- Половина квартиры моя по закону, - заявил Андрей. - Так что нечего тут интриги всякие разводить.
- Я не собираюсь разводить никакие интриги, - спокойно сказала я. - Но, признаюсь, твое появление… и заявление внезапны.
- Ничего внезапного, - возразил бывший муж. - Это просто ты не ожидала. Не ожидала, а?
- Не ожидала, - призналась я, - потому что когда мы разводились, ты же сам сказал, что оставляешь квартиру нам с дочерью…
- Ой, да мало ли что я там сказал! - поморщился бывший муж. - Мне нужны деньги. И как можно скорее. Так что давай, не компостируй мне мозги. Продадим, разделим… Тебе хватит на однушку где-нибудь на выселках. Ну и я получу свое.
- А Маша? - зачем-то спросила я.
- А что Маша? - поднял он брови. - Маша уже не моя проблема.
Я в этот момент гладила школьную форму своей четырнадцатилетней дочери, и утюг обжег мне палец. Я отдернула руку, бросилась за всегда выручавшей меня в самые неприятные моменты мазью и подумала: «А вот интересно, когда он перестал быть человеком? Можно ли отмотать пленку назад и ткнуть пальцем? Вот здесь, в этой точке, он еще был человеком, а здесь уже нет?»
- Ладно, я пошел, - развязно сказал Андрей, - звякну на днях.
Ну и началось. Сперва я пыталась по-хорошему. Звонила ему, писала унизительные сообщения, давай, мол, поговорим, давай найдем выход. Он не отвечал. Вернее, отвечала она, эта его, новая, ради которой он и ушел от нас с Машкой.
Она присылала голосовые сообщения, которые были похожи друг на друга.
- Ниночка, - пела она, - ну вы же разумная женщина… Вы же должны понимать, что Андрюше нужны деньги на первый взнос по ипотеке, что мы хотим свить свое гнездышко...
Я слушала ее голос, такой сладкий, такой густой, как дешевое повидло из столовой, и вспоминала, как пятнадцать лет назад мы с Андреем въезжали в эту квартиру. Как красили стены в Машкиной комнате в цвет морской волны.
Я была беременная, меня тошнило от запаха краски, а Андрей выгонял меня на балкон и заставлял дышать свежим воздухом…
Как мы спали на матрасе на полу, потому что мебели еще не было, он накрывал меня своей курткой, потому что одеяла тоже не было. И говорил:
- Погоди, Нинка, мы еще так заживем, мы еще...
Не зажили.
***
Дарья Павловна, бывшая моя свекровь, приехала сама, без звонка. Она выгрузила на стол свое варенье из крыжовника, зеленое, прозрачное, которое она варит каждое лето. Которое я ненавижу, но ем, потому что иначе она обижается.
Потом она села на стул и тяжело вздохнула.
- Я все знаю, - сказала она после паузы, - этот обормот мне позвонил. И требовал, чтобы я тебя уговорила.
Дарья Павловна была щупленькая тонкая, с жесткими седыми волосами. Ей было семьдесят три года, и она имела весь букет возрастных болячек: проблемные суставы, больные глаза и давление. Но при этом она до сих пор работала в библиотеке.
- И что вы ему сказали?
- Что он... глупец, - она поморщилась и потерла колено. - Что он променял семью на эту крашеную выдру. И что мне стыдно за него перед твоей матерью, царствие ей небесное.
***
Моей мамы не стало три года назад. Они с Дарьей Павловной крепко дружили, на похоронах свекровь плакала, и я тогда впервые подумала, что она меня, может быть, любит…
- Он не отступится, - сказала я, - на него эта давит. Им деньги нужны на первый взнос.
- Знаю.
Дарья Павловна достала из сумки очки, протерла их полой кофты, надела и вдруг посмотрела на меня так, как будто я была книгой с мелким шрифтом.
- Нина, а я вот что подумала. У меня же квартира двухкомнатная. Хорошая. В центре города. Мне одной многовато места.
- Дарья Павловна...
- Помолчи. Давай-ка я переоформлю ее на тебя и на Машку. А ты оформишь на меня половину этой. И пусть он судится с родной матерью, если совести хватит.
У меня вдруг все поплыло перед глазами.
За окном кричали дети, где-то внизу сигналила машина, солнце падало на пол косыми желтыми полосами, в воздухе плавали пылинки. И все это было так обыденно, так буднично…
А она сидела передо мной, эта женщина с больными коленями, и предлагала мне...
- Я не могу принять такой подарок, - решительно сказала я.
- Можешь ,- она сняла очки, сложила их и убрала в футляр. - Нина, я не молодею. А нам с тобой Машку нужно на ноги поставить. А этому… Этому шалопуту ничего от меня не достанется! Ни-че-го! Помяни мое слово!
***
Андрей пришел, когда мы со свекровью уже все оформили. Он влетел в квартиру, как будто имел на это право, как будто все еще здесь жил.
- Ты что сделала? - заорал он с порога. - Ты что сделала, я тебя спрашиваю?
- Я ничего не делала, - отозвалась я, - это твоя мать. Иди к ней.
- Мать! - нервно засмеялся он. - Да вы… Вы же сговорились! Вы специально! Чтобы меня...
- Чтобы тебя что? - спросила я. - Чтобы защитить твоего же ребенка от твоей глупости? Чтобы не оставить ее без жилья?
Он стоял посреди комнаты, и я видела, что он не знает, куда деть руки. Он то совал их в карманы, то вытаскивал и потирал подбородок.
- Я поеду к матери, - сказал он наконец, - я ей все объясню. Она… Она поймет.
- Поезжай, - пожала плечами я.
Он ушел.
***
А вечером мне позвонила Дарья Павловна.
- Приезжал, - сообщила она, сообщила она усталым голосом, - орал. Топал ногами. Сказал, что мы с тобой его предали.... Ну, в общем, ты понимаешь.
- А что вы?
- А я ничего. Сказала, что никогда не дам согласия на продажу. Что пусть хоть в суд подает. Что эта квартира достанется Машке, а не его крашеной выдре.
Я молчала. За окном темнело, и в соседнем доме загорались окна, желтые, оранжевые, голубоватые от телевизоров. Сколько там, за этими окнами, таких же историй? Сколько таких же Андреев и таких же Нин?
- Нина, - сказала Дарья Павловна, - ты не думай. Я не ради тебя это сделала. Вернее, не только ради тебя. Я ради Машки. Ну и ради себя тоже. Потому что… если я промолчу, если я позволю ему это... Значит, я виновата, что вырастила такого негодяя. И я хочу хотя бы что-то исправить. Понимаешь?
- Понимаю.
- Вот и хорошо. Варенье-то попробовала?
- Попробовала.
- И как?
- Вкусное, - соврала я.
Она засмеялась и повесила трубку.
***
Машка вернулась из школы, бросила рюкзак в коридоре и заглянула на кухню.
- Мам, а чего у нас варенье стоит? Ты же его ненавидишь.
- Это от бабы Даши.
- А, - она села за стол, зачерпнула ложкой прямо из банки. - Вкусное. А ты чего такая?
- Какая?
- Не знаю. Странная.
Я смотрела на нее, на ее длинные, как у отца, пальцы, на ее веснушки, которые она ненавидит, на ее мятый воротничок, и подумала, что да, действительно, это все ради нее.
Ради этого вот юного человека, который ест варенье ложкой из банки и не знает еще, что взрослые порой делают друг с другом страшные вещи.
- Все хорошо, - сказала я, - просто квартиру делили.
- С кем?
- С папой.
- И что?
- Поделили.
Она кивнула, слизнула варенье с ложки, и я подумала, что когда-нибудь, может быть, расскажу ей все. Но не сейчас. Пусть думает, что ее отец любит ее🔔 ЧИТАТЬ ЕЩЕ👇