— Ты хоть понимаешь, Виталя, что ты наделал? — Татьяна медленно опустила половник в кастрюлю с борщом, чувствуя, как внутри закипает что-то гораздо более горячее и опасное, чем суп. — Двенадцать человек. В двухкомнатную квартиру. На десять дней!
Виталий, рослый, плечистый мужчина с огрубевшими на тракторе руками, виновато втянул голову в плечи. Его форма охранника ТЦ «Олимп» всегда казалась Татьяне на два размера меньше — он словно пытался сжаться, стать незаметным всякий раз, когда совершал очередную «родовую» глупость.
— Танечка, ну это же мама… И Серега с Любой, и дети их. Ну не мог я им отказать! Они уже билеты взяли. Мама сказала, что в деревне скука смертная, а у нас тут елка, огни, столица под боком… Мы же свои люди, в тесноте, да не в обиде!
— «Свои люди»? — Таня резко повернулась, и в ее глазах, обычно спокойных, как озерная гладь, сверкнула сталь. — Твоя мама, Алла Семёновна, в прошлый раз высказала мне, что у меня пыль на плинтусах в три слоя и котлеты «заводские», хотя я их сама крутила из вырезки! А Люба? Она же палец о палец не ударит, будет сидеть королевой, пока я после смены в столовой буду вторую смену у плиты стоять?
— Тань, ну не начинай… Я подработку возьму, — пробормотал он, хотя оба знали: его «подработки» — это лишние две тысячи, которые тут же уйдут на пиво для брата Сереги.
— Не надо подработок, Виталик. Ты уже всё решил.
Татьяна вернулась к плите. В её голове уже щелкали невидимые шестеренки. Она вспомнила слова своей бабушки, которая тоже всю жизнь «тянула» деда-гуляку и его огромную родню: «Танюша, женщина — это не ломовая лошадь, а хозяйка своей судьбы. Если тебя не слышат, когда ты говоришь, заставь их увидеть, когда ты действуешь».
Через три дня квартира превратилась в филиал вокзала. Алла Семёновна с порога заявила, что в коридоре пахнет сыростью, а Люба, жена брата, тут же заняла ванную на два часа, бросив сумки прямо под ноги Татьяне.
— Ой, Танечка, а чего это у тебя в холодильнике шаром покати? — Алла Семёновна по-хозяйски распахнула дверцу. — Мы ж с дороги, кушать хотим. Виталик сказал, ты к нашему приезду пирогов напечешь.
Татьяна, только что пришедшая с двенадцатичасовой смены в заводской столовой, где она накормила триста рабочих, молча сняла пальто. Её ноги гудели, а спина казалась чугунной плитой.
— Виталик сказал — Виталик напечет, — тихо ответила она.
В комнате уже гремел телевизор. Дети Сереги прыгали на диване, за который Татьяна только месяц назад выплатила кредит. Виталий суетился, таская матрасы, и выглядел абсолютно счастливым в этом хаосе. Он не замечал, как его жена медленно бледнеет.
Вечером, когда гости, наевшись наспех сваренных пельменей, разбрелись по углам, Татьяна уединилась на кухне. Она открыла ноутбук и еще раз проверила документы. Согласно статье 36 Семейного кодекса РФ, имущество, полученное одним из супругов в дар или по наследству, является его единоличной собственностью. Эта квартира досталась ей от тетки три года назад. Виталий об этом знал, но за годы жизни привык считать всё «нашим».
На следующий день Татьяна вела себя на удивление спокойно. Она даже дала Любе совет по хозяйству, когда та пыталась отстирать пятно вина с белой скатерти.
— Ты не три его сильно, — мягко сказала Татьяна. — Знаешь, есть такое правило в кулинарии и в жизни: если белок свернулся, его уже не выправишь. Так и с тканью, и с людьми. Нужно использовать холодную воду и немного соли, чтобы вытянуть грязь, а не втирать её глубже.
Люба только фыркнула, не поняв намека.
Кульминация наступила тридцатого декабря. В квартире стоял гвалт. Алла Семёновна громко критиковала Татьянин выбор штор, а Серега требовал «организовать закусь».
— Таня! — крикнул из комнаты Виталий. — А где мои парадные брюки? Мама хочет завтра в ресторан пойти, мы решили, что ты нас сводишь, праздник же!
Татьяна вышла в центр комнаты. В руках она держала небольшую папку. На ней был надет её лучший выходной костюм, а волосы аккуратно уложены.
— Виталик, Алла Семёновна, послушайте меня, — её голос был негромким, но в комнате мгновенно наступила тишина. — Я очень долго думала о том, что такое семья. Я думала, что это когда люди берегут друг друга. Когда муж видит, что жена валится с ног, и не приглашает табор гостей ей на шею.
— Ты чего это, Танька, мелешь? — подала голос свекровь, поджимая губы. — Мы к сыну приехали, к кровиночке!
— Вот именно, Алла Семёновна. К сыну. Поэтому я решила сделать Виталию и всем вам подарок. Сюрприз, о котором ты, Виталя, не догадывался.
Она положила на стол лист бумаги.
— Это договор краткосрочной аренды коттеджа в пятидесяти километрах от города. На все праздники. Я оплатила его полностью. Там есть баня, пять спален и огромный двор.
— О! — Серега радостно потер руки. — Вот это дело! Танюха, ну ты даешь!
— Но есть одно условие, — Таня посмотрела мужу прямо в глаза. — Я туда не еду. И в этой квартире на праздники не останется никто.
— В смысле? — Виталий нахмурился. — Как это — никто?
— В прямом. Я продала свою долю в этой квартире. Точнее, я переоформила её на фонд помощи ветеранам труда с условием моего пожизненного проживания. А сегодня… сегодня я просто уезжаю в санаторий. Одна.
Она увидела, как у Виталия отвисла челюсть.
— Ты не имеешь права! — взвизгнула Алла Семёновна. — Это же семейное гнездо! Виталя тут прописан!
— Прописан, — спокойно подтвердила Татьяна. — Но права собственности у него нет. А по закону, я, как единственный собственник, имею право распоряжаться жильем. Виталик, ключи от коттеджа на тумбочке. Такси для вас я вызвала, оно будет через пятнадцать минут. Газ я отключила, воду перекрыла. Вещи ваши собраны в коридоре.
— Таня… — Виталий сделал шаг к ней, его лицо стало пунцовым. — Ты что, бросаешь меня в такой момент? Перед мамой позоришь?
И тут Татьяна почувствовала, как к горлу подступает ком. Она вспомнила, как в прошлом году, когда она лежала с температурой под сорок, Виталий уехал с Серегой на рыбалку, бросив ей: «Ну ты же повар, сама себе морса сваришь». Она вспомнила свои руки, вечно пахнущие хлоркой и жареным луком, которыми она гладила его рубашки, пока он смотрел футбол.
— Нет, Виталик, — из её глаз скатилась одна-единственная слеза, которую она тут же смахнула. — Это ты меня бросил. Бросил давным-давно, когда перестал видеть во мне человека и начал видеть бесплатное приложение к плите. Я больше не хочу быть «своим человеком», об которого удобно вытирать ноги.
Она подхватила свой чемодан, который стоял у двери.
— Бороться можно и нужно всегда, Виталик. Но я устала бороться за нас двоих. Теперь я буду бороться за себя.
Когда она выходила из подъезда, в лицо ей ударил колючий декабрьский снег. Она села в машину, и впервые за много лет ей стало дышать легко. В зеркале заднего вида она увидела, как из подъезда гурьбой вываливается её «родня», нагруженная сумками и баулами. Впереди шел Виталий, понурый и растерянный, а за ним, причитая и размахивая руками, семенила Алла Семёновна.
Татьяна закрыла глаза. Впереди было десять дней тишины, белых простыней санатория и книг, которые она не открывала годами. Она знала, что впереди будет тяжелый развод, дележка какого-то мелкого имущества, звонки с проклятиями из деревни. Но она также знала, что больше никогда в её доме не будет пахнуть чужой беспардонностью и её собственным отчаянием.
Жизнь — это не то, что с нами случается, а то, как мы на это отвечаем. И сегодня Татьяна ответила так, как должна была ответить женщина, которая наконец-то вспомнила, что она у себя — одна.