Звук был резким и чужеродным для нашей всегда уютной кухни. Щелк. Металлический лязг эхом ударился о кафельную плитку. Я замерла с полотенцем в руках, не веря своим глазам. На белоснежной дверце нашего двухкамерного холодильника теперь красовалась массивная металлическая петля, прикрученная, судя по всему, саморезами прямо в эмаль, а на ней висел увесистый амбарный замок.
— Твои дети едят слишком много, я не нанималась их кормить! — заявила Анна Петровна, моя свекровь, пряча маленький ключ в глубокий карман своего вязаного кардигана.
Ее лицо выражало смесь триумфа и глубочайшего, почти мученического страдания. Она стояла посреди кухни, словно генерал, только что отбивший стратегически важную высоту у врага.
— Анна Петровна, — мой голос дрогнул, но я постаралась взять себя в руки. — Вы что, просверлили холодильник? Это же... это же дикость какая-то. И о чем вы говорите? Я покупаю продукты на всю семью.
— Ты покупаешь ерунду! — отрезала она, подходя к столу и демонстративно смахивая несуществующие крошки. — Йогурты, сырки, какие-то хлопья... А нормальной еды нет. И знаешь почему? Потому что твои оглоеды сметают всё, что я готовлю для себя и для Коленьки! Вчера я сварила кастрюлю борща. Где она? Пустая! А котлеты? Я нажарила десять штук. Утром заглянула — ни одной!
— Коленька — это мой муж и отец этих детей, — напомнила я, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. — А «оглоеды» — это ваши внуки, Миша и Света. Им тринадцать и десять лет, они растут. Естественно, они едят.
В этот момент в кухню вошел «Коленька». Николай, мой муж, выглядел как человек, который мечтает провалиться сквозь землю, лишь бы не участвовать в этом разговоре. Он виновато посмотрел на меня, потом на мать, и, наконец, его взгляд уперся в замок.
— Мам... — неуверенно начал он. — Ну зачем ты так? Это же... ну, как-то слишком.
— Слишком?! — взвизгнула Анна Петровна, мгновенно переключая внимание на сына. — Коля, ты посмотри на счета! Ты посмотри на цены в магазинах! Я пенсионерка, я не могу тянуть на себе прорву ртов. Вы просили меня помочь? Просили. «Мама, переезжай к нам, посидишь с детьми, пока мы карьеру строим». Я переехала. Сдала свою квартиру, между прочим, за копейки, чтобы быть ближе. И что я получаю? Я стою у плиты, как рабыня Изаура, а благодарности — ноль!
Она театрально схватилась за сердце. Николай тут же бросился к ней, подставляя стул.
— Мама, тебе плохо? Воды?
— Валерьянки мне, — простонала она. — И уважения. Немного уважения к матери.
Я смотрела на эту сцену и понимала, что проблема гораздо глубже, чем съеденные котлеты. Всё началось полгода назад. Мы с Колей действительно попросили её переехать. Нам обоим предложили повышение, но график стал ненормированным. Миша начал скатываться в учебе, за Светой нужен был присмотр после школы. Няня стоила дорого, а Анна Петровна жила в другом городе, одна, и часто жаловалась на одиночество. Казалось, это идеальное решение: мы забираем её к себе, выделяем большую комнату, полностью берем на себя её содержание, а она просто присматривает за внуками — накормить обедом, проконтролировать уроки.
Но реальность оказалась совсем иной.
— Лена, — Коля повернулся ко мне, пока его мать пила капли. — Может, нам действительно стоит пересмотреть бюджет? Мама говорит, что ей не хватает средств на хозяйство.
— На хозяйство? — переспросила я. — Коля, мы полностью забиваем холодильник раз в неделю. Плюс я оставляю деньги на мелкие расходы. О каком бюджете речь?
Анна Петровна отставила стакан и выпрямилась. В её глазах появился холодный, расчетливый блеск.
— Дело не в продуктах, Леночка, — сказала она елейным тоном, от которого у меня мурашки побежали по спине. — Дело в моем труде. Я работаю. Я работаю няней, поваром и уборщицей. А любой труд должен быть оплачен. Я хочу зарплату.
Я опешила.
— Зарплату? Мы же договаривались, что вы живете с нами, мы оплачиваем все ваши нужды, лекарства, одежду... Плюс деньги от сдачи вашей квартиры идут вам полностью на счет. Мы их не трогаем.
— Это мои деньги! — рявкнула она. — Моя пенсия — это моя пенсия. Аренда — это мой пассивный доход. А здесь я работаю. Вы экономите на няне тысяч сорок в месяц? Экономите. Вот и платите мне. Тридцать тысяч. Иначе холодильник будет закрыт. Я буду готовить только себе и Коле, если он мне даст денег на продукты лично. А вы с детьми — как хотите.
В кухне повисла тишина. Я посмотрела на мужа, ожидая, что он рассмеется, скажет, что это глупая шутка. Но Николай смущенно опускал глаза, разглядывая узор на линолеуме.
— Коль? — позвала я его тихо. — Ты считаешь это нормальным?
— Лен, ну пойми маму, — пробормотал он, не поднимая головы. — Ей тяжело. Она привыкла к независимости. Может, и правда... выделим ей фиксированную сумму? Ну, как премию.
Меня словно ударили под дых. Предательство мужа ранило сильнее, чем абсурдность требований свекрови. Я поняла, что они обсуждали это без меня. Возможно, она обрабатывала его неделями, капала на мозги, жаловалась на "неблагодарную невестку" и "прожорливых внуков".
— Хорошо, — медленно произнесла я. — Значит, рыночные отношения?
— Справедливые отношения, — поправила Анна Петровна, скрестив руки на груди.
— Отлично. Тогда давайте посчитаем. Проживание в нашей квартире. Коммунальные услуги. Питание. Интернет, которым вы пользуетесь, чтобы смотреть сериалы. Бытовая химия. Лекарства, которые я покупаю вам каждую неделю...
— Ты меня попрекаешь куском хлеба?! — взвизгнула свекровь, снова хватаясь за сердце. — Коля, ты слышишь? Она считает, сколько я съела!
— Нет, Анна Петровна. Я считаю, сколько стоит ваше содержание. Если вы хотите зарплату как наемный работник, то и расходы вы должны нести как самостоятельный человек. Снимайте комнату, покупайте себе еду, платите за свет и воду. А из оставшегося — мы вам заплатим за услуги няни.
Свекровь побагровела.
— Ты... ты выгоняешь мать на улицу?
— Я предлагаю вам ваши же условия. Честные и рыночные.
— Коля! — она повернулась к сыну. — Сделай что-нибудь! Твоя жена меня оскорбляет!
Николай наконец поднял глаза. В них была мука. Он был мягким человеком, который ненавидел конфликты, и его мать прекрасно этим пользовалась.
— Лен, не перегибай, — попросил он устало. — Давай просто дадим ей эти деньги. У нас же есть. Зачем ругаться?
— Потому что это шантаж, Коля. Сегодня она повесила замок на холодильник. Завтра она потребует плату за то, что открыла дверь детям после школы? Или начнет продавать им суп по тарелкам?
В этот момент в прихожей хлопнула дверь. Вернулись дети.
— Мам, пап, мы дома! — крикнул Миша. — Есть хочу умираю! Бабуль, ты борщ варила?
Миша влетел в кухню, бросил рюкзак в угол и потянулся к ручке холодильника. Дернул раз. Дернул два.
— Э-э-э... А это что? — он уставился на амбарный замок. — Это прикол какой-то? Квест?
Света заглянула из-за его плеча, её глаза расширились.
— Бабушка, зачем ты закрыла еду?
Анна Петровна выпрямилась, поправила прическу и сказала ледяным тоном:
— Это не еда закрыта, деточки. Это воспитательная мера. Пока ваша мать не научится ценить чужой труд, кухня работает в ограниченном режиме. Чай и хлеб на столе. Остальное — когда заплатят.
Дети растерянно переводили взгляд с бабушки на меня. Света, казалось, вот-вот заплачет. Миша нахмурился, его подростковое лицо стало жестким.
— Пап? — спросил он. — Это серьезно?
Николай молчал, теребя край скатерти.
Я подошла к сыну, положила руку ему на плечо.
— Ничего, сынок. Собирайтесь. Мы идем в пиццерию.
— Лена, не трать деньги зря! — воскликнула свекровь. — Дома полно хлеба!
— Мои дети не будут питаться хлебом и водой, пока вы играете в тюремного надзирателя, — я взяла сумочку. — Коля, ты с нами?
Муж посмотрел на мать, которая сверлила его взглядом, требуя лояльности. Потом на детей, ждущих его решения.
— Я... я останусь, — тихо сказал он. — Поговорю с мамой.
Мы вышли из квартиры, и я слышала, как за нами щелкнул замок входной двери. Но этот звук был не таким страшным, как тот, что раздался в моем сердце. Что-то надломилось. Фундамент нашей семьи дал трещину, и я не была уверена, что ее можно заделать деньгами.
В пиццерии, пока дети с жадностью уплетали "Пеперони", я сидела и думала. Анна Петровна не просто хотела денег. Ей нужна была власть. Контроль. Она хотела показать, кто в доме главная самка, и использовала для этого самые грязные методы. Но самым страшным было поведение Коли. Его безволие пугало меня больше, чем жадность его матери.
Вдруг мой телефон завибрировал. Сообщение от банка.
Списание: 30 000 рублей. Перевод клиенту Анна П.
Я уставилась на экран. Коля перевел ей деньги. Он сдался через пятнадцать минут после нашего ухода. Он выбрал путь наименьшего сопротивления, просто откупившись.
Но он не понимал одного: заплатив шантажисту однажды, ты подписываешься платить ему вечно. И Анна Петровна только что поняла, что её тактика работает.
Я отложила телефон и посмотрела на детей.
— Ребята, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Сегодня мы переночуем у бабушки Веры.
— У твоей мамы? — удивилась Света. — А почему не дома?
— Потому что дома сейчас... ремонт, — соврала я, хотя это была не совсем ложь. Нам предстоял капитальный ремонт всей нашей жизни.
В тот вечер я не вернулась домой. И это было только начало войны, к которой я была совершенно не готова. Но я еще не знала, что замок на холодильнике скрывал не только колбасу и сыр. Он скрывал тайну, которую Анна Петровна охраняла гораздо тщательнее, чем продукты. Тайну, которая могла уничтожить не только наш брак, но и её саму.
Утро в квартире моей мамы, Веры Сергеевны, пахло не корвалолом и скандалом, а ванилью и сдобным тестом. Я открыла глаза, услышав тихий звон посуды. На секунду мне показалось, что вчерашний день был просто дурным сном: замок на холодильнике, перекошенное злобой лицо свекрови, трусливо опущенные глаза мужа. Но вибрация телефона на тумбочке вернула меня в реальность.
Пять пропущенных от Коли. И одно сообщение: «Лен, ну хватит дурить. Мама успокоилась. Возвращайтесь, она пирогов напекла. Мы же семья».
Я усмехнулась. Семья. Теперь это слово отдавало горечью. 30 000 рублей — такова была цена его спокойствия. Он купил его, продав мое достоинство.
На кухне мама подкладывала Мише блинчики. Света, уже одетая в школьную форму, допивала какао.
— Леночка, — мама посмотрела на меня с тревогой. — Ты как? Что решила?
— Не знаю, мам. — Я села за стол, но кусок в горло не лез. — Коля пишет, что всё уладилось.
— Уладилось? — Вера Сергеевна покачала головой. — Шантажистов нельзя кормить, дочка. Они от этого только аппетит нагуливают. Но и семью рушить из-за бабской дури... Может, правда, вернешься? Поговоришь с ней жестко?
— Вернусь, — кивнула я, чувствуя, как внутри зреет холодная решимость. — Но сначала я хочу кое-что проверить.
Меня не отпускала одна мысль. Анна Петровна всегда кичилась своей финансовой независимостью. «Моя пенсия, моя аренда». Квартира у неё была хорошая, «двушка» в центре, с евроремонтом. Она сдавала её за пятьдесят тысяч. Плюс пенсия тысяч двадцать пять. Итого — семьдесят пять тысяч чистого дохода на одного человека, живущего на полном пансионе у сына. Куда она девает деньги? Почему ей срочно, до истерики, понадобились эти несчастные тридцать тысяч, что она пошла на такой дикий шаг с замком?
Отвезя детей в школу, я позвонила на работу и взяла отгул за свой счет. Мне нужно было провести расследование.
Сначала я набрала Коле.
— Привет, — его голос звучал виновато, но с нотками облегчения. — Лен, ты где? Мама с утра места себе не находит, переживает...
— Переживает, что кормилец сбежал? — я не сдержала сарказма. — Коля, я приеду вечером. Но у меня вопрос. Ты когда последний раз был у мамы на квартире?
— В смысле? На той, которую сдаем? — он замялся. — Ну... полгода назад, когда вещи помогал перевозить. А что?
— Ничего. Просто подумала, может, нам стоит самим собирать аренду? Раз уж она требует зарплату, пусть вкладывается в общий котел своей прибылью.
— Лен, ну ты опять? Это её деньги. Она же копит.
— На что?
— На старость, наверное. На похороны. Откуда я знаю? Не лезь к ней в кошелек, пожалуйста. Приезжай домой.
Я сбросила вызов. «Копит». Ну-ну.
Я завела машину и поехала по знакомому адресу. У меня был запасной комплект ключей от квартиры свекрови — на случай пожара или потопа. Анна Петровна, переезжая к нам, отдала их Коле, а он бросил связку в ящик в прихожей, где она и валялась без дела. Утром, забирая вещи, я незаметно сунула их в карман.
Подъезжая к элитному дому сталинской постройки, я ожидала увидеть что угодно, но не то, что открылось моим глазам. Окна квартиры на третьем этаже, где жила свекровь, были распахнуты. На подоконнике стояли незнакомые горшки с цветами — ярко-розовая герань, которую Анна Петровна ненавидела всей душой.
Я поднялась на этаж и замерла у двери. Замок сменили. Личинка была новой, блестящей. Мой ключ не подошел бы, даже если бы я попыталась.
Я нажала на кнопку звонка. За дверью послышался лай маленькой собачки, а через минуту мужской бас спросил:
— Кто?
— Здравствуйте, я... из управляющей компании, — соврала я, сердце колотилось где-то в горле. — Проверка счетчиков.
Дверь открыл крепкий мужчина лет сорока в майке-алкоголичке. За его спиной маячила беременная женщина с полотенцем на голове.
— Каких счетчиков? — нахмурился он. — Мы данные подавали в приложении.
— Это плановая проверка газового оборудования. Вы же арендаторы Анны Петровны Вороновой? Мне нужно убедиться, что...
Мужчина расхохотался, переглянувшись с женой.
— Арендаторы? Девушка, вы что-то путаете. Мы собственники. Купили эту хату полгода назад.
Земля ушла у меня из-под ног. Я схватилась за косяк, чтобы не упасть.
— Купили? — мой голос сел. — У кого?
— У Вороновой и купили. Бабка такая, бойкая. Сказала, к сыну переезжает, деньги нужны на лечение или что-то типа того. Мы сделку быстро оформили, она скидку хорошую сделала за срочность.
— За сколько? — выдохнула я, забыв про легенду о счетчиках.
— Слышь, проверка, это уже не твое дело, — мужчина начал терять терпение. — Документы в порядке. Иди отсюда.
Дверь захлопнулась перед моим носом. Я осталась стоять в полутемном подъезде, оглушенная этой новостью.
Она продала квартиру. Полгода назад. Двухкомнатная квартира в этом районе стоит минимум двенадцать миллионов рублей. Двенадцать. Миллионов.
И она жила у нас, требовала тридцать тысяч «зарплаты», вешала замки на холодильник, унижала меня и детей, имея на счетах целое состояние? Или...
Холодок пробежал по спине. А есть ли это состояние? Если она продала квартиру со скидкой за срочность, значит, деньги были нужны немедленно. Но куда пенсионерка могла деть такую сумму за шесть месяцев? Она не покупала новой одежды, не ездила на курорты, не делала дорогих подарков внукам. Она сидела дома и смотрела сериалы.
Я вернулась в машину, руки дрожали так, что я не могла попасть ключом в замок зажигания. Ситуация перестала быть просто семейным конфликтом. Это пахло катастрофой. Анна Петровна не просто жадная стерва. Она в беде. Или она — беда.
Я вернулась домой к вечеру. В квартире пахло выпечкой, как и обещал Коля. Идиллическая картина: муж сидит перед телевизором, свекровь на кухне, с холодильника снят замок, на столе — гора пирожков.
— Леночка! — Анна Петровна выплыла мне навстречу, сияя улыбкой. — Вернулась, блудная дочь. Ну, проходи, проходи. Я тут с капустой сделала, твои любимые. Коленька сказал, ты нервная была вчера, переутомилась.
Она говорила так, словно ничего не произошло. Словно она не вымогала деньги, не унижала нас. Тридцать тысяч рублей, упавшие ей на карту, сотворили чудо — превратили мегеру в любящую бабушку. Надолго ли?
Я молча прошла в спальню, где Коля делал вид, что очень увлечен новостями.
— Ты знал? — спросила я тихо, закрыв за собой дверь.
— Что? — он вздрогнул. — Лен, ты опять начинаешь? Мама же нормально встретила...
— Ты знал, что она продала свою квартиру?
Коля побледнел. Пульт выпал из его рук на ковер.
— Что?.. Ты бредишь. Она сдает ее. Она мне говорила...
— Я была там сегодня. Там живут новые хозяева. Купили полгода назад. Где деньги, Коля? Где двенадцать миллионов рублей?
Муж смотрел на меня остекленевшим взглядом. Было видно, как в его мозгу рушится картина мира.
— Этого не может быть... Она бы сказала. Зачем ей продавать?
— Вот это мы сейчас и выясним.
Я развернулась и пошла на кухню. Анна Петровна наливала чай в нарядные чашки.
— Анна Петровна, нам нужно поговорить, — сказала я, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри всё клокотало.
— О чем, деточка? Опять про деньги? Так мы вроде всё решили. Коля — хороший сын, он понимает, что труд матери...
— Где деньги за квартиру? — перебила я её.
Чашка в руках свекрови звякнула о блюдце. Чай выплеснулся на скатерть темным пятном. Она медленно поставила чашку, её лицо начало меняться. Улыбка сползла, обнажив хищный оскал, который я видела вчера. Но теперь в её глазах был не только гнев. Там был страх. Животный ужас загнанного зверя.
— Ты шпионила за мной? — прошипела она. — Какое ты имеешь право?!
— Мама... — в дверях появился бледный Коля. — Это правда? Ты продала квартиру?
Анна Петровна вскочила, опрокинув стул.
— Да! Продала! Это моя квартира! Что хочу, то и делаю! Я вас не спрашивала, когда вы меня в няньки записали!
— Мы не об этом, — я сделала шаг к ней. — Где деньги, Анна Петровна? Вы живете за наш счет, вытрясаете из нас копейки, а сами сидите на мешке с золотом? Или... мешка уже нет?
В комнате повисла тишина, тяжелая и липкая. Свекровь тяжело дышала, её взгляд бегал по кухне, словно ища выход.
— Это не ваше дело, — наконец выдавила она. — Это... это инвестиции. Я вложила их. Чтобы у внуков было будущее! Не то что вы, нищеброды, от зарплаты до зарплаты...
— Инвестиции? — переспросил Коля. — Мам, в какие инвестиции? Ты же даже смартфоном толком пользоваться не умеешь.
— В надежные! — взвизгнула она. — Игорь Сергеевич сказал, что через год сумма удвоится! Это закрытый клуб, туда просто так не попасть!
"Игорь Сергеевич". У меня всё упало внутри. Классика. Телефонные мошенники, финансовые пирамиды, "крипто-инвесторы". Они окучивают одиноких пенсионеров, обещая золотые горы.
— Мама, — Коля шагнул к ней. — Покажи документы. Договор. Сайт. Хоть что-то.
— Не смей меня контролировать! — она попятилась к холодильнику, словно ища у него защиты. — Вы просто завидуете! Вы хотите отобрать мои деньги! Я вам ничего не дам!
В этот момент в прихожей раздался звонок домофона. Резкий, требовательный звук, от которого все мы вздрогнули.
— Кто это? — спросил Коля.
Анна Петровна побелела так, что стала сливаться с холодильником. Она прижала руки к груди.
— Не открывайте... — прошептала она одними губами. — Не открывайте им...
— Кому? — не поняла я.
— Коллекторам, — выдохнула она и сползла по стенке на пол.
Мы с Колей переглянулись. Двенадцать миллионов испарились. Но, судя по всему, этого «Игорю Сергеевичу» оказалось мало.
Звонок повторился, настойчивый и злой. Я пошла к трубке, чувствуя, как реальность окончательно трещит по швам. История с замком на холодильнике оказалась лишь вершиной айсберга, под которым скрывалась бездна долгов и лжи.
Я нажала кнопку «Ответить» на панели домофона. Рука была влажной, и палец соскользнул с гладкого пластика.
— Кто? — мой голос прозвучал хрипло, словно я молчала несколько дней.
— Взыскание задолженности. Квартира сорок восемь? Воронова Анна Петровна здесь проживает? Нам нужно вручить уведомление о досудебном урегулировании.
Сзади послышался глухой стук. Анна Петровна все-таки сползла окончательно на пол и теперь сидела, обхватив колени руками, раскачиваясь из стороны в сторону, как китайский болванчик.
— Коля, открой им, — сказала я, вешая трубку. — Лучше поговорить с ними здесь, чем они начнут ломиться в дверь и пугать соседей.
Муж смотрел на меня как на сумасшедшую.
— Лен, ты что? Это же бандиты!
— Это не девяностые, Коля. Это клерки, которые пришли за долгами твоей матери. Иди.
Пока Николай шел в прихожую, я присела перед свекровью на корточки. От ее былого величия не осталось и следа. Передо мной сидела испуганная, маленькая старушка, которая заигралась в «бизнес-леди».
— Сколько? — спросила я жестко. — Сколько вы должны кроме тех двенадцати миллионов?
Она подняла на меня заплаканные глаза. Тушь потекла, превращая ее лицо в маску трагического клоуна.
— Я не знаю... Там проценты... Они каждый день растут. Я брала в «БыстроДеньги», в «МигКредите»... в пяти или шести местах.
— Зачем?! У вас же были миллионы от квартиры!
— Игорь Сергеевич сказал, что деньги на бирже «заморозились»! — зарыдала она. — Нужна была комиссия за транзакцию. Страховой взнос. Налог на прибыль... Я переводила, переводила... А потом деньги кончились. А Игорь сказал, что если не внести последний платеж, то все сгорит! Все двенадцать миллионов! Я побежала в микрозаймы... Я думала, я получу прибыль и сразу всё закрою!
Я закрыла глаза. Классическая схема. Они выдоили из нее все до копейки, а потом загнали в долговую яму, играя на страхе потерять уже вложенное.
В прихожей слышались голоса. Николай говорил на повышенных тонах, мужские голоса отвечали сухо, казенно. Через пять минут хлопнула входная дверь. Коля вернулся на кухню, держа в руках пачку бумаг. Он был белее мела.
— Мама... — он бросил бумаги на стол. Они разлетелись веером, обнажая логотипы микрофинансовых организаций. — Ты набрала кредитов на полтора миллиона рублей. Под триста процентов годовых. Ты понимаешь, что ты натворила?
Анна Петровна завыла в голос.
Мы сидели на кухне до глубокой ночи. Дети, притихшие и напуганные, давно спали в своей комнате. А мы разгребали авгиевы конюшни финансовой безграмотности моей свекрови.
Картина вырисовывалась чудовищная. Полгода назад ей в «Одноклассниках» написал галантный мужчина. Вдовец, военный в отставке, ныне успешный инвестор. Он полмесяца кружил ей голову комплиментами, а потом «по секрету» рассказал, как зарабатывает на жизнь. Анна Петровна, которой всегда хотелось доказать сыну и особенно мне, что она чего-то стоит, клюнула. Она продала квартиру быстро, дешевле рынка, чтобы успеть «вложиться в растущий биткоин-поток».
Первый месяц ей даже показывали в специальном приложении, как растет ее счет. Там рисовали красивые цифры: 15 миллионов, 20 миллионов... Она чувствовала себя королевой. А потом начался ад с «комиссиями».
— А замок? — вдруг спросил Коля, глядя в одну точку. — Зачем ты повесила замок, мам?
Она шмыгнула носом, вытирая лицо кухонным полотенцем.
— У меня срок платежа подошел по первому займу. Коллекторы звонили, угрожали, что приедут на работу к Коле, опозорят. Мне нужно было тридцать тысяч. Срочно. У меня не было ни копейки. Даже на хлеб не было. Я подумала... если я сэкономлю на продуктах... и если вы мне заплатите... я перекрою процент.
— Ты морила голодом собственных внуков, чтобы заплатить мошенникам, — медленно произнесла я. Это был не вопрос. Это был приговор.
— Я хотела как лучше! — взвизгнула она, и в этом крике была последняя попытка защититься. — Я хотела купить Мише машину на совершеннолетие! Светочке квартиру! Я для вас старалась!
— Ты старалась для своего эго, — оборвал ее Николай. В его голосе появились металлические нотки, которых я никогда раньше не слышала. Он встал, подошел к холодильнику и с силой дернул за металлическую петлю, на которой висел замок. Саморезы с хрустом вырвались из эмали, оставив уродливые рваные дыры.
Коля швырнул замок с петлей в мусорное ведро. Грохот был таким, словно упала крышка гроба.
— Значит так, — сказал он, повернувшись к матери. — Квартиры у тебя больше нет. Денег нет. Есть только долги. Завтра я иду к юристу. Будем подавать на банкротство. Придется доказывать, что ты жертва мошенничества, хотя, видит бог, ты жертва собственной глупости.
— Коленька, они меня посадят? — затряслась свекровь.
— Не посадят. Но пенсию твою будут списывать в счет долгов еще долго. И жить ты будешь здесь. В этой комнате. Но на моих условиях.
Я смотрела на мужа и не узнавала его. Куда делся тот мямля, который вчера прятал глаза? Видимо, потеря наследства в двенадцать миллионов — это шоковая терапия, которая мгновенно делает из мальчика мужчину.
— Каких условиях? — тихо спросила Анна Петровна.
— Ты больше не хозяйка положения. Ты не «работаешь бабушкой». Ты живешь здесь из милости. Ты будешь заниматься хозяйством не за зарплату, а потому что это твой вклад в семью, которая тебя спасает от бомжевания. И ты больше никогда, слышишь, никогда не смеешь попрекать Лену или детей куском хлеба. Если я еще раз увижу косой взгляд в сторону жены или замок на шкафу — я сниму тебе комнату в общежитии и живи там на прожиточный минимум, который оставят после списания долгов.
Анна Петровна сжалась, став еще меньше. Она кивнула.
Прошел месяц.
Наша кухня снова стала уютной, хотя дыры от саморезов на дверце холодильника пришлось закрыть магнитами — большими, яркими, с фотографиями из наших отпусков. Эти дыры остались шрамами, напоминанием о том, как близко мы подошли к краю пропасти.
Процедура банкротства была запущена. Юристы сказали, что шансы списать долги хорошие, так как Анна Петровна официально признана потерпевшей по уголовному делу о мошенничестве. «Игоря Сергеевича», конечно, не нашли, следы вели куда-то на офшорные счета в Нигерии, но сам факт возбуждения дела помог заморозить проценты.
Анна Петровна изменилась. Она стала тихой, почти незаметной. Она больше не смотрела сериалы на полной громкости. Она готовила, убирала, встречала детей из школы, и в ее глазах больше не было того высокомерия. Там поселился страх и глубокое, разъедающее чувство вины.
Иногда, заходя на кухню, я видела, как она стоит у окна и смотрит в сторону центра города, туда, где в сталинском доме живут чужие люди в ее бывшей квартире. В эти моменты мне было ее жаль. Она заплатила страшную цену за свой урок. Она хотела купить любовь и уважение деньгами, но потеряла все деньги, чтобы понять: любовь и уважение даются бесплатно, но их очень легко потерять.
— Лена, — позвала она меня однажды вечером. Она лепила пельмени, руки ее были в муке. — Я вот думаю... Может, Мише куртку новую надо? Я видела в магазине, там скидки... Я могу с пенсии отложить, там же прожиточный минимум оставляют...
Я посмотрела на нее. В этом предложении не было попытки купить лояльность. Это была робкая попытка проявить заботу.
— Не надо, Анна Петровна, — мягко сказала я. — Мы купим. Оставьте себе. Купите себе... не знаю, пряжи. Свяжите детям носки. Им зимой пригодится.
Она улыбнулась — впервые за этот месяц. Не той хищной улыбкой, а простой, грустной улыбкой старого человека.
— Свяжу. Обязательно свяжу. Из шерсти. Чтобы тепло было.
Я взяла яблоко из вазы на столе — доступное, никем не запертое, бесплатное яблоко — и вышла из кухни.
Замок с холодильника исчез, но мы повесили другой замок — на наши сердца. И, наверное, пройдут годы, прежде чем мы сможем подобрать к нему ключ. Но мы хотя бы остались семьей. Искалеченной, потерявшей миллионы, но семьей, которая сидит за одним столом и ест одни пельмени, не считая, кто сколько штук положил себе в тарелку.
И, пожалуй, это был самый дорогой урок экономики в нашей жизни. Стоимостью в двенадцать миллионов и одну человеческую гордость .
