Я накрыла шикарный стол. Вручила мужу швейцарские часы, свекрови бытовую технику. Когда дошло до меня, он заявил: Мама сказала, тебя надо воспитывать, так что обойдешься! Свекровь ухмылялась. Я достала конверт: Отлично, тогда вот мой главный подарок!
В тот день с самого утра всё казалось обычным и даже немного уютным.
Снег падал редкими хлопьями, стекло на кухне запотевало от горячей духовки, где томилась курица с чесноком и розмарином. На подоконнике шипел чайник, пахло корицей и мандаринами. Телевизор в комнате тихо бормотал, там крутили какие‑то старые песни.
Я резала салат и думала, что вот, казалось бы, семья, дом, тепло. Муж на работе, вечером придёт с мамой, отметим наш маленький семейный праздник. Ни юбилей, ни какое‑то большое событие, просто дата, которую я сама себе придумала — день, когда мы въехали в эту квартиру.
Моя квартира. Вроде бы наша, но по документам моя. Бабушкино наследство, которое мы решили превратить в семейное гнездо.
Я поймала себя на этой мысли и криво усмехнулась. Слово «семейное» в последнее время всё чаще вызывало во мне не нежность, а тяжесть в груди.
Вспомнился тот вечер, с которого всё, наверное, и началось.
Тогда тоже был снег, но я была не на кухне, а в шумной квартире подруги. Девичник, смех, громкая музыка, разговоры про платье, работу, детей. Под утро я поняла, что устала, и позвонила мужу.
— Саш, забери меня, пожалуйста, — попросила я, выходя на лестничную площадку, где было тихо.
Он приехал быстро. Я спустилась вниз и замерла у машины. За рулём сидел муж, а рядом, на переднем сиденье, его мать.
— Здравствуй, — сухо произнесла свекровь, когда я села сзади.
От неё пахло дорогими духами и чем‑то резким, аптечным. Машина была натоплена до духоты, стекла запотели, дворники лениво скребли по лобовому стеклу.
— Что это за посиделки такие до ночи? — спокойно, почти ласково спросила она, оборачиваясь ко мне.
Я начала объяснять, что это просто встреча с подругами, что все замужние, никто не делает ничего странного. Но она лишь качнула головой.
— Молодую жену надо держать в руках, — сказала она Саше, как будто меня в салоне не существовало. — А то сегодня подруги, завтра ещё что‑то. Жену надо воспитывать.
Саша усмехнулся, не глядя на меня:
— Да ладно тебе, мам, что я, не справлюсь, что ли?
Слова прошли мимо меня, как сквозняк. Тогда я решила, что это шутка. Просто старая школа, чужие представления о семье.
Надо быть терпимее, это же его мать, — успокаивала я себя по дороге домой.
Я ещё не знала, что эта фраза про «воспитывать» станет потом почти правилом.
Вспоминая тот вечер, я шуршала пакетом с подарками и раскладывала их по местам.
Швейцарские часы лежали в маленькой тёмно‑синей коробочке. Я долго выбирала их, вертя в руках то один, то другой ремешок в магазине. Саша давно мечтал о таких, рассматривал витрины, но всё откладывал.
Пусть порадуется. Пусть хотя бы в эту дату у нас будет что‑то по‑настоящему тёплое, — думала я, платя за часы почти всю свою заначку.
Свекрови я купила кухонный комбайн. Она давно жаловалась, что тяжело резать и тереть вручную. Я представляла, как она будет ворчать, что я слишком много потратила, и при этом ревниво поглядывать на блестящие насадки.
Я ставила тарелки, поправляла салфетки и ловила себя на том, что прислушиваюсь к тишине квартиры.
Если бы кто‑то увидел всё это со стороны, сказал бы: вот примерная жена, в доме порядок, всё сияет. А внутри будто пусто. Только какое‑то странное ожидание, как перед грозой.
После того самого девичьника всё стало меняться медленно, почти незаметно.
Сначала это были мелкие замечания свекрови, которые Саша поддерживал. То ей не нравилось, что я ношу джинсы, «как подросток», то, что звоню маме через день.
— Ты же теперь замужняя женщина, — мягко, но твёрдо говорила она. — Должна жить интересами семьи мужа.
Однажды я услышала, как она в прихожей шепчет Саше:
— Не выпускай её так часто, не привыкай. А то сядет на шею и поедет.
Он не знал, что я в этот момент в ванной сушу волосы и прекрасно слышу каждое слово через приоткрытую дверь.
Не выпускай... Это про меня так? Я что, какая‑то вещь?
Саша всё чаще задерживался у матери. Один раз забыл забрать меня с работы. Я вышла вечером, снег шёл стеной, улица пустая. Набрала его.
— Ой, я у мамы, мы тут разговариваем, я забыл, — сказал он почти равнодушно. — Возьми такси.
Домой он пришёл довольный, с контейнером маминых котлет.
— Мамина еда полезнее, — усмехнулся он, увидев мой остывший ужин на столе.
Тогда внутри что‑то впервые хрустнуло.
Потом начались разговоры про деньги.
— Мы с мамой подумали, что тебе лучше уйти с работы, — сказал он однажды вечером, когда мы пили чай. — Зачем тебе эта беготня? Дом, хозяйство, потом дети. Я буду зарабатывать, а ты... я тебе буду выдавать на расходы.
— Выдавать? — переспросила я, не сразу поверив, что слышу именно это.
— Ну да. Так даже спокойнее. А то ты как захочешь, так и тратишь. Женщину надо немного ограничивать, чтобы не пускалась во все тяжкие.
Он сказал это тоном, будто читает правила из какого‑то учебника.
Свекровь в тот день сидела с нами за столом и молчала, но улыбка у неё была слишком довольная.
В тот же вечер я вскрыла свою старую папку с документами и нашла бумаги на квартиру. Юрист, к которому я когда‑то ходила после смерти бабушки, говорил, что жильё оформлено только на меня, как на единственную наследницу, и этот пункт в договоре прописан особенно тщательно.
То есть пока я ничего не подпишу, это мой единственный настоящий фундамент, — думала я, листая хрустящие листы.
С того дня я начала откладывать понемногу. Наличными. Прятала их в старой коробке из‑под обуви у родителей, под кроватью в их доме.
Иногда мне казалось, что я преувеличиваю. Что это просто разный взгляд на семью. Но каждая новая «мелочь» будто подтверждала мои страхи.
Однажды я случайно открыла конверт, который принёс почтальон. На нём было имя Саши. Внутри лежали бумаги: уведомление о том, что общая машина теперь оформлена на его мать. Машину мы брали вместе, копили, выбирали. Я помню, как радовалась, когда мы ездили на море в тот первый год.
Я стояла посреди коридора с этим письмом в руках и чувствовала, как холодно в пальцах.
— Зачем ты это сделал? — спросила я вечером, показывая бумаги.
Саша отмахнулся:
— Мало ли. Мама постарше, у неё стаж больше, так выгоднее по страховке. Да что ты драму развела?
Свекровь, которая как раз зашла к нам «на минутку», усмехнулась:
— Не всё же молодой жене записывать. Надо делиться.
После этого я стала внимательнее прислушиваться к их шёпоту, к звонкам по вечерам, когда он уходил с телефоном на балкон.
Однажды, возвращаясь из магазина, я остановилась в прихожей, услышав голоса из комнаты. Дверь была чуть приоткрыта.
— Главное, чтобы она квартиру на себя не оставила, — говорила мать. — Убедишь её оформить часть на тебя, а лучше на меня. Женщина сегодня есть, завтра другой найдёшь, а жильё должно быть в семье.
— Я работаю, я и так считаю её своей, — ворчал Саша. — Зачем эти лишние бумаги?
— Затем, что она ещё молодая и упрямая. Надо её... — она сделала паузу, и я почти физически ощутила, что сейчас прозвучит то самое слово, — воспитывать.
Я стояла в коридоре с пакетом гречки и яблок, и у меня стучало в висках. Хотелось войти и закричать, но я лишь медленно прошла по коридору, специально громко открывая шкаф, чтобы они поняли, что я дома.
Разговор сразу оборвался.
Вечером, лёжа в постели, я смотрела в потолок и думала:
Или я делаю вид, что ничего не понимаю, и действительно становлюсь «девочкой, которую надо воспитывать», или я прекращаю этот спектакль. Но как? Куда? С чем я останусь?
Ответ пришёл не сразу. Я поехала к тому же юристу, что вёл бабушкино наследство. Спокойный мужчина в очках терпеливо выслушал меня, посмотрел бумаги, сделал копии.
—По сути, это жильё ваше, — сказал он. — Пока вы не подписали никаких дополнительных бумаг, никто не может вас оттуда выселить. Но осторожность вам не повредит.
Мы поговорили о многом. Он объяснил, какие шаги я могу предпринять, если захочу уйти. Я вышла от него с тонкой папкой в руках и тяжёлой головой.
С этого дня внутри меня, кроме боли и обиды, поселилось ещё и странное спокойствие: у меня есть план.
Я записалась на собеседование и устроилась на работу поближе к родительскому дому. Официально, с договором. Зарплата была не слишком большой, но стабильной. Я не сказала об этом свекрови, лишь сухо сообщила Саше вечером, что выхожу на новую работу.
— Мы с мамой думали, что ты дома будешь, — холодно ответил он. — Но ладно. Всё равно потом декрет, привыкать не стоит.
Слово «мы» снова больно кольнуло.
И всё это постепенно вело к сегодняшнему дню, к накрытому столу, подаркам и моему тонкому белому конверту в верхнем ящике комода.
К шести часам вечера квартира уже пахла праздником и лёгкой усталостью. На столе блестели тарелки, салат «оливье» выглядел так, как его делала ещё моя бабушка, курица зарумянилась, на блюде лежала нарезка, аккуратно уложенные ломтики сыра и колбасы.
Я успела переодеться в простое тёмное платье, уложить волосы. Смотрела на себя в зеркало в коридоре и думала:
С виду — обычная жена, которая ждёт гостей. Никто бы не догадался, что в тумбочке лежат бумаги, которые могут перевернуть эту жизнь.
Звонок в дверь прозвучал почти торжественно. Сердце вздрогнуло.
— Проходите, — сказала я, открывая.
Свекровь вошла первой, как хозяйка. Сняла шубу, оглядела квартиру взглядом, в котором я заметила привычную оценку.
— Неплохо накрыла, — произнесла она чуть растянуто. — Не зря дома сидишь.
— Она теперь работает, мам, — усмехнулся Саша, входя следом. — Но всё равно по привычке старается.
Я промолчала, лишь улыбнулась краем губ.
Мы сели за стол. Звенели бокалы с соком, кто‑то что‑то говорил по телевизору, свекровь перечисляла знакомых и их семьи. Саша рассказывал, как у него дела на работе.
Я всё ждала момента, когда можно будет вручить подарки.
Когда разговора стало меньше, я поднялась.
— У меня есть для вас сюрпризы, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Сначала я вручила коробку с кухонным комбайном свекрови. Она аккуратно развязала ленту, приподняла крышку.
— Ох, Лена, — протянула она, — ты что, решила нас разорить? Эти штуки сейчас стоят немалых денег. Зачем, могла бы и подешевле взять.
Но в глазах у неё мелькнуло довольство.
— Пусть вам будет легче, — ответила я. — Вы же столько времени проводите на кухне.
Потом я передала Саше маленькую коробочку. Он, как ребёнок, сразу оживился.
— Ничего себе, — прошептал он, увидев часы. — Настоящие?
— Настоящие, — кивнула я.
Он поднёс их к свету, свекровь тоже наклонилась, разглядывая.
— Ну, жена у тебя, конечно... — начала она, но не договорила, только улыбнулась странной улыбкой.
— Моя очередь, — сказал Саша, пряча часы в карман. — Мы с мамой тоже подготовились.
Он достал из пакета коробочку поменьше и протянул матери.
— Мам, это тебе.
Золотая цепочка с подвеской блеснула в свете люстры. Свекровь всплеснула руками.
— Что ты, Саша, не нужно было, — прошептала она, но глаза её сияли.
Мне он протянул букет — несколько алых роз, красиво завёрнутых в бумагу.
— Это тебе, — сказал он, и на секунду в его голосе прозвучало что‑то прежнее.
Я вдохнула запах роз, поставила их в вазу и уже собиралась поблагодарить, когда он неожиданно откинулся на спинку стула и, словно что‑то вспоминая, улыбнулся:
— А вот до главного подарка мы ещё не дошли, да, мам?
Свекровь усмехнулась, сделав вид, что знает какой‑то особый секрет.
— Так, — осторожно спросила я, хотя уже чувствовала, как что‑то холодное подступает к горлу. — И какой же это главный подарок?
Саша посмотрел на меня как‑то по‑другому, чуть сверху вниз.
— Мы с мамой решили, — произнёс он, явно наслаждаясь паузой, — что в этом году никаких подарков тебе не будет. Мама сказала, тебя надо воспитывать, так что обойдёшься.
Он сказал это почти весело, словно шутку, только глаза были серьёзные.
Свекровь ухмылялась, поправляя на шее новую цепочку.
— Жена должна знать своё место, — добавила она тихо, но достаточно громко, чтобы я услышала.
На секунду всё вокруг будто замерло. Тикающие часы на стене, шум телевизора, далёкий гул улицы. Я смотрела на мужа и думала:
Вот она, та самая точка. Сейчас я сделаю как всегда — проглочу, улыбнусь, сделаю вид, что это мелочь. Или...
Руки у меня были сухие, холодные. Я медленно вытерла пальцы о салфетку, встала из‑за стола и пошла в комнату. Ноги были ватными, но шаги звучали удивительно чётко.
Я открыла верхний ящик комода, достала тонкий белый конверт. Посмотрела на него несколько секунд.
Боишься? Да. Но хуже уже было.
Вернулась на кухню. Саша и свекровь переглянулись.
Я села, положила конверт на стол между нами.
— Отлично, — произнесла я спокойно. — Тогда вот мой главный подарок.
Я специально выделила слово «мой». Почти шепнула его.
— Это что ещё за спектакль? — хмуро спросила свекровь.
— Открой, — сказала я Саше.
Он разорвал край, вытащил бумаги. Сначала распечатки сообщений. Я узнала в них его короткие фразы и длинные наставления матери.
— «Если она не подпишет, будем давить. Главное, чтобы квартира ушла не ей одной», — громко прочитала я, потому что он застыл над строками, не в силах произнести.
Потом он перелистнул дальше — копию уведомления о переписке машины на мать, ксерокопии наших договоров, и, наконец, заявление о расторжении брака, уже с моей подписью.
Под ним лежала копия договора о покупке небольшой квартиры на окраине, оформленной только на меня. Адрес был новый, незнакомый им.
— Это ещё что за глупости? — голос свекрови дрогнул. — Какое расторжение? Куда это ты собралась?
— Переезжать, — ответила я. — Я уже внесла предоплату за жильё, завтра у меня передача ключей. А это, — я постучала пальцем по распечаткам, — просто напоминание, почему.
Я посмотрела на Сашу.
— Ты серьёзно думал, что можно «воспитывать» взрослого человека, обсуждать, как оставить его без дома, и при этом получать от него подарки?
Он молчал. Лицо побледнело, губы дрогнули.
— Это... Мама просто переживает... — начал он.
— Тут чёрным по белому написано, как вы меня собирались «приучать» к послушанию, — перебила я. — Забрать машину, убедить оформить квартиру на вас, оставить меня без опоры. Это слишком сложная форма переживаний.
Первым очнулся свёкр, который до этого сидел в комнате и тихо смотрел новости. Я даже забыла, что он пришёл с ними.
Он вошёл на кухню, видимо, привлечённый повышенными голосами.
— Что за крики? — спросил он и увидел бумаги на столе.
Взгляд его задержался на словах «расторжение брака», потом на распечатках сообщений.
Он снял очки, медленно, по‑стариковски, протёр их платком.
— Я же говорил тебе, — тихо сказал он Саше, — что нельзя так, что брак — это не армия. Ты всё к матери прислушивался.
Свекровь вспыхнула:
— Ты вообще молчи! Это я всю жизнь вам... — она осеклась, заметив, как он смотрит на неё.
В его взгляде было не осуждение даже, а усталость.
— Лена, — обратился он ко мне, — ты уверена?
Я вдохнула.
Я не уверена ни в чём. Мне страшно. Но оставаться тут ещё страшнее.
— Да, — ответила я. — Я всё продумала. Я не претендую ни на машину, ни на ваши вещи. Я забираю свои документы, личные вещи и ухожу. Квартира остаётся за мной, но жить в ней я не хочу. Я не смогу чувствовать себя здесь спокойно.
— Ты не имеешь права выгонять моего сына! — взорвалась свекровь.
— Я его не выгоняю, — тихо сказала я. — Он может жить здесь, если хочет. Но тогда уже без меня. Я купила другое жильё. Оно маленькое, но там будет тишина. И никто не будет меня воспитывать.
Саша резко встал, опрокинув стул.
— Подождите, давайте не спешить, — заговорил он быстро. — Это всё можно обсудить. Мы с мамой... ну, может, мы перегнули палку, но это же семья.
Я посмотрела на него и вдруг ясно увидела: передо мной не злодей, а запутавшийся человек, который всю жизнь жил по маминым правилам и так и не научился иметь свои.
Только мне от этого не становилось легче.
— Семья — это когда рядом, а не над, — ответила я. — Я устала быть проектом по перевоспитанию.
Слова сами складывались в предложения, я даже не успевала их обдумывать.
Свекровь схватила бумаги, начала их рвать.
— Это всё ерунда! Никто никуда не уйдёт! — почти выкрикнула она.
Я достала из сумки вторую копию, такую же, аккуратно сложенную.
— У меня есть дубликаты, — сказала я. — И в электронном виде тоже. Не надо ничего рвать.
Этот небольшой, но важный поворот окончательно выбил их из колеи. Видно было, что они не ожидали, что «тихая» Лена подготовится так основательно.
Потом всё было как в тумане.
Свекровь то плакала, то возмущалась, вспоминая, сколько сил она вложила в «нашу семью». Саша метался между нами, пытаясь то оправдываться, то обвинять меня в поспешности.
Свёкр сидел молча, глядя в одну точку. Наконец он встал, подошёл ко мне.
— Если понадобится помощь с переездом, скажи, — проговорил он негромко. — Я знаю, ты не святая, у тебя тоже есть характер. Но так, как они с тобой... Так нельзя.
Я кивнула, не находя слов.
Я не ожидала, что хоть кто‑то из них встанет рядом. Я готовилась уходить одной. А тут вдруг — рука, протянутая в самый неожиданный момент.
Свекровь вспыхнула:
— Ты с ума сошёл? Это твоя протащила моего сына в такое состояние, а ты ещё ей помогаешь!
— Моего сына в это состояние протащила ты, — устало ответил он. — Давно уже.
Я не стала это комментировать. Их споры больше не были моим делом.
Через пару часов шум стих. Свекровь с отцом Саши уехали. Саша остался, ходил по комнате, словно не находя себе места.
— Лена, — сказал он наконец, — давай попробуем по‑другому. Я поговорю с мамой, мы...
— Ты много раз обещал поговорить, — перебила я. — Но в итоге каждый раз делал так, как она говорит. Я верю, что ты можешь измениться. Но я не обязана ждать этого рядом.
Он опустился на диван, прикрыл лицо руками.
Мне больно. Я всё равно его люблю. Но рядом с ним я перестала любить себя.
Я пошла по комнатам, собирая заранее подготовленные сумки. Документы, пару смен одежды, немного посуды, фотографии.
На кухне всё ещё стоял накрытый стол. Холодная курица блестела жиром, салат затянулся тусклой плёнкой. Пахло остывшей едой и чем‑то невысказанным.
Я выключила свет над столом и на секунду задержалась в темноте.
Вот и всё. Мой «шикарный стол» стал последним актом в этой пьесе.
Сейчас, вспоминая тот вечер, я сижу за маленьким, но своим столом в новой квартире.
Окно выходит во двор, где дети лепят снеговика. На подоконнике стоит скромный цветок, рядом кружка с горячим чаем и недорогой торт, который я купила себе сама.
В квартире пахнет свежей краской и чуть‑чуть мандаринами. Здесь пока пусто, много коробок, мало мебели. Но эта пустота не давит, а, наоборот, даёт пространство.
Иногда мне звонит Саша. Говорит, что ему тяжело, что он пытается отдалиться от матери, что скучает. Несколько раз приходил, стоял у двери с букетом. Я открывала, мы разговаривали, но каждый раз между нами как будто стояла его мать, её слова и её привычка решать за всех.
Свекровь тоже писала мне сообщения. То просила «не рушить жизнь сына», то обвиняла в неблагодарности. Я читала и откладывала телефон в сторону.
Может быть, когда‑нибудь мне станет легче на них смотреть. Может быть, я смогу вспоминать всё это без комка в горле. Но сейчас мне нужно просто жить. Без криков, без воспитания, без чужих сценариев.
Иногда по вечерам я зажигаю одну свечу, ставлю на стол простую миску с супом, тарелку с хлебом и думаю, что вот это — моё.
Не подарок, не награда, не компенсация.
Просто жизнь, в которой я сама выбираю, что на моём столе и кто рядом с ним сидит.