Максиму нравилось быть хозяином в своём доме. Его двушка в панельной девятиэтажке на окраине была не просто жилплощадью, а тихой гаванью. После развода, когда бывшая жена с дочкой уехали в другой город, он обустраивал каждый уголок для себя. В гостиной поселился огромный диван-трансформер, на который можно было свалиться после смены. На полке у окна выстроились бутылки с коллекционным виски — не для гостей, а для тех редких вечеров, когда хотелось потягивать одинокий напиток, глядя на огни города. Это был его ритуал восстановления сил.
Поэтому, когда раздался звонок старого приятеля Сергея, Максим не смог отказать. Тот говорил сдавленным голосом, сбивчиво объясняя череду неудач: сократили с работы, девушка ушла, съехать с арендованной квартиры нужно срочно. «Макс, можно я у тебя перекантуюсь пару недель, пока новое жильё ищу? Очень выручишь».
«Конечно, — ответил Максим, — диван в твоём распоряжении». Он даже почувствовал лёгкое оживление: с кем-то разделить тишину, вспомнить студенческие годы. Первые дни были почти идиллическими. Сергей оказался чистоплотным сожителем: утром аккуратно сворачивал постель в валик и убирал в шкаф, покупал молоко и хлеб, иногда готовил на двоих макароны с тушёнкой. Проблема приползла незаметно, с тихим стуком в дверь.
Сначала появился их общий знакомый, Игорь. «Заскочил на пять минут, передать флешку с курсовыми за тот год». Он остался на три часа, выпил весь свежесваренный кофе и, размахивая руками, политологировал на кухне, пока Максим пытался читать книгу в соседней комнате. Сергей сиял: ему явно нравилось быть центром внимания, связующим звеном.
Через пару дней, вернувшись домой, Максим застал на кухне двух девушек. «Макс, это Лена и Катя! Они меня вот приободрить пришли!» Девушки принесли бутылку полусладкого «Изабеллы» и пачку печенья «Юбилейное». Они смеялись, курили на балконе (хотя Максим не курил сам и не любил запах), и крошки от печенья осыпались на свежевымытый пол. Максим промолчал, лишь к утру пропылесосил ковёр.
Его крепость пала без единого выстрела. Вежливость, вбитая с детства матерью-учительницей («гостей нужно встречать с хлебом-солью»), оборачивалась против него. Он лишь напряжённо улыбался, когда Сергей, уже без спроса, брал с полки бутылку его любимого односолодового виски со словами: «Макс, ты не против? Мы тут со Стасом свою коньячную принесли, а твоё — для благородства. Отольём тебе?»
«Ребята» и «гости» стали появляться всё чаще. То сослуживец Сергея «забежал по пути с работы», то какой-то Виталик с собачьих курсов. Квартира наполнилась чужими голосами, звоном чужих телефонов, запахом чужих духов и сигарет. Максим стал чувствовать себя призраком в собственном доме: он тихо пробирался из прихожей в свою комнату, пока в гостиной гремел смех и споры о футболе. Исчезали его сыр «Гауда», купленная на выходные сервелата, банки с домашними соленьями от тётки из деревни. Однажды, вернувшись после тяжелой десятичасовой смены в сервисном центре, он застал дома пятерых незнакомых парней, доедающих его последний запас пельменей «Моро» и смотрящих боевик на полной громкости. Сергей, раскрасневшийся, радостно махнул рукой: «Хозяин! Наконец-то! Это мои кореши с автофорума! Присоединяйся, пельмешей ещё немного осталось!»
В ту ночь Максим не сомкнул глаз. Он лежал и смотрел в потолок, слушая, как за стеной кто-то пытался петь под гитару. Он чувствовал не злость, а глухое, тошнотворное отчаяние. Его тихая гавань превратилась в вокзальный зал ожидания. И он, хозяин, боялся сделать замечание, чтобы не прослыть скрягой и психом.
Кульминация наступила в пятницу. Максим специально задержался, гуляя по промозглому променаду у реки, надеясь, что компания рассосётся. Но когда он открыл дверь, его встретил плотный волосяной запах жареного сала и лука. В центре гостиной, на его новом журнальном столе из светлого дуба, красовалась походная газовая горелка, на которой шипела большая чугунная сковорода с картошкой. Какой-то бородатый мужчина в растянутой футболке ловко её помешивал.
— О, Максим! — рявкнул Сергей, явно навеселе. — Это Санька, он у нас сегодня шеф! Готовит картошку по-деревенски! Садись, сейчас всех накормим!
Всё. Просто «всё». В Максиме что-то тихо и чётко щёлкнуло, как замок. Вся накопленная усталость, раздражение и чувство оскорблённого достоинства слились в одну ледяную волну. Он молча снял ботинки, прошёл в свою комнату, переоделся в домашнее. Затем вышел обратно в гостиную. Он не кричал. Он просто встал в дверном проёме. Разговоры постепенно стихли.
— Сергей, — сказал Максим на удивление ровным, спокойным голосом, который был слышен даже на кухне. — Завтра, к двенадцати часам дня, я хочу видеть квартиру в идеальной чистоте. Диван — свободен. Мои продукты, если что-то осталось, — нетронуты. После этого тебе нужно будет съехать. У тебя есть неделя, чтобы найти себе новое место.
В комнате повисла гробовая тишина. Шкворчание картошки на сковороде стало оглушительно громким.
— Макс, ты чего? Обиделся, что ли? — попытался засмеяться Сергей, но смех вышел коротким и сухим, как хруст сухаря. — Мы же просто скромно посидели…
— Я не обиделся, Сережа. Я устал, — перебил его Максим, не повышая тона. — Это мой дом. Я больше не хочу быть круглосуточным бесплатным хостелом. Всё.
Он повернулся и ушёл в свою комнату, закрыв дверь. Не на хлопок, а тихо, с мягким щелчком. Из-за двери сначала доносилось шушуканье, потом звук спешно собираемой посуды, бормотание извинений. Через полчаса в квартире воцарилась та самая, желанная тишина.
На следующее утро Сергей, бледный и помятый, пытался завести разговор за чаем: «Макс, давай поговорим… Я, может, перегнул, но…». Максим лишь посмотрел на него поверх кружки и повторил, уже без металла в голосе, но с непоколебимой твёрдостью: «Неделя, Сережа. Договорились же».
Ровно через семь дней Сергей, погрузив свои сумки в такси, уехал к следующему «временному пристанищу». Максим проветрил квартиру, вымыл полы с хлоркой, отдраил пятно от сковороды на столе. Он выбросил пустые чужие бутылки и пепельницы, которые появились за этот месяц. Затем пошёл в магазин, купил хороший стейк и бутылку того самого виски. Готовил ужин под тихий джаз, накрыл стол для одного.
Он ел, медленно потягивал виски и смотрел в тёмное окно, где отражалась уютная, чистая, наконец-то полностью его комната. Одиночество, которое он ощущал сейчас, не было пустым. Оно было наполненным, восстановленным, защищённым. Оно стоило потраченных продуктов, выпитого виски и одной старой, но, как выяснилось, очень односторонней дружбы. Больше двери его крепости без стука и ясного приглашения не откроются ни для кого. Иногда мир восстанавливается именно так — не шумным скандалом, а тихим, но необратимым «нет», сказанным в собственном доме.
