Когда вспоминаю тот вечер, в голове всегда всплывает одна картинка: длинный стол под белой скатертью, блеск посуды, нарезка, салаты, пар от горячего, и отдельная маленькая тарелка прямо передо мной с серыми, жалкими бутербродами.
Но тогда, утром, все начиналось обычно.
Была поздняя осень, серое небо, холодный ветер, который забирался под куртку, когда я выходил на балкон пить чай. Я стоял, прижимая кружку к ладоням, и думал, что день будет спокойный: немного работы по дому, потом забрать жену с какой‑то семейной посиделки у её тёти.
Телефон завибрировал на кухонном столе. Я услышал знакомый звонкий голос жены уже с порога.
— Саш, привет. Слушай, тётя Лена сегодня юбилей отмечает, я к ней поеду пораньше, помочь накрыть. Ты за мной вечером заскочишь? Часов в девять, может, чуть позже.
*Юбилей тёти Лены. Опять этот показной праздник, золотые салфетки и разговоры о том, как всем тяжело жить, глядя на их новый ремонт*, — промелькнуло в голове, но вслух я сказал:
— Конечно, заберу. Позвонишь, когда всё там закончится.
— Не, — быстро ответила она, — тётя наоборот хочет, чтобы ты тоже пришёл, говорит, без тебя не то. Приходи к семи. Сядешь с нами.
Я даже немного удивился. Обычно родня Иры держалась от меня на вежливой дистанции. Улыбки, разговоры ни о чём, но в их взглядах всегда сквозило что‑то вроде оценки.
*Может, правда приняли наконец?* — мелькнула робкая мысль.
— Ладно, — ответил я, — к семи буду.
Мы поговорили ещё пару минут о мелочах, потом я остался один в пустой кухне. Часы тикали, чай остывал, а внутри было странное волнение, будто перед экзаменом.
До вечера я крутился по дому, стирал, мыл посуду, отвлекался на телефон. Время тянулось, но к шести я уже принял душ, побрился, надел рубашку, которую Ира любила, и вышел из дома.
По дороге я всё думал, как она там. Представлял, как Ира смеётся, бегает с подносами, поправляет кому‑то салфетку. И как я войду, и она, увидев меня, подойдёт, обнимет без лишней стеснительности перед роднёй.
*Дурак ты, Саша, романтик*, — усмехнулся я про себя, но от этого теплее не стало.
Подъезд к дому тёти Лены я узнал ещё издалека по ярко освещённым окнам. В темноте он выделялся как корабль. Возле подъезда стояли чужие машины, в подъезде пахло мандаринами и запечённым мясом.
Я поднялся на нужный этаж и позвонил. За дверью сразу зашумели голоса, кто‑то громко сказал:
— О, зять пришёл!
Дверь открыла сама тётя Лена, в блестящей блузке и с яркой помадой.
— Саша, милый, заходи, раздевайся, — она почти повисла у меня на шее, похлопала по плечу, как старого друга. — Что ж ты один? Ира у нас с обеда, помогает.
Скинув куртку, я прошёл в гостиную.
Стол был действительно шикарный. Белая скатерть, по центру большая вазочка с фруктами, по краям салаты в стеклянных салатницах, заливное, мясные рулеты, какие‑то красивые тарталетки с розовыми завитками крема. Я даже немного опешил.
За столом уже сидели двоюродные братья Иры с жёнами, её мама, дядя Костя, какие‑то дальние родственники. Все были нарядные, громко смеялись, спорили о чём‑то.
Иры не было видно.
— Она на кухне, — махнула рукой тётя Лена, заметив мой взгляд. — Помогает. Садись пока вот сюда.
Мне отодвинули стул в самом углу стола, почти у прохода в коридор, спиной к окну. Место вроде и не плохое, но от центра стола далековато.
Перед соседями уже стояли тарелки с красивыми нарезками и закусками, а передо мной, прямо на чистом месте, ничего не было.
*Ладно, только сел, сейчас принесут*, — успокоил я себя.
И действительно, через минуту из кухни, насмешливо улыбаясь, вышла двоюродная сестра Иры, Оля, неся в руках небольшую тарелку.
На ней лежали кусочки дешёвой колбасы, пара ломтиков огурца и хлеб с каким‑то подозрительным паштетом. Она поставила её прямо передо мной и, обведя взглядом остальных, громко сказала:
— А это специально для вас, угощайтесь, — и добавила уже тише, но с той же улыбкой: — Нам тут лишнее не надо.
Я заметил, как за её спиной тётя Лена быстро задвинула на центр стола блюдо с красной икрой, почти закрыв его салфетками.
Фраза Оли повисла в воздухе.
Кто‑то хихикнул, кто‑то отвёл глаза.
Я почувствовал, как вспыхнули уши.
*Специально для вас? Что это вообще значит?*
Я заставил себя улыбнуться.
— Спасибо, — тихо сказал я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Оля уже отвернулась, обсуждая с кем‑то по правую руку новый сервиз.
Я посмотрел на свою тарелку. Дешёвая колбаса была нарезана толстыми неровными ломтями, как будто её просто бросили, не стараясь. Паштет имел сероватый оттенок, и от него шёл странный, тяжёлый запах.
Рядом, у соседей, на белых тарелках сверкали аккуратные розочки из красной рыбы, тарталетки, сыр с орешками.
*Может, это шутка? Сейчас принесут и мне нормальные закуски. Или Ира выйдет, скажет, что так быть не должно*.
Я огляделся в поисках жены.
Дверца кухни была чуть приоткрыта, оттуда доносились голоса и стук тарелок. Я уловил знакомый смех Иры. Но она не выходила.
Тётя Лена поднялась, сказала тост, все подняли бокалы с прозрачной жидкостью и сладким компотом, зазвенели рюмки и стаканы. Я механически присоединился, чувствуя, как внутри нарастает какое‑то неприятное ощущение неловкости.
С каждой минутой я всё яснее замечал детали.
Когда блюда с красивыми закусками начинали подходить к моему краю стола, кто‑то ловко перехватывал блюдо раньше, чем оно оказывалось напротив меня, и поворачивал обратно к центру.
— Ой, тут уже пусто, сейчас принесу ещё, — говорила Оля или тётя Лена, унося полупустое блюдо на кухню.
Но для меня "ещё" не появлялось. Передо мной как стояла одна тарелка с дешёвыми кусочками, так и стояла.
Раз за разом.
Мама Иры, сидевшая напротив, как‑то странно избегала моего взгляда. Она смеялась с дядей Костей, поднимала тосты, но стоило мне поймать её глаза, она тут же поворачивалась к соседу.
*Что происходит?* — крутилось у меня в голове. *Я что, провинился? Или это просто неудачная шутка родни? Но зачем тогда прятать икру?*
Я заметил, как одна из двоюродных сестёр, наложив себе щедрую ложку икры, быстро накрыла баночку салфеткой, словно стесняясь, что я это увижу.
Через какое‑то время из кухни наконец вышла Ира, с румянцем на щеках, в фартуке, с подносом в руках. Она поставила ещё несколько блюд ближе к центру стола и только потом посмотрела в мою сторону.
— Саш, ты уже здесь, — улыбнулась она, но как‑то натянуто, словно удивление было не совсем настоящим. — Как тебе? Всё вкусно?
Я медленно кивнул, глядя на свою тарелку.
— Да, — ответил я. — Очень… необычно.
Наши взгляды встретились всего на мгновение, но я заметил, как в её глазах мелькнуло короткое замешательство, будто она резко поняла, что видит.
И тут же отвела взгляд.
— Ну, вы тут без меня не скучайте, — весело сказала она всем, — сейчас ещё горячее будем подавать.
И снова ушла на кухню.
*Подожди. Ты же всё это расставляла. Ты видела, что передо мной стоит. Почему ты ничего не сказала?* — гудело у меня внутри.
Я сделал вид, что занят едой, хотя есть совсем не хотелось.
В горле стоял ком.
За столом время шло своим чередом: тосты, смех, шепотки. Но в каждой реплике мне теперь чудился подтекст.
— Вот, — говорила тётя Лена, наливая кому‑то компот, — каждому по заслугам, как говорится.
— Да, сейчас не все могут себе позволить, — подхватывала Оля.
— Главное, чтобы человек своё место понимал, — вставлял дядя Костя, и вокруг раздавался приглушённый смех.
Я не был уверен, что они говорят обо мне. Может быть, это была всего лишь общая беседа. Но после тарелки "специально для вас" каждая их фраза вонзалась в меня, как иголка.
*Свое место? И какое же у меня место? Зять без дорогой машины? Муж, который не делает вид, что восхищён каждым их словом?*
Я почувствовал, как ломается внутри какая‑то опора.
Раньше я просто чувствовал лёгкую чуждость этой семьи. Теперь же это ощущение становилось чем‑то явным, почти осязаемым.
Я стал замечать ещё кое‑что.
Когда я вставал, чтобы пройти к туалету, разговоры за столом затихали. Несколько пар глаз провожали меня, а когда я возвращался, в комнате стоял лёгкий запах недавно сказанной насмешки.
Ещё одна деталь.
Один из двоюродных братьев, Саша постарше, пододвинул к себе салатник, но прежде чем зачерпнуть ложкой, бросил быстрый взгляд в мою сторону и слегка криво улыбнулся. Как будто проверял, смотрю ли я.
*Им весело. Они играют*.
На кухню мне идти не хотелось, но любопытство с подозрением внутри медленно побеждали стыд.
В какой‑то момент я поднялся, сказав, что хочу помочь Ире.
— Да посиди ты, — тётя Лена первой попыталась меня усадить обратно. — Мужчины сидят, женщины суетятся.
— Я всё равно схожу, — упрямо произнёс я, — хоть тарелки помогу отнести.
Я прошёл к кухне. Дверь была прикрыта, свет пробивался из‑под неё тёплым прямоугольником.
Изнутри доносились голоса.
Ирин смех я бы узнал где угодно.
— …ну правда, Лена, — говорила она, и голос её был чуть выше обычного, — если бы вы всё прям вот выставили, он бы же потом рассказывал своему отцу, какие вы у нас богатые, ещё начались бы разговоры, кто кому что должен. Так спокойнее.
Я застыл.
*Отец. Разговоры. Должен? О чём они вообще?*
— Ирочка, ты не переживай, — ответил голос тёти Лены, — мы всё для тебя делаем. Нам спокойнее, когда он не лезет. Сидит себе, кушает, что дали, и хорошо. Ты у нас умница, быстро соображаешь.
— А тарелка эта, — вполголоса спросила какая‑то другая женщина, кажется, Оля, — он понял, как ты думаешь?
— Да пусть думает, что хочет, — отмахнулась Ира, и в её голосе прозвучала такая усталость и злость, что мне стало холодно. — Он всё равно всегда делает вид, что всё в порядке. Ему хоть хлеб с маргарином дай — скажет, что вкусно. Лишь бы не ругаться.
Они засмеялись.
Смех бил по мне, как пощёчина.
Я чувствовал, как внутри поднимается волна.
— А икру… — продолжила Оля, — хорошо, что убрали. Сразу видно, кто здесь свой, а кто… так, по случаю.
— Икру мы для своих оставим, — спокойно сказала тётя Лена. — Своим можно всё показать, они не побегут потом жаловаться. А про тех, кто пришёл на готовое, лучше пусть думают, что тут всё скромно.
*На готовое. Про меня. Они говорят про меня. И Ира молчит. Более того — она это поддерживает.*
Что‑то щёлкнуло в груди.
В этот момент в кухне зазвонил телефон.
— Это он, небось, писать начал, — усмехнулась Оля. — Переживает, бедненький, что ему колбаски мало положили.
— Да перестань, — отозвалась Ира, но без особой строгости. — Он у меня не из обидчивых. Хотя иногда, знаешь… смотришь на него, и как будто чужой человек в доме.
Я неожиданно понял, что сжимаю дверную ручку настолько сильно, что побелели пальцы.
И ещё понял, что стоять так и слушать дальше я больше не могу.
Я резко открыл дверь.
Кухня была ярко освещена. Запах горячего мяса, печёного картофеля и свежего хлеба ударил в лицо.
На столе, не для зала, а для "своих", стояли большие тарелки с красной икрой, креветками, дорогими сырами, аккуратно нарезанная красная рыба, фрукты, которых я не заметил в гостиной. Несколько кусочков уже были на небольших тарелках, каждая — с аккуратной вилочкой.
Ира стояла у раковины с мокрыми руками. Тётя Лена сидела на табурете, перекладывая икру на маленькие тарелки. Оля опиралась на стол и листала телефон.
Когда я вошёл, все резко замолчали.
Секунда тишины была такой густой, что слышно было только, как капает вода из крана.
— О, Саша, — первой опомнилась тётя Лена, но голос у неё дрогнул. — Мы тут… это… ещё не всё вынесли, сейчас как раз…
Я сделал шаг вперёд и посмотрел на Иру.
Она медленно сняла с рук мокрое полотенце, будто тянула время, и только потом подняла на меня глаза.
В них было всё: испуг, раздражение, привычная попытка что‑то объяснить и спрятать.
— Саша, — выдохнула она, — ты чего сюда зашёл? Мы же здесь суетимся, а мужчины там…
— Я зашёл, — перебил я, удивляясь, как ровно звучит мой голос, — чтобы передать, что тарелку я вашу "специальную" увидел. И разговор тоже слышал.
Оля нервно хихикнула.
— Да что ты, — начала она, — да мы так, пошутили. Ну ты и воспринимаешь всё близко к сердцу.
— По‑твоему, это шутка? — я повернулся к ней, но сразу вернул взгляд к Ире. — То, что вы прячете еду от меня. То, что обсуждаете меня за спиной и называете человеком, который пришёл на готовое?
Ира сглотнула.
— Саша, ты неправильно всё понял, — проговорила она медленно. — Ты же знаешь, у нас с твоим отцом старая история. Мама до сих пор не простила, что он тогда отказался вернуть…
— При чём здесь мой отец? — перебил я. — Я сейчас здесь. Твой муж. И передо мной только что поставили тарелку с дешёвыми закусками и с улыбкой сказали: "А это специально для вас, угощайтесь", — повторил я медленно, почти слово в слово. — И спрятали от меня красную икру. При этом ты стояла здесь и говорила, что так спокойнее.
Лицо тёти Лены вытянулось.
— Мы просто не хотели, чтобы начались разговоры, — вмешалась она. — Вот и всё. Твой отец когда‑то…
— Мой отец здесь ни при чём, — твёрдо сказал я. — Ира, расскажи, пожалуйста, сколько раз я просил не впутывать меня в ваши старые обиды?
Она молчала.
— Ты могла просто сказать: "Не приходи". Но ты позвала. Усадили за стол. Устроили спектакль. Для кого?
— Саша, — наконец выдохнула Ира, — я… я хотела, чтобы всё было спокойно. Чтобы без ссор. Да, я попросила маму не выставлять всё показное напоказ. Чтобы ты не чувствовал себя… хуже.
— Хуже? — я даже не сдержал горький смех. — То есть, чтобы я не чувствовал себя хуже, вы поставили передо мной тарелку похуже? Великолепная логика.
В этот момент в коридоре послышались шаги. Кто‑то из гостей, вероятно, решил зайти в кухню за добавкой, но, заглянув в щёлку и увидев нас, быстро отступил.
Мы стояли четверо, как в тесном кругу.
Ира наконец не выдержала.
— Ты никогда не понимаешь намёков, Саша, — сказала она резко. — Маме тяжело тебя принимать после всего, что было между нашими семьями. А мне приходится лавировать. Я устала быть между.
— И это оправдание? — спросил я.
— Это просто реальность, — устало ответила она. — Ты живёшь, будто ничего не случилось, будто все вокруг обязаны забыть прошлое. Но люди помнят. И я… я тоже помню.
Её слова резанули не меньше, чем тарелка с дешёвыми закусками.
Ком в горле стал почти физическим.
*Вот оно. Не только они. Она тоже. Всё это время.*
Я вдруг ясно увидел всю картину.
Как Ира избегала приглашать моих родителей к своей родне.
Как обиженно морщилась, когда отец пытался заговорить с тётей Леной по старой истории, связанной с когда‑то несостоявшейся сделкой между ними.
Как говорила мне на кухне: "Просто не поднимай эту тему, Саша, не позорь меня".
Я тогда думал, она просто нервничает. А оказалось — она вовсе не была между. Она давно выбрала сторону.
— Я понял, — тихо сказал я. — Вы все очень многое помните. А я, выходит, всё это время только делал вид, что у нас одна семья.
Тётя Лена пожала плечами, словно желая закончить нелепый разговор:
— Саша, не устраивай сцен. Праздник всё‑таки.
Я посмотрел на стол с икоркой, на её аккуратные движения ложкой.
— Праздник у вас тут, да. Для "своих". Я вам мешать не буду.
Я повернулся к Ире.
— Я ухожу. Если хочешь пойти со мной — одевайся. Если нет — оставайся здесь, среди "своих".
Её лицо побледнело.
— Сейчас? Прямо так? — прошептала она. — Все же увидят…
— Пусть видят, — ответил я. — По крайней мере, это будет честнее, чем то, что вы сделали сегодня.
Мы несколько секунд мерились взглядами. Всё решалось здесь, на этой маленькой кухне, между кастрюлями и тарелками с красной икрой.
Ира опустила глаза.
— Я не могу уйти посреди маминого праздника, — сказала она тихо. — Я останусь.
Эти слова почему‑то прозвучали гораздо громче всех криков, которых не было.
Я кивнул.
— Понятно.
Развернулся и вышел в коридор.
В гостиной музыка играла как ни в чём не бывало. За столом смеялись, кто‑то рассказывал анекдот, стучали вилки о тарелки. Никто не смотрел в сторону кухни.
Я молча взял свою куртку. Пальцы немного дрожали, когда я застёгивал молнию.
Возле двери меня догнала мама Иры.
— Саша, — тихо сказала она, — ну что ты, не обижайся. У нас тут свои… семейные обстоятельства. Ты же мужчина, должен понимать.
Я посмотрел на неё и неожиданно спокойно ответил:
— Как раз потому, что я мужчина, я и ухожу. Я не буду сидеть там, где меня терпят только ради приличия.
Она хотела что‑то добавить, но промолчала. Наверное, впервые за все годы она не нашла подходящих слов.
В подъезд вышел один.
На улице было темно и сыро. Влажный воздух обжигал лёгкие, но одновременно отрезвлял. Фонари размыто светили на мокрый асфальт, вдалеке шуршали шины.
*Ну вот и всё, Саша. Ты хотел ясности — ты её получил.*
Я пошёл к остановке пешком, хотя мог бы вызваться за машиной. Нужно было время, чтобы хотя бы немного переварить происходящее.
Телефон в кармане завибрировал раз, потом ещё. Я не доставал его. Догадывался, кто и что пишет. Извини, не так поняла, слишком остро реагируешь, давай поговорим дома. Все эти фразы я мог представить заранее.
Когда я всё‑таки достал телефон уже у подъезда своего дома, там действительно было несколько сообщений от Иры.
"Ты куда ушёл?
Все в шоке".
"Не позорь меня перед роднёй".
"Давай не будем делать из мухи слона, ну что ты, правда".
Ни одного "мне жаль" или "я не права".
Я медленно поднялся домой, включил свет в прихожей и сел на стул, не раздеваясь.
Квартира встретила меня тишиной. На столе в кухне стояла кружка, которую я не домыл утром, на спинке стула висела Ирина кофточка. Всё было обычным, привычным. Только внутри всё уже было другим.
Я пролистал сообщения до самого верха и вдруг заметил одно, которое случайно пропустил.
Пришло оно не от Иры, а от её младшей двоюродной сестры, Лизы.
"Саша, прости за них.
Я слышала, как они в кухне говорили.
Это не про тебя — это они так мстят твоему отцу.
Но ты не заслужил такого отношения.
Если что — я на твоей стороне".
Я перечитал сообщение дважды.
*Не про меня, а мстят через меня.*
Стало чуть легче и в то же время ещё больнее.
Прошло, наверное, около часа, прежде чем в замке повернулся ключ. Ира вошла в квартиру осторожно, будто заходила к незнакомому человеку.
Она поставила пакет на пол — кажется, тётя Лена передала что‑то "вам домой" — и молча прошла на кухню, постояла там, потом всё‑таки вернулась в комнату.
— Ты здесь, — сказала она глупую фразу, просто чтобы что‑то сказать.
— Здесь, — кивнул я.
Мы смотрели друг на друга, как два человека, которые давно живут вместе, но сейчас встретились впервые.
— Я не хотела тебя унижать, — начала она.
— Но получилось именно так, — спокойно ответил я. — Ты могла встать и сказать им: "Так не пойдёт. Это мой муж". Но ты решила, что проще подстроиться. Спокойнее.
Она опустилась на стул напротив.
— Я всю жизнь между, — устало произнесла она. — Между мамой, которая помнит каждую обиду, и тобой, который делает вид, что прошлого нет. Я думала, если промолчу, если где‑то подыграю, всё обойдётся. Но, кажется, не обошлось.
— Ты была не между, — сказал я. — Ты была с ними. Сегодня это стало слишком ясно.
Она вздрогнула.
— И что теперь? — спросила она.
Я посмотрел на её руки, сжатые в замок, и неожиданно спокойно ответил:
— Теперь я больше не буду ходить туда, где для меня специально ставят отдельные тарелки. И больше не буду делать вид, что всё в порядке, если меня выставляют человеком "на готовом". А насчёт нас… нам придётся честно поговорить. Но не сегодня.
Она хотела возразить, но потом только кивнула.
Мы легли спать в одной комнате, но каждый на своей стороне кровати. Между нами, казалось, лежала та самая тарелка с дешёвыми закусками, которая разделила нас лучше любой стены.
Прошло много времени, прежде чем мы смогли спокойно говорить об этом вечере. И честно говоря, до конца спокойно, наверное, так и не смогли.
С тётей Леной мы больше не пересекались за одним столом. Ира какое‑то время пыталась лавировать, но в какой‑то момент сама сказала:
— Я устала выбирать. Если им так важно мстить, пусть живут своими обидами. Я туда больше не пойду. Не из‑за тебя даже, а из‑за себя.
Это был ещё один неожиданный поворот. Я не ждал от неё такого резкого шага.
Её родня до последнего пыталась на неё надавить: звонили, уговаривали, говорили, что "семью не выбирают", что "мужчины приходят и уходят, а мама одна". Но Ира стояла на своём.
Иногда я ловил себя на мысли, что в тот вечер на кухне мы оба что‑то потеряли. Она — привычную поддержку родни, я — остатки доверия к этой семье. Но взамен мы получили другую, горько заработанную честность.
Самое странное произошло через несколько месяцев.
Мне позвонил отец.
— Сын, — сказал он, — ко мне тётя Лена приходила. Предлагала "разобраться по‑человечески", просила тебя вернуть на их праздники. Я отказался. Сказал, что если она хочет наладить отношения, пусть для начала перестанет делить людей на "своих" и на тех, кто "пришёл на готовое". И знаешь, что самое интересное? Она даже не удивилась, откуда я знаю такие слова.
Я невольно улыбнулся.
*Значит, всё‑таки до неё что‑то дошло.*
Жизнь после того вечера не стала идеальной. Мы всё так же ссорились с Ирой, мирились, вспоминали старое. Но каждый раз, когда кто‑то из нас пытался спрятать неприятный разговор "под скатерть", мы оба вспоминали тот стол и ту "специальную" тарелку.
Я до сих пор не люблю пышные застолья. Меня передёргивает, когда кто‑то говорит: "Это для своих". Но теперь я точно знаю, что никогда больше не сяду туда, где меня готовы терпеть только ради внешней картинки.
Лучше скромный ужин дома, но без скрытых тарелок и спрятанной икры.
И без людей, которые улыбаются, а потом, за закрытой дверью, делят мир на тех, кому всего "по заслугам", и тех, кому только остатки.