‑то далеко служит» или "твой папа космонавт". Настоящий, с морщинкой у глаз, в форме.
— Папа? — прошептала она.
Игорь наклонился, подхватил её на руки, прижал к груди. Его плечи дрогнули.
— Доченька… — сказал он только.
Тётка Катя сжала губы. Она ждала этого момента пять лет.
— Игорь, — сказала она, — пойдём, пройдёмся. Мне есть что сказать.
Они отошли в сторону, к пустой лавочке.
Тётка Катя рассказывала долго. Про то, как умерли его родители. Про то, как Таня сначала держалась, потом пустилась во все тяжкие. Про мужиков, которые приходили и уходили. Про бутылки, про крики, про то, как Лиза таскала воду из колонки и сама стирала свои вещи.
— Мы в опеку ходили, — сказала Катя. — Они руками разводят. Говорят, есть крыша — живите. А как она живёт — никому дела нет. Я её подкармливала сколько могла. Но я сама не богатая, да и годы не те.
Игорь слушал, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. В нём клокотала ярость, вина и страх.
— Где Таня сейчас? — спросил он.
— А где? Там же, где всегда. У Маньки, на окраине. Пьёт, с дружками.
Игорь взял Лизу на руки, словно боясь, что её отнимут, и пошёл.
Дом стоял на самом краю села. Двор завален мусором, тарой из‑под пива, старым матрасом. В окне — грязные тряпки вместо занавесок. Изнутри доносился хохот и блатная музыка.
Игорь не стал стучать. Открыл дверь ногой.
За столом сидели четверо: Таня, две её собутыльницы и мужик с перекошенным лицом. На столе — бутылки, солёные огурцы, хлеб.
Таня, увидев Игоря с Лизой на руках, заморгала.
— О, военный пожаловал! — хихикнула она. — Вон, девки, посмотрите, генерал пришёл.
— Я забираю дочь, — сказал Игорь, даже не здороваясь.
— Забирай, — отмахнулась Таня. — Мне только легче будет. Одна морока с ней.
— Таня, — его голос стал стальным, — ты точно понимаешь, что говоришь? Я забираю её насовсем. В другой город. Ты не будешь её видеть. Вообще.
— Ну и катись, — пожала плечами Таня. — Всё равно толку от неё… Ишь ты, виноватую из меня решил сделать? Хорошо устроился: деньги присылал, а мне ночами не спи, то ей надо жрать, то с...ть. А сам что? Сунул три копейки и герой? А я тут на эти гроши разрывалась. А теперь зажал, да?
— Три копейки? Так ты про деньги? — Игорь усмехнулся. — Считай, что я их копил. Вот...
Он полез в карман и вытащил толстую пачку денег — аванс за недавнюю командировку.
— Ты же всё про деньги, Тань? — сказал он, швыряя пачку на стол. — На. Это за все годы. За памперсы, за кашу, за её слёзы. За то, что ты даже в Пасху забыла, где твоя дочь.
Глаза у гостей загорелись. Пачка выглядела как клад.
Таня сгребла деньги в руки. На секунду в её взгляде мелькнуло что‑то похожее на стыд, но тут же исчезло.
— Ну вот и договорились, — сказала она. — Валите. Счастливого пути. Только потом не вздумай возвращаться, назад я её не приму.
Игорь развернулся и вышел, словно вынесли приговор. Лиза крепко держалась за его шею, боясь отпустить.
— Пап, — шептала она, — мы правда уедем?
— Правда, доча, — ответил он. — Мы теперь вместе. Всегда.
Веселье в том доме действительно продолжалось ещё два дня. Деньги — плохой собутыльник: быстро кончаются и требуют продолжения. На третий день ночью кто‑то заснул с сигаретой. Загорелся старый матрас, потом шторы, потом всё.
Пожарные приехали поздно. Дом сгорел дотла. Погибли трое. Среди них — Таня.
Игорь узнал об этом уже из другого города. Они остановились в гостинице на ночёвку. Он стоял на балконе, смотрел на ночное шоссе и молча сжимал телефон. Лиза уже спала в комнате.
Ему было не радостно. Не было злорадства. Была только пустота и тихая, выжженная жалость к той девчонке из школьного класса, которая когда‑то смеялась его шуткам и клялась ждать.
Город, где служил Игорь по контракту, был далеко от Петровки. Военная часть, посёлок при ней, пятиэтажки, школа, магазины. Там у него была другая жизнь. И там же — она.
Света появилась в его жизни четыре года назад. Медсестра в части, с рыжими волосами и веснушками. Она ставила ему уколы, когда он попал в госпиталь с травмой, и смеялась:
— Вы, военные, все как дети. Пока не заболеете — не остановитесь.
Они начали встречаться. Тихо, без фанфар. Она приходила к нему по вечерам, приносила домашние пироги. Он чинил ей кран, таскал тяжёлые сумки из магазина. Вскоре она переехала к нему.
Про Лизу она знала. Игорь рассказывал, но всегда как‑то отстранённо, будто речь шла о чужом ребёнке. Он не знал, сможет ли когда‑нибудь вернуть её в свою жизнь.
Когда он привёз Лизу, ей было девять. Он вёл её по коридору к квартире, и у него в груди всё сжималось. Что если Света скажет: «Я не подписывалась на это»? Что если выгонит его вместе с ребёнком? Он этого не переживёт.
— Пап, а тётя хорошая? — шептала Лиза, сжимая его руку.
— Очень, — честно отвечал он. — Но я не знаю, готова ли она…
Он вставил ключ в замок, повернул. В нос ударил запах выпечки — Света пекла пироги.
Она вышла в коридор, вытирая руки о фартук. Увидела девочку, прижавшуюся к Игорю, увидела его виноватый взгляд.
Время на секунду остановилось.
Игорь открыл рот, собираясь что‑то сказать, оправдаться, объяснить.
— Свет, это Лиза… моя дочь. Нам… нам некуда…
Он не успел. Света шагнула вперёд, присела на корточки, чтобы быть с девочкой на одном уровне. Её рыжие волосы выбились из косы, веснушки на носу были особенно яркими.
— Привет, Лиза, — сказала она мягко. — Я Света. Я очень рада, что ты приехала.
Девочка осторожно посмотрела на неё.
— Вы… вы не будете меня гнать? — прошептала она.
— Гнать? — Света удивилась. — Ты что! Мы тебя ждали. Просто не знали, когда приедешь.
Она оглядела Игоря, который стоял, как школьник на ковре у директора.
— Единственное, что меня сейчас волнует, — продолжила она, — это то, что нам срочно нужна квартира побольше.
— Зачем? — не понял Игорь.
Света улыбнулась. Особенной, мягкой улыбкой.
— Потому что с двумя детьми нам тут будет тесно. — Она положила ладонь себе на живот. — Я беременна, Игорь. У тебя будет ещё один ребёнок. И у тебя, Лиза, будет брат или сестра.
Игорь почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он схватился за косяк, чтобы не упасть. Горло перехватило.
— Святая ты женщина, — выдохнул он. — Я же…
— Ты — идиот, — ласково перебила его Света. — Но я тебя люблю. И их тоже любить буду. Всех троих. Так что заходите уже, чего вы в коридоре стоите? Пироги остынут.
Лиза вдруг шагнула вперёд и крепко обняла Свету за шею.
— Можно… можно я вас мамой буду звать? — спросила она.
Светины глаза наполнились слезами.
— Можно, — сказала она, прижимая девочку к себе. — Если хочешь. Мне будет очень приятно.
Игорь стоял, смотрел на них и не сдерживал слёз. Большой, сильный, переживший службу и боль, он плакал тихо, по‑мужски, вытирая глаза ладонью.
Он вспомнил Петровку, похороны родителей, Таню за сараем с чужим. Вспомнил, как подписывал контракт, думая, что бежит от прошлого. Вспомнил Лизку, маленькую, грязную, с конфетами в карманах на кладбище.
И понял: жизнь отнимала у него многое. Родителей, первую любовь, иллюзии. Но взамен дала то, что дороже всего: дочь, которая доверчиво прижималась к новой маме, женщину, которая не боялась нести с ним его груз, и ещё одну маленькую жизнь под сердцем.
Они втроём вошли в квартиру. Тесную, но уже недостаточно большую для их будущей семьи. На столе остывали пироги. За окном шумела улица, по которой шёл снег — мелкий, весенний, светлый.
Лиза села за стол, Света поставила перед ней тарелку с супом. Игорь налил себе чаю, сел напротив, глядя на двух своих девочек.
— Пап, — вдруг сказала Лиза, хлебая суп, — а мы на Пасху поедем? На кладбище? К бабушке с дедушкой?
— Поедем, — кивнул он. — Все вместе. Ты, я, мама Света и наш малыш. Мы теперь всё будем делать вместе. Понемногу. Потихоньку. Но вместе.
Лиза улыбнулась. Света положила руку на его ладонь. Игорь сжал её пальцы.
И в этот момент ему казалось, что в груди у него распускается что‑то тёплое и светлое, как пасхальный кулич, только что вынутый из печки. Что всё, что было — боль, потери, одиночество — наконец получило ответ: «Не зря».
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.