Клара отнеслась к свекрови с первого дня с той открытой, солнечной доброжелательностью, которая была её естественным состоянием. Маргарита Степановна, напротив, была женщиной из мрачного гранита: прямая, холодная, с пронзительным взглядом цвета промозглого неба. Её любимым сыном был Андрей, и Клара, по мнению Маргариты Степановны, никогда не была для него достаточно хороша. Не та семья, не та манера держаться, слишком громко смеется, слишком много тратит на «бесполезные» книги и духи. Но открытой войны не было. Была тихая, изматывающая окопная борьба: колкие комментарии за ужином, вздохи разочарования, когда Клара рассказывала о своих успехах на работе в дизайн-студии, и та ледяная стена, которая выстраивалась каждый раз, когда Клара пыталась сблизиться.
И вот этот ужин. Причина – очередная годовщина их свадьбы, три года. Маргарита Степановна явилась без приглашения, с тортом собственного приготовления («Ты же, Кларочка, только магазинным балуешь Андрюшу, там сплошная химия»). Атмосфера за столом была густой, как кисель. Андрей, уставший после долгого дня в офисе адвокатской фирмы, пытался шутить, но его шутки тонули в молчаливом неодобрении матери. Клара чувствовала себя чужим телом в собственном доме, в своем платье нежного персикового цвета, которое теперь казалось ей кричаще-неуместным.
— Клара, что с тобой? Ты бледная, — голос свекрови прозвучал якобы заботливо, но Клара уловила в нем металлический отзвук. — У тебя, наверное, давление скачет. Я тебе привезла прекрасные травки, успокоительные. Но для начала выпей воды. Сиди, я принесу.
Клара хотела возразить, что прекрасно доберется до кухни сама, но Маргарита Степановна уже встала, ее стул громко скрипнул по полу. Андрей уткнулся в телефон, отвечая на срочное, как всегда, письмо.
Свекровь вернулась с двумя стаканами. В одном – чистая вода с парой кубиков льда. В другом – такая же вода, но без льда. Она поставила стакан со льдом перед Кларой.
— Пей, тебе виднее нездоровый. Андрюша, тебе тоже налить?
— Нет, мам, спасибо, — пробурчал он, не отрываясь от экрана.
Клара взяла стакан. Рука у Маргариты Степановны, всегда такой твердой и уверенной, дрогнула, когда она ставила его. Мелочь. Пустяк. Но что-то щелкнуло в сознании Клары, что-то древнее, животное. Может, это был едва уловимый, незнакомый запах, смешавшийся с ароматом жареной курицы и роз, стоявших в центре стола. Может, слишком пристальный, слишком ожидающий взгляд, которым свекровь смотрела на этот стакан.
Лед. В ее стакане был лед. В стакане свекрови – нет. Почему?
И тут она увидела. На дне своего стакана, между тающими гранями кубиков, на самом донышке, лежало несколько крошечных крупинок. Они были почти невидимы, похожи на пылинки или частички нерастворившегося сахара. Но сахара в воду никто не сыпал.
Сердце Клары гулко ударило о ребра. Мир сузился до размера хрустального стакана в ее руке. Она увидела себя со стороны: сидит, улыбается, а в руках у нее смерть. Или безумие. Или что-то еще, что приготовила для нее эта женщина.
Маргарита Степановна пристально смотрела на нее. «Пей», — говорил этот взгляд.
— Андрей, — голос Клары прозвучал удивительно ровно, почти игриво. — Дай сюда свой телефон, ты обещал показать мне смешное видео с котиками. А то я уже загрустила.
Андрей, отвлеченный, протянул ей телефон. В этот момент Клара сделала вид, что тянется за ним, и ее локоть неловко задел ее же стакан. Он упал на стол с глухим стуком, вода разлилась, лед рассыпался по скатерти.
— Ой, какая я неуклюжая! — воскликнула она с наигранным смущением. — Простите, Маргарита Степановна, прямо на ваш прекрасный ужин. Я сейчас все уберу.
— Ничего, ничего, — процедила свекровь, и Клара увидела в ее глазах вспышку раздражения, быстро погашенную. — Я принесу тебе другой.
— Не стоит! — Клара уже вскочила и схватила тряпку. — Я сама. И знаешь, Андрей, я возьму твой стакан, ты же все равно не пьешь. Мне так удобнее, чтобы не пролить еще раз. — Она быстрым движением забрала со стола пустой стакан мужа, в который он наливал себе минералку ранее, и направилась на кухню.
На кухне, прислонившись к холодильнику, она закрыла глаза и несколько секунд просто дышала, пытаясь заглушить панический гул в ушах. «Ты сошла с ума, — шептал внутренний голос. — Это паранойя. Она просто принесла тебе воды». Но крупинки на дне… Лед, который мог замедлить растворение… Слишком много совпадений.
Она налила в стакан Андрея обычной воды из фильтра. Руки дрожали. Затем, действуя почти на автомате, она достала из морозилки лед и бросила в стакан пару кубиков. Те же движения, что и у свекрови. Чтобы было похоже.
Вернувшись, она поставила этот стакан перед собой. Стакан свекрови, с чистой водой без льда, стоял нетронутый.
— Ну, выпей уже, — снова сказала Маргарита Степановна, и в ее голосе зазвучала нетерпеливая нотка. — Тебе нужна жидкость.
— Конечно, — улыбнулась Клара. И в этот момент Андрей наконец оторвался от телефона.
— О, а мне тоже пить захотелось. Жарко как-то. Клара, дай мне глотнуть из твоего, а то лень идти.
Он потянулся к ее стакану. Это был естественный, обыденный жест. За годы совместной жизни они часто делились напитками.
Но Клара инстинктивно одернула руку.
— Нет! — ее голос прозвучал резко, почти истерично. Андрей и Маргарита Степановна удивленно на нее посмотрели. Клара заставила себя рассмеяться. — Прости, я просто… у меня же простуда может быть начинается, не хочу тебя заразить. Лучше я тебе свеженькой принесу.
— Какая простуда? Ты пять минут назад была здорова, — нахмурился Андрей. Он выглядел озадаченным и немного задетым ее реакцией.
— Ну, мало ли… — замялась Клара.
— Андрюша, не приставай к жене, — неожиданно вступила свекровь. Ее голос был медовым. — Она же о тебе заботится. Пей из моего, я еще не пила. — И она слегка подтолкнула свой стакан без льда к Андрею.
И тут Клару осенило. Осенило с такой ледяной ясностью, что перехватило дыхание. Она вдруг поняла правила этой чудовищной игры. Лед был не для замедления растворения. Он был маркером. Маркером «отравленного» стакана. Маргарита Степановна прекрасно знала привычку сына — он никогда не пил воду со льдом, считал это вредным для горла. Она налила обычную воду без льда для себя и для него. А для Клары — со льдом. Чтобы не перепутать в последний момент. Чтобы быть уверенной.
Но Клара уронила свой стакан. И теперь у нее в руках был «чистый» стакан Андрея, но… с добавленным ею льдом. Стакан свекрови, который она предлагала сыну, был чист. А тот, который стоял теперь перед Кларой, был… просто водой. Логика свихнувшегося сознания свекрови была железной: лед = яд. Нет льда = безопасно.
Андрей, не видя подвоха, пожал плечами.
— Ладно, не надо. Я позже попью.
Он снова отвернулся. Клара сидела, парализованная. Ей нужно было что-то делать. Сейчас. Прямо сейчас. Пока свекровь не передумала и не унесла стаканы, чтобы все начать заново.
И она приняла решение. Безумное, отчаянное, единственно возможное.
— Знаешь, а я передумала, — сказала она, и ее голос снова обрел подобие нормальности. — На, пей. Я же здорова, это просто нервы из-за работы. — Она с улыбкой протянула Андрею свой стакан, тот самый, в который только что налила воду и бросила лед. Стакан, который по странной логике свекрови был «чистым».
— Ну вот и славно, — Андрей взял его и сделал несколько больших глотков. — Спасибо.
Маргарита Степановна замерла. Ее лицо стало совершенно бесстрастным, как маска. Только глаза, эти холодные глаза, метнулись от лица сына к стакану в его руке, потом к Кларе. В них промелькнуло сначала недоумение, потом — стремительное, все сметающее понимание. Она поняла. Поняла, что Клара что-то заподозрила. Поняла, что стаканы могли перепутаться. Но она не могла быть уверена. Не могла вырвать стакан из рук сына, не вызвав вопросов. Она могла только наблюдать.
Клара, чувствуя на себе этот взгляд, словно пригвожденная к месту, взяла со стола стакан свекрови. Тот самый, без льда. По логике Маргариты Степановны, он был безопасен. Но Клара больше не верила ни в какую логику. Она лишь сделала вид, что пригубила, едва смочив губы.
— Ну как, полегчало? — спросила свекровь, и ее голос прозвучал хрипло.
— Да, спасибо, — сказала Клара, глядя ей прямо в глаза. В ее взгляде не было ни страха, ни вызова. Была пустота. Защитная оболочка шока.
Прошло несколько минут. Самых долгих минут в ее жизни. Андрей доел курицу, рассказывая что-то про сложного клиента. Внешне все было почти нормально. Почти.
Потом Андрей замолчал. Он поставил вилку на тарелку с легким лязгом.
— Что-то… странно, — произнес он, моргнув. — Голова… кружится.
Он попытался встать, оперся ладонью о стол. Ладонь соскользнула. Фарфоровая тарелка упала на пол и разбилась с оглушительным треском.
— Андрюша! — вскрикнула Маргарита Степановна, вскакивая. Но в ее голосе был не только ужас. Был ужас, смешанный с отчаянием и чем-то еще, самым страшным — с подтверждением ее худших догадок.
Андрей сделал шаг, споткнулся о ножку стула и рухнул на пол. Он упал тяжело, всем телом, как подкошенный дуб. Его часы со звоном ударились о паркет.
— Андрей! — на этот раз крикнула Клара, и это был уже настоящий, животный крик. Она бросилась к нему, оттолкнув свекровь.
Он лежал на боку, глаза были открыты, но взгляд ничего не видел, закатившись под веки. Изо рта вытекала тонкая струйка слюны. Он дышал, но дыхание было хриплым, прерывистым.
— Что с ним? Что ты сделала?! — закричала Клара, оборачиваясь к свекрови.
Та стояла неподвижно, сжав руки в кулаки. Ее лицо исказила гримаса невыразимой агонии. Она смотрела на сына, и в ее взгляде была такая мука, что на мгновение Клара растерялась.
— Я… я не… — начала Маргарита Степановна, но слова застряли у нее в горле. Потом ее словно прорвало. Она упала на колени рядом с телом сына, но не к его голове, а к его руке, которая все еще сжимала пустой стакан. — Нет, нет, нет… Это не тебе… Это не тебе было…
И эти слова, вырвавшиеся в панике, стали ее приговором.
Клара, забыв про все, схватила телефон. Ее пальцы скользили, она дважды ошиблась в наборе номера скорой. Наконец, услышав голос диспетчера, она, задыхаясь, выпалила адрес, сказала, что муж без сознания, возможное отравление.
Пока она говорила, она видела, как свекровь пыталась разжать пальцы Андрея, чтобы забрать стакан. Словно это было самое важное.
— Не трогай его! — рявкнула Клара с такой силой, что Маргарита Степановна отпрянула. Впервые за все годы Клара увидела в ее глазах не презрение, а страх. Страх перед ней.
Дальше все превратилось в калейдоскоп ужаса и действия. Приехала скорая. Фельдшеры, грубые и эффективные, уложили Андрея на носилки. Один из них спросил: «Что принимал?» Клара, не думая, указала на стакан, который все еще валялся на полу. «Он пил воду. Из этого». Медбрат поднял его, понюхал, положил в пластиковый пакет.
— Кто еще пил из этой посуды? — спросил он.
Клара молча показала на стакан свекрови, стоявший на столе. Его тоже упаковали.
Маргарита Степановна пыталась что-то сказать, что это недоразумение, что сын, наверное, переутомился, но ее слова звучали фальшиво и бессвязно. На нее уже не обращали внимания.
Клара поехала в больницу вместе с Андреем. В машине скорой, глядя на его мертвенно-бледное лицо, подключенное к датчикам, она плакала беззвучно, судорожными рыданиями. Страх за него был таким всепоглощающим, что не оставалось места даже для осознания всего кошмара, что произошел.
Андрея забрали в реанимацию. Ей сказали ждать. В холодном, ярко освещенном коридоре она сидела, обхватив себя руками, и не могла согреться. Через час приехала полиция. Ее слова были обрывисты, она рассказывала про ужин, про стаканы, про странное поведение свекрови. Про крупинки на дне, которые она, может быть, и не видела вовсе, может, ей все померещилось… Но она сказала и про то, как Маргарита Степановна пыталась забрать стакан из руки сына. Про ее слова: «Это не тебе было».
Полицейские, невозмутимые, делали записи. Потом один из них, постарше, с усталым лицом, спросил: «У вас с ней были конфликты?» И Клара выложила все. Мелкие пакости, унижения, холодную войну. Это звучало как мотив. Ужасный, нелепый, но мотив.
Позже, уже под утро, вышел врач. Лицо у него было серьезное, но не безнадежное.
— Ваш муж отравлен сильнодействующим психотропным веществом, бензодиазепином в большой дозировке, смешанным с миорелаксантом. Скорее всего, подсыпали в напиток. Сейчас у него искусственная вентиляция легких, потому что собственная дыхательная мускулатура парализована. Но концентрация в крови, к счастью, не смертельная. Сердце работает стабильно. Вы вовремя вызвали помощь. Прогноз осторожный, но положительный. Он будет жить.
Клара разрыдалась снова, но теперь это были слезы облегчения.
Через три дня Андрея перевели из реанимации в палату. Он был слаб, сонлив, но уже приходил в себя. Ему не говорили всей правды, только то, что у него было тяжелое отравление. Клара дежурила у его кровати, не отходя ни на шаг.
На четвертый день в палату зашли двое полицейских. За ними, бледная, постаревшая на десять лет, шла Маргарита Степановна. На ней был простой серый халат вместо ее обычных строгих костюмов.
— Андрей… — прошептала она.
Андрей медленно повернул голову. Его взгляд, еще мутный от лекарств, остановился на матери. Он не сказал ничего.
— Г-жа Ермакова, — обратился к Кларе старший следователь. — Ваша свекровь дала признательные показания. Она подтвердила, что намеревалась причинить вред именно вам. Вещество она приобрела у знакомого аптекаря под предлогом бессонницы. Целью, по ее словам, было… «образумить» вас, вызвать у вас нервный срыв, после которого вы, по ее мнению, добровольно ушли бы от Андрея, будучи признанной невменяемой. Она не рассчитывала на такую тяжелую реакцию. Смена стаканов… стала для нее роковой ошибкой.
Маргарита Степановна стояла, не поднимая глаз. Казалось, все ее высокомерие, вся ее гранитная твердость рассыпались в прах, оставив лишь жалкую, сломленную старуху.
— Почему, мама? — тихо спросил Андрей. В его голосе не было ни гнева, ни укора. Только бесконечная усталость и пустота.
Она посмотрела на него, и в ее глазах стояли слезы.
— Я… я хотела для тебя лучшего. Она была тебе не пара. Она все отнимала… твое внимание, твою любовь… Я не хотела его убивать! Клянусь! Я думала, она просто… испугается, сдастся…
— Ты отравила меня, мама, — сказал Андрей, отчеканивая каждое слово. — Ты могла убить меня. Ради чего?
Она не нашлась что ответить. Ее забрали. Дело было громким, но благодаря признанию и отсутствию прямого умысла на убийство сына, Маргарите Степановне дали условный срок с принудительным лечением у психиатра. Суд признал ее психически нестабильной, но вменяемой в момент преступления.
Андрей долго выздоравливал, и не только физически. Доверие к миру, к самому фундаменту его жизни, было отравлено не меньше тела. Он ушел с высокой должности, не в силах больше выносить токсичную атмосферу корпоративной борьбы. Они с Кларой продали квартиру, где все случилось, и уехали в другой город, ближе к морю.
Иногда, особенно по ночам, Клара просыпается в холодном поту. Ей снится лед, тающий в стакане, и крупинки на дне, которые складываются в лицо свекрови. Она вскакивает и идет на кухню, чтобы попить воды. Простой воды, из-под фильтра. Без льда.
Андрей, проснувшись, находит ее там, у окна, с пустым стаканом в дрожащих руках. Он не говорит ничего. Просто обнимает ее, прижимает к себе, и они стоят так, в тишине, слушая, как шумит за окном ночное море. Оно смывает все. Но не память.
Они не говорят о ней. О Маргарите Степановне. Но ее призрак всегда где-то рядом. В нервном вздрагивании Андрея, когда кто-то неожиданно входит в комнату. В том, как Клара тщательно, до блеска, моет каждую новую стеклянную посуду. В их общем, невысказанном решении никогда не иметь детей. Мир, в котором мать может сделать такое с сыном, кажется им слишком хрупким и опасным, чтобы вводить в него новую, беззащитную жизнь.
Они просто живут. День за днем. Пьют воду без льда. И учатся заново доверять тишине за ужином, которая теперь не гнетет, а лечит. Медленно, капля за каплей, как та самая вода, что когда-то должна была все разрушить, а вместо этого навсегда разделила их жизнь на «до» и «после». На «когда мы были наивны» и «когда мы выжили».