В комнате витал тёплый, знакомый дуэт запахов: сладковатый — от только что испечённых матерью пирогов с капустой и острый, пыльный — от старых книг, которые Николай Семёнович никогда не решался сдать в макулатуру. Он осторожно передвигал по столу картонный ящик, оклеенный поблёкшими советскими марками, и доставал на свет божий очередной рулончик в бумажной шубке. Его пальцы, узловатые от артрита, касались целлулоидной плёнки с почти забытой сыновним чувством: вот кадр из «Айболита», вот плывут «Алые паруса»…
— Пап, мы же договорились, — голос дочери Кати прозвучал из-за спины, где она, сидя на корточках, формировала стопку старых журналов «Огонёк». — Сегодня разбираемся. Серёжа уже грузовик заказал, который до пункта приёма вторсырья всё отвезёт. Или на «Авито» быстро всё уйдёт.
Зять Сергей, практичный в своей дорогой бесшумной куртке, оценивающе смотрел на антресоли, забитые коробками.
— Да, тесновато тут, Николай Семёнович. Мы же хотим для вас лучшего. Освободим пространство — сделаем свежий ремонт. И дышать легче будет, и светлее. На вырученное можно новый телевизор, с диагональю во всю стену. Смарт-ТВ, там тысячи фильмов.
— Тысячи — не мои, — упрямо пробурчал старик, поглаживая бок тёплого от недавней работы проектора «Рекорд». — А здесь — моё. Вот эта царапинка на плёнке — это я в семь лет, от волнения, катушку уронил. А этот треск в динамике — он как голос того времени. Его в «смарте» нет.
Катя поймала взгляд мужа — «нужно быть твёрже». Они приехали с благой, железной целью: спасти отца от пыльного прошлого, которое, как им казалось, душило его в этой неухоженной квартире. Они видели будущее: гладкий ламинат, стерильный белый потолок, бесшумный кондиционер.
Николай Семёнович видел их взгляды. Видел, как Катя, стараясь не смотреть ему в глаза, аккуратно сняла со стены потемневшую фотографию в деревянной рамке: он, молодой, в гимнастёрке, снимает «Зенитом» свою Люсю на фоне Рейхстага… 1945-й. Снимок лёг в стопку «на выброс». В груди что-то болезненно оборвалось, будто лопнула та самая, невидимая плёнка, на которую была записана его жизнь.
— Ладно, — выдохнул он неожиданно тихо. — Забирайте. Но последний сеанс. Для Миши.
Внук, семилетний Миша, уже успевший заскучать, именно в этот момент откопал в ящике катушку с «Гостем из будущего». Согласились — как на уступку, на последнюю странность старика перед началом новой, правильной жизни.
Когда стемнело, Николай Семёнович зашторил окна. Щёлкнул выключатель. Тихое жужжание мотора, луч света, пронзающий темноту, и на импровизированном экране — простыне, пришпиленной к корешкам книг, — вспыхнули волшебные, чуть дрожащие миры. Цвета были не такими яркими, как на планшете Миши, но в них была глубина и тайна. «Тайна третьей планеты». Мальчик, подтянув колени к подбородку, замер. Отражение марсианских пейзажей плясало в его широко открытых глазах. Он не просто смотрел — он всматривался, впитывал.
Старик читал титры негромко, с расстановкой, иногда добавляя от себя: «Смотри, внучек, а вот этот робот — он как наш холодильник «ЗИЛ», только с душой». Он смотрел не на экран, а на профиль внука, освещённый отражённым светом. Видел, как тот следит за полётом птицы-говорун, как замирает в кульминационный момент. В этой дрожащей полоске света они были соединены — мальчик из века цифры и старик из века плёнки. Мост ещё держался.
— Дед, а следующий! — взмолился Миша, когда история закончилась.
— Следующий — завтра, — пообещал Николай Семёнович, и голос его сорвался на тихий хрип.
Утром приехал грузовичок. Сергей с водителем, бодро перекидываясь шутками, ловко заносили коробки в лифт. Стучали батареи, пахло снегом с улицы и холодным металлом. Николай Семёнович стоял в прихожей, прислонившись к косяку, прямой и неподвижный, как часовой на посту. Он не вмешивался. Только когда выносили сам проектор, окликнул:
— Ребята… подложите под него тряпочку, ладно? Чтобы не поцарапать.
— Не волнуйся, отец, донесём в целости! — бодро крикнул Сергей, уже спускаясь.
Квартира опустела, оглушительно зазвенела эхом. На стене, где стояли ящики, обнажилось большое жёлтое пятно — след от давно снятой, но защищавшей обои полки. Катя, вытирая пот со лба, говорила с воодушевлением:
— Вот, пап, завтро приедут замерщики. Сделаем здесь современный потолок со светодиодной лентой. Будешь как в новенькой квартире.
Он кивнул, глядя в окно на уезжающий грузовичок. В груди была пустота — обширная, вымершая и холодная, куда более ощутимая, чем физический простор в комнате.
Ровно через неделю, в субботу, Миша, прибежавший в гости первым делом, схватил его за руку:
— Деда, включай! Ты же обещал «Город мастеров»!
Николай Семёнович медленно опустился на корточки, чтобы быть с внуком на одном уровне.
— Не могу, солнышко. Аппарат… его больше нет. Увезли.
Мальчик смотрел на него несколько секунд, его лицо выражало непонимание, потом разочарование, а затем — принятие факта из категории незыблемых, вроде того, что нельзя вернуть сломанную игрушку.
— А… ну ладно, — сказал он и потопал в комнату, где уже мигал экран ноутбука.
Мост рухнул окончательно. Хранитель остался на своём пустынном берегу, где теперь пахло лишь строительной пылью и одиночеством. Он медленно провёл ладонью по тому самому жёлтому пятну на обоях — последнему следу, последней вещественной памяти о том, что здесь когда-то хранились миры. И понял, что никакой, даже самый современный ремонт, не заполнит эту внезапно возникшую в жизни бездонную тишину. Тишину после последнего сеанса.
