Анна с детства знала, как выглядит ожидание.
Это когда ты сидишь у окна и смотришь не в одну точку, а сразу во все: вдруг он появится из-за угла, вдруг поднимется по лестнице, вдруг просто позвонит… И сердце у тебя бьется, и ты не отлипаешь от телефона, и внутри будто натянуты струны. Ожидание — это когда ты заранее готова простить, еще не зная, за что.
Отец ушел, когда ей было восемь. Не громко, не со скандалом. Просто собрал вещи, сказал матери что-то про «давят», «не мое», «я так не могу» — и исчез из дома. Потом они развелись, и он стал человеком «иногда». Иногда звонил. Иногда приезжал. Иногда обещал и не приезжал, а Анна ждала, ждала… всегда ждала.
Анна очень хорошо помнила его редкие визиты. Он всегда был немного чужой — аккуратный, пахнущий дорогим парфюмом, с усталым лицом человека, который много думает о себе. Он приносил подарки — красивые, но как будто не ей. Куклу, когда она уже читала взрослые книги. Платье «на вырост», которое так и осталось висеть в шкафу. Он задавал вопросы, не слушая ответов, и смотрел на часы чаще, чем на нее. Анна пыталась говорить, рассказывать… просто смотреть на него и запоминать.
А потом ждала его снова. Все равно ждала.
Она ловила каждое его «моя девочка», каждое «я горжусь тобой», как редкую валюту. Иногда он так все-таки говорил, но в интонации сквозило что-то странное: не ласка, а будто бы удовольствие от себя самого, говорящего это. И каждый раз, когда он уезжал, в ней что-то обрывалось — но не до конца. Надежда была живучей. Ощущение походило на болезненный заусенец на пальце.
Мама от Анны сильно отличалась. Она была резкой, собранной, без иллюзий. Она никогда не говорила плохо об отце, не было этого «все мужики козлы» —- нет. Но и оправданий тоже не было.
— Он такой, — говорила она просто. — Эгоистичный. Замкнутый на себе. Я сначала думала, что он впускает кого-то в себя… не впускает. Не жди от него больше, чем он может дать.
Анна кивала и соглашалась. Но внутри думала: а вдруг сможет?
* * *
Анна выросла быстро, как часто растут быстро одинокие дети. В школе была старательной, в университете — упорной. Она училась, работала, брала проекты, за которые не брались другие, и не жаловалась. В какой-то момент обнаружила, что зарабатывает больше, чем большинство ее ровесников. Потом — что может сама себя обеспечивать. Потом — что не смотрит на ценники и не боится остаться одна.
Отец все это время пропадал и появлялся. То рассказывал про «бизнес», который вот-вот выстрелит. То исчезал на полгода. То звонил и пьяным голосом говорил, что она «единственное настоящее». У Анны от этого сильно билось сердце каждый раз, хоть внешне она и научилась не реагировать резко. Она отвечала вежливо, ровно, держала дистанцию. Но внутри все еще жила девочка, которая хотела одного — чтобы отец наконец выбрал ее не «между делом», а всерьез.
И вот однажды, когда Анне было тридцать два, он написал ей сам. Не короткое «привет», а длинное, аккуратное сообщение.
«Аня, я много думал. Понял, как много упустил. Хочу наладить отношения, если ты не против. Ты выросла такой умной, сильной. Я горжусь тобой. Может, увидимся? Просто поговорить».
Анна читала это сообщение и чувствовала, как внутри поднимается тепло. Опасное, сладкое тепло.
Он одумался, — подумала она.
Наконец-то.
И согласилась на встречу почти сразу.
* * *
Они встретились в ресторане — не дорогом, но статусном, Анин выбор. Отец пришел вовремя, хорошо одетый, с той самой уверенностью, которую Анна помнила с детства. Он обнял ее — осторожно, будто боялся спугнуть.
— Ты невероятно выглядишь, — сказал он. — Так дорого, изысканно. Я всегда знал, что ты далеко пойдешь.
Анна улыбалась всю встречу. Слишком много. Как человек, который давно ждал и этих слов, и просто этого человека.
Они говорили долго. Он расспрашивал о ее работе, о проектах, о доходах — вроде бы из интереса. Восхищался. Кивал. Говорил, что она «умница», что «мама молодец, но ты вся в меня».
Анна ловила себя на том, что рассказывает больше, чем планировала. Что хочет, чтобы он видел — она состоялась. Не ради денег. Ради признания.
Сам отец рассказывал о себе туманно. Про «несколько ненадежных партнеров», про «кризис», про «опыт». Но говорил уверенно, как человек, который привык красиво объяснять провалы.
В конце встречи он взял ее за руку.
— Аня, — сказал он мягко. — Я правда хочу быть ближе. Не как раньше. По-настоящему.
* * *
Анна ехала домой и чувствовала странное счастье. Почти детское. Она даже позвонила маме.
— Мам… он изменился. Кажется.
Мама молчала слишком долго.
— Будь осторожна, — сказала наконец. — Очень.
Анна отмахнулась. Мама просто не верит, — подумала она. — Она не видит, какой он сейчас.
Отец стал писать часто. Звонить. Интересоваться. Делать комплименты. Говорить, что она — его главная удача.
Анна расцветала. Она ловила себя на том, что ждет его сообщений, улыбается экрану, чувствует себя наконец «дочерью», а не просто приложением к чьей-то жизни.
И только через пару месяцев начали появляться первые трещины.
Сначала — невинно.
— Ты же понимаешь в финансах, — говорил он. — Мне бы твой взгляд.
Потом — осторожнее.
— Я сейчас думаю запустить один проект. Очень перспективный. Но времена сложные.
Потом — конкретнее.
— Аня, ты ведь уже состоялась. А мне бы чуть поддержки. Не навсегда. Просто помочь отцу встать на ноги.
Анна чувствовала, как внутри что-то сжимается. Но гнала это чувство прочь. Он просто делится, — убеждала себя. Он же не просит прямо.
Но однажды он попросил.
Они сидели в кафе. Он был напряжен, но улыбался.
— Мне нужен стартовый капитал, — сказал он наконец. — Немного. Ты можешь себе это позволить. Я все верну. Ты же мне веришь?
Анна смотрела на него и вдруг увидела не отца, а человека, который оценивает ее как ресурс. Его взгляд был цепким. Расчетливым. Таким же, как когда он говорил о своих «проектах».
— А если нет? — тихо спросила она.
Он замялся.
— Ну… ты же понимаешь, я рассчитывал… Мы же семья.
Это слово ударило больнее всего.
В ту ночь Анна почти не спала. Она прокручивала разговор снова и снова. Его интонации. Его паузы. Его уверенность в том, что она должна.
И вдруг все сложилось.
Все его внезапные признания. Его «горжусь». Его интерес к ее доходам. Его желание «наладить отношения» именно сейчас, когда она стала успешной.
Это было не возвращение отца.
Это была попытка найти инвестора.
* * *
Утром Анна позвонила ему сама.
— Я подумала, — сказала она спокойно. — Я не дам тебе денег.
Он замолчал. А потом голос стал холоднее.
— Ты что, не доверяешь мне?
— Я доверяю фактам, — ответила она. — У тебя было много бизнесов. Все прогорели. И каждый раз ты находил, кто заплатит.
— Значит, вот как, — сказал он раздраженно. — Я думал, ты другая. Я думал, ты меня поддержишь.
— Я не обязана тебя поддерживать, — сказала Анна. И почувствовала, как внутри встает что-то твердое. — Ты мой отец. Но ты никогда им не был.
Он начал говорить громче. Обвинять. Напоминать, «сколько он для нее сделал». Как он «старался». Как «мир несправедлив».
Анна слушала — и не чувствовала вины.
— Я больше не хочу с тобой общаться, — сказала она, когда он выдохся. — Ни о чем. Ни как дочь, ни как инвестор. Это мой выбор.
— Ты пожалеешь, — бросил он.
— Возможно, — ответила она. — И я с этим справлюсь. Я умею справляться без тебя.
Она положила трубку и долго сидела, глядя в стену. Было мерзко. Тошно. Как будто ее обманули второй раз — сначала в детстве, теперь во взрослой жизни.
Но вместе с этим пришло облегчение.
Анна не плакала. Она злилась. Потом устала. Потом стало тихо.
Она заблокировала его номер. Удалила переписку. И впервые в жизни позволила себе сказать вслух:
— У меня нет отца.
Это было не трагично. Это было честно.
* * *
Через неделю она поехала к маме. Они сидели на кухне, пили чай.
— Он хотел денег, — сказала Анна.
Мама кивнула. Без удивления.
— Я так и думала.
— Мне стыдно, что я поверила, — призналась Анна.
Мама посмотрела на нее внимательно.
— Стыдно было бы, если бы ты дала. А так — ты просто хотела любви. В этом нет вины.
Анна кивнула. Эти слова легли правильно.
Прошло время. Отец больше не писал. Не звонил. Как будто исчез окончательно — и на этот раз Анна не ждала.
Она жила. Работала. Строила свою жизнь без оглядки. Иногда ловила себя на мысли, что все еще скучает — не по нему, а по образу, которого никогда не было.
Но теперь она знала: лучше честная пустота, чем фальшивая близость.
Лучше одиночество, чем любовь с расчетом.
Она не стала жестче. Не озлобилась. Она просто поставила границу — и осталась по эту сторону.
Иногда взросление — это не когда тебя выбирают.
А когда ты выбираешь себя.
И в этот раз Анна сделала именно это.
---
Автор: Галина Петрова
---
Не могу ее полюбить
Надежда Николаевна легко втянула свою яркую, ядовитого зеленого цвета, сумку на колесиках в салон автобуса, купила у водителя билет и вкрадчиво, интимно понизив голос, спросила:
- Вы до конечной как поедете: через первый микрорайон или по городу?
Шофер даже голову не повернул в сторону пассажирки:
- Через первый и на автостанцию!
Надежда, расстроенная тем, что придется опять тащиться через весь город пешком, возмутилась:
- Вы все равно ведь домой поедете, вам какая разница?
Водитель не реагировал. Холуй! Еще зимой маршрут междугороднего автобуса проходил через весь городок, и дачники, нагруженные котомками, выскакивали на своих остановках, в двух шагах от дома. Не надо было ползти, постоянно останавливаясь, чтобы передохнуть – вот он, родной подъезд, рядышком совсем! Да и на дачу ехать удобно: те же баулы со всякой всячиной, необходимой для жилья в деревне. Главное, дойти два шага до остановки, загрузить сумки в салон – поезжай себе на здоровье – красота!
Но с октября все изменилось. Теперь «междугородний» в город не заезжал, выкидывал пассажиров, в основном пожилых людей, на въезде и катил на автостанцию, расположенную на отшибе, вдоль объездной. А че? Удобно. И не прикопаться – все по закону!
Надежда, вспыльчивая, беспокойная по характеру, опять было начала собирать подписи, составлять жалобы, дискутировать, ругаться, в попытках сдвинуть бюрократическую тупую махину, достучаться до сердец рафинированных, в дорогих костюмах дяденек, сидящих в просторных кабинетах, но... Один в поле – не воин. Один в поле – в лучшем случае, городской сумасшедший, местный безобидный дурачок. А в худшем – экстремист.
А она устала. Сколько можно? Где запасные нервы достать? Кроме желчи, агрессии и обиды ничего хорошего ее война с ветряными мельницами не приносила. Надежда Николаевна достала из сумочки смартфон и открыла литературное приложение, чтобы скоротать дорогу за чтением книги любимого классика, такого же усталого, желчного, раздраженного борца с равнодушными мельницами. Ну и что? Бился, бился мужик всю жизнь, и умер, оставив человечеству всего шесть томов. Шесть томов! Тьфу ты, опять к горлу подкатил горький комок. Невозможно!
Между тем, автобус остановился в деревеньке Малый Двор, и Надя увидела на остановке знакомую румяную мордочку. Свекровь! Сейчас она полезет к Надежде через весь салон, толкая рюкзачком за спиной сидящих дачников.
У Сергеевны, мамы Надиного супруга, здесь в Малом Дворе, с незапамятных времен был небольшой огородишко. Раз в неделю она ездила сюда: прополоть гряды, окучить картошку, полить свеклу. Ездила в любую погоду. В дождливые дни пряталась в ветхой сараюшке, готовой свалиться на бок от старости. Надежда Николаевна приезжала иногда на огород свекрови и видела одну и ту же картину: соседи Сергеевны отстраивались, увеличивая пространство, теснили огородик свекрови, окружая его новыми баньками, модными теплицами и прихотливыми цветниками.
А у неё – все по-старому: кривая халупа, набитая хламом и разномастным тряпьем на гвоздях, где на кривом столике все так же стоял чайник, а рядом – оранжевая строительная каска с водой, капавшей с потолка.
Муж Надин психанул: привез бригаду, залатал крышу, обновил домишко, заменил прогнивший пол и стены, собрал все заплесневелые тряпки, фуфайки, халаты и выкинул в сердцах на помойку. Взамен привез аккуратную лавочку, даже столик новый притараканил. Сергеевна запихивала работникам скрученные в трубочки тысчонки, бережно откладываемые с пенсии.
- Да не надо, мама, — отмахивался. А она – ни в какую, засовывает в карманы деньги, будто ей виллу какую построили! Через два месяца сын заехал к ней, чтобы помочь перевести собранный урожай в город, зашел в сараюшку и увидел: тряпки висят на старом месте, а рядом с чайником – та самая оранжевая каска.