Воскресенье в квартире Людмилы Ивановны начиналось не с колокольного звона, а с ритуального грохота кастрюлями. На кухне, сияющей стерильной чистотой, какой обычно добиваются в операционных и в домах у женщин, вырастивших детей в девяностые, кипела работа. Людмила Ивановна, женщина пятидесяти шести лет с укладкой «волосок к волоску» и взглядом, сканирующим реальность на предмет пыли и несоответствий, шинковала капусту.
Нож стучал по доске с ритмичностью метронома: тук-тук-тук. Так стучат часы судьбы. Или, как любил говорить её муж Виктор Петрович, «так звучит неизбежность».
Сегодня должны были приехать «дети». Ирочка, их единственная, выстраданная дочь, и её муж Витенька — существо аморфное, творческое и, по мнению Людмилы Ивановны, совершенно неприспособленное к выживанию в средней полосе России.
— Вить! — крикнула Людмила в сторону зала, где муж смотрел новости про геополитику. — Ты хлеб купил? Бородинский? Или опять тот, ватный, который пальцем ткни — он и сдуется?
— Купил, Люся, купил, — отозвался Виктор Петрович, появляясь в дверях. Он был в растянутых трениках, которые любил больше, чем парадный костюм. — И сметану взял. Ту, жирную, как ты велела. Чтобы ложка стояла.
— Ложка у нас, Витя, должна стоять не только в сметане, но и в жизни, — философски заметила Людмила, сбрасывая капусту в булькающий красный ад кастрюли. — А у наших молодых она пока что болтается в стакане.
Людмила Ивановна была женщиной старой закалки. Она знала, почем фунт лиха, почем килограмм гречки в «Пятерочке» и сколько стоит квадратный метр жилья в пределах МКАД. Эти три константы формировали её картину мира. Мир был жесток, дорог и не прощал ошибок. Особенно финансовых.
Ира с Витенькой появились ровно в два. Звонок в дверь прозвучал тревожно. Обычно Ира влетала в квартиру щебечущей птичкой, но сегодня они вошли как-то слишком торжественно. Витенька, худой, с модной бородкой, которая делала его похожим на недокормленного геолога, прятал глаза. Ира же, наоборот, сияла какой-то лихорадочной решимостью, словно Жанна д’Арк перед штурмом Орлеана.
— Привет, мамуль, привет, папуль! — Ира чмокнула мать в щеку. От дочери пахло дорогими духами (подарок на 8 Марта) и легкой нервозностью. — У нас к вам разговор. Серьезный.
Людмила Ивановна напряглась. Серьезные разговоры в исполнении дочери обычно заканчивались просьбой одолжить денег «до зарплаты», которая у зятя-фрилансера была понятием таким же плавающим, как курс биткоина.
— Разговор — это хорошо, — сказала Людмила, вытирая руки полотенцем. — Но сначала борщ. На голодный желудок серьезные дела не решаются. Вон, в девяносто первом на голодный желудок страну развалили, до сих пор собрать не можем. Мойте руки.
Обед проходил в тягостном молчании. Слышно было только, как ложки скребут о фаянс. Виктор Петрович, чувствуя неладное, ел быстро, словно торопился в укрытие. Витенька вяло ковырял котлету. Котлеты у Людмилы Ивановны были знатные — свинина с говядиной, хлеба самый минимум, лучок прокручен дважды. Но зять жевал её с таким видом, будто это была подошва от его кед.
— Ну? — не выдержала Людмила Ивановна, когда с супом было покончено и на столе появилась шарлотка. — Выкладывайте. Кредит взяли? Машину разбили? Или Витю опять, прости господи, кинули с заказом на дизайн логотипа для ларька с шаурмой?
Ира переглянулась с мужем. Витенька кивнул ей, мол, давай, родная, я тебя прикрою с тыла.
— Мам, пап, — Ира набрала воздуха в грудь. — Мы решили, что нам пора расширять семью. В общем... мы планируем ребенка. Я перестала пить таблетки.
Людмила Ивановна замерла с чашкой у рта. Чай был горячий, «Гринфилд», но ей вдруг показалось, что она глотнула ледяной воды.
Виктор Петрович поперхнулся и закашлялся:
— Кхм... В смысле? Уже? Или в проекте?
— В проекте, пап, — радостно подхватила Ира. — Но мы хотим приступить немедленно. Часики-то тикают! Мне двадцать пять, Вите двадцать семь. Самое время! Врачи говорят, сейчас идеальный гормональный фон.
Людмила Ивановна аккуратно поставила чашку на блюдце. Дзынь. Звук прозвучал как выстрел. Она посмотрела на дочь, потом на зятя. В голове у неё, как в старом советском кассовом аппарате, начали с щелчком выпадать цифры.
— Идеальный гормональный фон, говоришь? — медленно произнесла она. — Это замечательно, доча. Гормоны — это прекрасно. А финансовый фон у вас какой? Тоже идеальный?
— Ой, мам, ну опять ты начинаешь! — Ира сморщилась, мгновенно превращаясь из будущей матери в капризного подростка. — Ты все сводишь к деньгам! Ребенок — это чудо, это новая жизнь! Бог дал зайку — даст и лужайку!
— Ир, — голос Людмилы Ивановны стал стальным. — Послушай меня внимательно. Я эту поговорку про зайку и лужайку слышу последние лет тридцать. Только почему-то никто не уточняет, что лужайка нынче стоит от десяти миллионов рублей, и это если в бетоне и за МКАДом. А зайка кушает не травку, а гипоаллергенную смесь по полторы тысячи за банку.
— Мы справимся! — подал голос Витенька. Голос у него был тонкий, неуверенный.
— Справитесь? — Людмила Ивановна повернулась к зятю. — Витя, ты в прошлом месяце сколько в дом принес? Тридцать тысяч? А аренда вашей однушки в Бирюлево сколько? Тридцать пять? Ирочка получает сорок. Итого у вас на жизнь остается тридцать пять тысяч рублей на двоих. Это на еду, проезд, одежду и интернет, без которого ты работать не можешь.
— У меня перспективы... — начал было Витя.
— Перспективы в суп не положишь! — рявкнула Людмила Ивановна, да так, что подпрыгнула сахарница. — Давайте посчитаем. Декрет. Ира садится дома. Её доход превращается в пособие, которого хватит ровно на памперсы. Вы остаетесь на твою зарплату фрилансера. Аренда — 35. Еда — минимум 20, если на макаронах сидеть. ЖКХ, телефоны, лекарства. Вы в минусе, дорогие мои! В глубоком, беспросветном минусе.
— Мы думали... — Ира опустила глаза, и голос её стал тихим и немного виноватым, но с той самой ноткой, которую Людмила ненавидела: ноткой манипуляции. — Мы думали, вы поможете. Вы же с папой работаете. И пенсия скоро... Вы же мечтали о внуках! Ты сама говорила, что хочешь нянчить!
Вот оно. Козырной туз. «Ты же мечтала».
Людмила Ивановна встала из-за стола, подошла к окну. За окном был серый московский двор, заставленный кредитными иномарками. Она действительно мечтала. Она видела во снах, как гуляет с коляской, покупает крошечные комбинезончики, читает сказки. Но она мечтала быть бабушкой. Бабушкой, которая приходит в гости с пирогами, балует и уходит к себе домой, в тишину и покой. Она не мечтала становиться спонсором выживания молодой семьи.
— Мечтала, — сказала она, не оборачиваясь. — И сейчас хочу. Но я не хочу, чтобы этот ребенок рос в нищете или в атмосфере вечного скандала из-за нехватки денег. И я не хочу на старости лет впрягаться в ярмо второй смены.
Она резко повернулась к молодым.
— Условия такие. Рожать не будете, пока не накопите на первоначальный взнос. Свое жилье должно быть. Хоть студия в области, но своя. Чтобы никто вас завтра на улицу не выгнал.
— Мама! Это же годы! — воскликнула Ира. — Цены растут быстрее, чем мы копим!
— Значит, ищите вторую работу. Третью. Учитесь, развивайтесь, а не в «танчики» играйте по вечерам, — она кинула выразительный взгляд на Витю. — Мы с отцом внуков кормить на постоянной основе не собираемся. Подарки — да. Помощь в экстренных случаях — да. Но брать вас на полное довольствие, пока вы играете в семью, мы не будем.
— Это... это ультиматум? — прошептала Ира. Глаза её наполнились слезами.
— Это жизнь, доченька. Бытовой реализм.
Ира вскочила. Стул с противным скрежетом отъехал назад.
— Я не ожидала от тебя такой черствости! Ты просто не любишь меня! И Витю ты никогда не любила! Пошли, Витя. Нам здесь не рады. Пусть сидят со своими деньгами и котлетами!
Они ушли быстро, шумно, оставив недопитый чай и тяжелый запах обиды. Хлопнула входная дверь.
Виктор Петрович, все это время молча жевавший шарлотку, вздохнул и потянулся за второй порцией.
— Круто ты с ними, Люся, — сказал он. — Может, помягче надо было?
— Мягко стелют — жестко спать, Витя, — отрезала Людмила, но руки у неё дрожали, когда она собирала грязную посуду. — Если я сейчас слабину дам, они нам на шею сядут и ножки свесят. А у тебя спина больная, тебе тяжести носить нельзя...
Наступила тишина. Та самая звенящая тишина, которая бывает в квартирах, где поссорились самые близкие люди. Ира не звонила. В мессенджерах она демонстративно выкладывала грустные картинки с цитатами про токсичных родителей и важность личных границ.
Людмила Ивановна держалась. Она ходила на работу (она работала бухгалтером в небольшой фирме, и цифры успокаивали её лучше валерьянки), готовила ужины, смотрела сериалы. Но на душе кошки скребли. И не просто скребли, а устраивали там полноценный тыгыдык.
Через неделю позвонила Галина Сергеевна, сватья. Мама Витеньки была женщиной возвышенной, работала в библиотеке и верила в астрологию, нумерологию и силу позитивного мышления.
— Людмила! — её голос в трубке звучал как трагическая скрипка. — Что происходит? Дети в депрессии! Витюша звонил, говорит, у него творческий кризис на фоне стресса. Он не может рисовать макеты!
— Галя, — устало ответила Людмила, прижимая трубку плечом и перебирая гречку (привычка из 90-х, успокаивает нервы). — Творческий кризис лечится очень просто. Пустым холодильником. Как только в животе заурчит, муза сразу прилетает, причем с лопатой в руках.
— Какая ты... приземленная, — вздохнула сватья. — Нельзя так с молодыми. Им нужна поддержка. Энергия рода! Ты перекрываешь им поток изобилия своим негативом.
— Я им перекрываю поток халявы, Галя. А изобилие пусть сами создают. Кстати, как там твой поток? Может, ты им поможешь? Продай свою дачу, дай на первый взнос.
На том конце провода повисла пауза. Дача для Галины Сергеевны была местом силы, там она выращивала какие-то особые травы и заряжалась от старой яблони.
— Ну... дача — это святое, — неуверенно протянула сватья. — И потом, сейчас рынок стоит, продавать невыгодно... Ретроградный Меркурий...
— Вот и у меня Меркурий, Галя. В кошельке. Так что давай не будем.
Людмила положила трубку. Разговор оставил неприятный осадок. Выходило, что она — главный злодей в этой сказке, Карабас-Барабас, который не дает Буратино и Мальвине посадить золотые монеты на Поле Чудес.
Вечером зашла соседка, Зинаида. Зина была женщиной простой, как хозяйственное мыло, и такой же надежной. Они сидели на кухне, пили чай с настойкой «на клюкве» (для сосудов, естественно).
— А чего ты паришься, Людок? — говорила Зина, грызя сушку. — Правильно ты все сказала. Вон у меня Светка родила, мужа нет, живут у меня в проходной комнате. Орет день и ночь, пеленки везде, зять бывший алименты три копейки платит. Я света белого не вижу! На пенсию вышла — думала, в санаторий поеду, ага, щас. В «Ашан» за памперсами я езжу, как на работу.
— Жалко их, Зин, — призналась Людмила. — Глупые они. Думают, что я со зла. А я ж от страха за них. Ну какой ребенок в съемной халупе? Хозяин завтра скажет «выметайтесь», и куда они с кульком? Ко мне? А у нас двушка, слышимость такая, что чихнешь — сосед «будь здоров» говорит. Мы перегрыземся через неделю.
— Это точно, — кивнула Зина. — Квартирный вопрос не только москвичей испортил, он вообще институт семьи добивает. Но ты держись. Не звони первая. Это педагогический момент. Если сейчас прогнешься — всё, пиши пропало. Будешь до гробовой доски их ипотеки платить и внуков нянчить, пока они на Бали будут просветляться...
Тем временем в съемной однушке в Бирюлево разворачивалась своя драма. Эйфория от бунта против «токсичных предков» прошла через три дня, когда закончились котлеты, которые Ира тайком прихватила от мамы в прошлый раз (гордость гордостью, а кушать хочется).
Ира сидела за ноутбуком, пытаясь свести семейный бюджет в Excel. Цифры не сходились. Они не просто не сходились, они танцевали какой-то зловещий танец.
— Вить, — позвала она мужа. Витя лежал на диване с планшетом, рисуя какого-то монстра для игры. — Нам за квартиру через неделю платить. У тебя там как с заказом от того автосервиса?
— Они правки прислали, — буркнул Витя, не отрываясь от экрана. — Говорят, шрифт не тот, и цвет «слишком агрессивный». Уроды. Ничего не понимают в дизайне. Я им объясняю, что это тренд, а они...
— Витя! — Ира захлопнула ноутбук. — Мне плевать на тренды! Они заплатят или нет?
— Ну... может быть, на следующей неделе. Или через одну.
Ира почувствовала, как внутри закипает раздражение. То самое, мамино. Она вдруг услышала в своей голове интонации Людмилы Ивановны: «Ложка должна стоять в жизни».
— А мне что хозяину сказать? Что у нас цвет агрессивный? Витя, нам не хватает десять тысяч!
— Ну попроси у родителей... — начал Витя и осекся.
— Не буду, — отрезала Ира. — Я им сказала, что мы взрослые. Что мы сами. Если я сейчас приползу просить, мама победит. Она будет смотреть этим своим взглядом... «Ну я же говорила». Ненавижу этот взгляд.
В этот момент зазвонил телефон Иры. Хозяин квартиры, Ашот Михайлович.
— Ирочка, добрый день, — голос хозяина был елейным, но суть была жесткой. — Тут такое дело... Инфляция, сами понимаете. ЖКХ подняли, бензин подорожал. Со следующего месяца аренда на пять тысяч больше.
— Как на пять?! — Ира чуть не выронила телефон. — Ашот Михайлович, мы же договаривались! У нас договор!
— Договор-шмоговор... Я могу его расторгнуть, у меня племянник приехал, жить негде. Так что или плюс пять, или, извини, две недели на выезд.
Ира положила трубку и посмотрела на мужа. Витя сжался, став еще меньше.
— Что случилось?
— Плюс пять тысяч, — мертво сказала Ира. — Итого сорок. Витя, это вся моя зарплата. Вся. На еду остается твой «может быть, заплатят».
— Жесть, — резюмировал Витя. — Может, переедем? Найдем подешевле?
— Куда? В коробку из-под холодильника? Или в комнату с бабушкой-алкоголичкой? Витя, ты понимаешь, что мама была права?
— Не начинай, — поморщился Витя. — Ты как она говоришь.
— А как мне говорить?! — Ира сорвалась на крик. — Если я беременная буду, нас вообще никто на квартиру не пустит! Кому нужны жильцы с младенцем? А если тебя завтра опять кинут? Мы что, траву во дворе жрать будем?
Она заплакала. Это были злые, горькие слезы прозрения. Романтическая дымка рассеялась, обнажив ободранные обои съемной квартиры и пустой холодильник.
Следующие два месяца стали для молодых курсом молодого бойца. Витенька, скрипя зубами и своей тонкой душевной организацией, устроился на полставки в типографию. Верстать визитки и листовки «Купим волосы дорого» — это было унизительно для творца, но зато два раза в месяц на карту падала живая, настоящая копейка.
Ира начала брать подработки — писала тексты для сайтов по ночам. Глаза краснели, спина болела, но на отдельном счете в банке начали копиться первые, крошечные суммы.
Они перестали ходить в кино и заказывать суши. Они узнали, что курица целиком стоит дешевле, чем филе, и что из одной курицы можно сделать три блюда: суп, второе и салат, если очень постараться...
Спустя три месяца, в конце ноября, Ира позвонила матери.
— Мам, привет. Вы дома в воскресенье? Мы приедем.
Людмила Ивановна, у которой сердце ёкнуло, ответила спокойно:
— Приезжайте. Я пирог испеку. С капустой.
В этот раз обед прошел иначе. Не было напряжения, но была усталость. Ира похудела, повзрослела, исчезла эта инфантильная пухлость щек. Витенька выглядел замученным, но каким-то... более плотным, что ли.
— Мам, пап, — сказала Ира, когда чай был разлит. — Мы тут посчитали.
Она достала из сумки блокнот. Не планшет, не телефон, а обычный бумажный блокнот. Людмила Ивановна одобрительно хмыкнула про себя. Бумага — она надежнее.
— Мы отложили вопрос с ребенком, — твердо сказала Ира. — Года на два минимум. Сейчас не потянем.
Виктор Петрович облегченно выдохнул, словно ему только что сообщили, что война отменяется.
— Мы открыли вклад, — продолжила Ира. — Накопительный. Сейчас там... ну, немного. Семьдесят тысяч. Но мы стараемся. Витя работает в типографии, плюс фриланс. Я тексты пишу.
— Мы хотим ипотеку, — вступил Витя. — В Новой Москве или в области, где МЦД строят. Там дешевле. Но нужен первый взнос миллиона полтора-два.
Людмила Ивановна смотрела на них и видела: дошло. Дошло через ноги, через пустой кошелек, через страх. Урок усвоен.
— Покажите расчеты, — деловито попросила она, надевая очки.
Ира пододвинула блокнот. Там были столбики: «доход», «расход», «накопления». Все было жестко, без «латте на вынос» и «такси бизнес-класса».
— Ну что ж, — Людмила сняла очки. — Реалистично. Тяжело будет, но реально.
Она переглянулась с мужем. Виктор Петрович едва заметно кивнул. У них был свой «военный совет» накануне.
— Значит так, молодежь, — сказала Людмила Ивановна торжественным тоном. — Мы видим, что вы за ум взялись. А раз так, мы предлагаем сделку. Не благотворительность, заметьте, а партнерство.
Ира и Витя замерли.
— Мы с отцом будем добавлять на ваш вклад ровно столько, сколько вы сами туда положите за месяц. — Людмила подняла палец. — Накопите тридцать тысяч — мы добавим тридцать. Накопите пятьдесят — мы добавим пятьдесят. Это называется софинансирование. Стимул понятен?
У Витеньки глаза загорелись. Он быстро прикинул в уме:
— Это же... это удвоение капитала! X2!
— Именно, — кивнула теща. — Но с условием. Выписки со счета показывать ежемесячно. Снимете хоть рубль на ерунду — программа закрывается. И да, пока не получите ключи — никаких «заек».
Ира всхлипнула и бросилась матери на шею.
— Мамочка! Спасибо! Мы сможем, честно! Мы уже присмотрели район...
— Ну все, все, — Людмила похлопала дочь по спине, чувствуя, как у самой щиплет в носу. — Хватит сырость разводить. Ешьте пирог, пока горячий.
Эпилог
Прошло два года.
В квартире Людмилы Ивановны снова пахло пирогами. На этот раз поводом было новоселье. Правда, виртуальное — ключи должны были выдать через месяц, но дом уже был сдан. Двушка в Подмосковье, далеко, конечно, полтора часа на электричке, зато своя.
— Мам, а ты знаешь, — сказала Ира, помогая матери убирать со стола. Она была на седьмом месяце, живот уже отчетливо выпирал под свободным платьем. — Я тут подумала... Хорошо, что ты тогда нас послала.
— Куда послала? — притворно удивилась Людмила.
— Ну... в реальность. Если бы мы тогда родили, мы бы сейчас, наверное, развелись уже. И жили бы у вас на головах, ненавидели друг друга. А сейчас... мы команда. Витька — он, оказывается, надежный, когда его прижмет.
— Мужик он, — кивнула Людмила. — Обалдуй немного, но мужик.
В комнате Виктор Петрович и Витенька обсуждали ремонт.
— Ламинат надо брать 33-го класса, — со знанием дела вещал Витенька. — Я нашел базу, там скидки оптовикам. И плитку сам положу, я туториалы на Ютубе посмотрел, там не сложно, главное — уровень выставить.
— Уровень — это главное, — соглашался Виктор Петрович.
Людмила Ивановна смотрела на них и думала, что жизнь — штука сложная, но справедливая. Зайка будет. И лужайка, хоть и бетонная, в ипотеку на двадцать лет, но будет. А главное — она, Людмила, теперь будет просто бабушкой. Будет приезжать по выходным, привозить котлеты, тискать внука и, слава богу, уезжать домой.
Потому что любить внуков лучше всего на расстоянии, имея в кармане билет на электричку и спокойную совесть.
— Чай пить будем? — громко спросила она. — У меня конфеты «Мишка косолапый». По акции урвала.
Жизнь продолжалась...
***
Эксклюзивные новогодние рассказы, доступ к которым открыт только избранным. Между строк спрятаны тайные желания, неожиданные развязки и та самая магия, которой не делятся в открытую: