— Ну куда же она делась? Не понимаю!
Катя перебирала содержимое шкатулки уже в третий раз, с каждым движением становясь всё более нервной. Пальцы дрожали, когда она переворачивала каждую бархатную коробочку.
— Катерина, о чём ты вообще? — Олег оторвался от телефона, недоуменно глядя на жену. — Что случилось?
— Броши нет! Бабушкиной броши! Той самой, с топазами!
Она резко повернулась к мужу, и в её глазах читалось не просто волнение — там была обида, граничащая с отчаянием.
— Так может, ты её куда-то положила? В другое место? — Олег попытался сохранить спокойствие, хотя голос жены уже заставил его насторожиться.
— Я всегда храню её здесь! Всегда! — Катя указала на шкатулку, стоявшую на туалетном столике. — Последний раз надевала на корпоратив на прошлой неделе, вернулась, положила на место. А теперь её нет!
— Может, дома у родителей оставила?
— Нет! — Катя села на край кровати, сжав виски ладонями. — Я точно знаю, что она была здесь. Олег, твоя мама приезжала в среду.
Они замолчали, избегая взглядов.
— И что? — голос Олега стал холоднее. — Ты хочешь сказать...
— Я ничего не хочу сказать! Просто констатирую факт: в среду приезжала твоя мама, а в субботу пропала брошь.
Месяц назад, когда Катя получила эту брошь в наследство от бабушки, свекровь Валентина Петровна, увидев украшение, долго рассматривала его, поворачивая в руках.
"Хорошая вещь, — сказала она тогда, разглядывая топазы на свету. — Редкая работа. Такие теперь не делают". В её голосе звучало что-то странное — не восхищение, а какое-то глубокое сожаление, словно речь шла о чём-то личном.
Катя тогда не придала этому значения. Отношения со свекровью у неё складывались непросто с самого начала. Валентина Петровна принадлежала к тем женщинам, которые считают, что никто не может быть достаточно хорош для их сыновей.
За три года брака Катя научилась терпеть её замечания о готовке — "У нас в семье борщ варят иначе". О порядке в квартире — "Когда Олежка жил дома, у него всегда было чисто". О внуках, которых всё ещё не было — "В твоём возрасте я уже двоих родила".
Катя глотала обиды, потому что Олег просил не обращать внимания, говорил, что мать всегда такая, что она скоро привыкнет. Но привыкания не происходило. С каждым визитом свекрови напряжение росло, хотя внешне они сохраняли видимость вежливости.
В среду Валентина Петровна приехала неожиданно, как обычно. Катя была дома одна, работала удалённо. Свекровь пришла с пирожками и сразу отправилась на кухню, начала доставать из пакета судочки.
— Олега нет? — спросила она, не оборачиваясь.
— На работе, — ответила Катя, стараясь сохранить дружелюбный тон. — Вечером вернётся.
— Понятно. Ну ничего, оставлю еду. Ты небось не готовишь толком, всё на работе сидишь.
Катя промолчала. Спорить было бесполезно.
— Пойду, осмотрюсь немного, — объявила Валентина Петровна, вытирая руки о фартук. — Давно не была, посмотрю, как тут у вас.
Она прошлась по квартире — заглянула в ванную, потом в спальню. Катя пыталась работать, но концентрация пропала. Она слышала, как свекровь открывает дверцы шкафов, что-то двигает, вздыхает.
— У вас тут пыль на шкафу, — сообщила Валентина Петровна, возвращаясь. — И бельё надо было бы погладить.
— Я поглажу, — механически ответила Катя, печатая письмо.
— Олег привык к порядку, — продолжала свекровь, усаживаясь на диван. — Я его так воспитывала.
Когда через полчаса Валентина Петровна наконец ушла, Катя почувствовала облегчение. Закрыв за ней дверь, она вернулась к компьютеру, стараясь не думать об очередных претензиях. Тогда она даже не подумала проверить шкатулку.
— Катя, ты понимаешь, что говоришь? — Олег встал, его лицо побледнело. — Ты обвиняешь мою мать в кpаже!
— Я не обвиняю! Я просто... Брошь исчезла, Олег! Это всё, что осталось от бабушки!
— И поэтому ты сразу решила, что мама — воpовка?
— А кто ещё мог взять? В квартире больше никого не было! Замки целы, окна закрыты, ничего другого не пропало!
Олег схватил куртку.
— Я не могу сейчас это слушать.
— Куда ты?
— К матери. Выясню всё сам.
Дверь хлопнула. Катя осталась одна в гулкой тишине квартиры. Она снова открыла шкатулку, хотя прекрасно знала — броши там нет.
Украшение досталось ей от бабушки по материнской линии, единственной, кто по-настоящему любил Катю в детстве. Когда родители разошлись и создали новые семьи, именно бабушка была тем островком стабильности, где Катя чувствовала себя нужной. Перед смеpтью бабушка позвала внучку, достала из шкатулки старинную брошь.
"Это мне подарила моя мама на свадьбу, — сказала она, вкладывая украшение в ладони Кати. — Носи на счастье. И помни: главное в жизни — это не вещи, а люди, которые рядом. И умение прощать".
Катя часто вспоминала эти слова, но сейчас они казались насмешкой. Как прощать, когда украли память о самом дорогом человеке?
Олег вернулся поздно вечером. Катя не спала, сидела на кухне с чашкой остывшего чая.
— Ну что? — спросила она, едва он переступил порог.
— Мама категорически отрицает, — устало ответил он, снимая куртку. — Она в шоке от твоих подозрений.
— Конечно, в шоке, — едко бросила Катя. — А брошь где?
— Не знаю! Может, ты действительно забыла, куда положила? Или кто-то из твоих подружек заходил?
— Никто не заходил! И я знаю, где она была!
— Катя, хватит! — Олег повысил голос. — Ты обвиняешь мою мать в воpовстве, не имея никаких доказательств! Это просто... Это за гранью!
— А мне как быть? — голос Кати сорвался. — Притвориться, что ничего не случилось?
— Извинись перед мамой. Это будет правильно.
— Извиниться? За что? За то, что у меня украли семейную реликвию?
Они не разговаривали почти неделю. Олег ночевал на диване, утром уходил на работу молча, вечером возвращался поздно. Катя чувствовала, как рушится что-то важное, но гордость не позволяла отступить. Брошь была не просто украшением — это была последняя связь с бабушкой, с её любовью и теплом.
Однажды вечером позвонила Валентина Петровна. Катя долго смотрела на высветившийся номер, прежде чем ответить.
— Алло.
— Катерина, нам нужно поговорить. Я приеду завтра.
— Валентина Петровна, я...
— Завтра в три часа. Будь дома.
Свекровь приехала точно в назначенное время. На её лице читалась обида, губы были плотно сжаты.
— Присядем? — предложила Катя, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие гостеприимства.
— Не надо. Скажу стоя, — отрезала Валентина Петровна. — Я пришла не просить прощения, потому что мне не в чем каяться. Я не брала твою брошь. Но хочу, чтобы ты поняла одну вещь, — она сделала паузу. — Я никогда тебя не любила. Да, это правда. Ты не та женщина, которую я хотела видеть рядом с сыном. Но воpовкой я не была и не буду!
Катя молча слушала, чувствуя, как внутри всё сжимается.
— Я всю жизнь одна растила Олега, — продолжала свекровь. — После того, как отец его бросил, я работала на трёх работах, чтобы поднять ребёнка. Я жила только для него. И да, я ревную его к тебе. Раньше он был только мой, а теперь... Но брать чужое? Никогда!
— Валентина Петровна, брошь не могла исчезнуть сама по себе!
— Не знаю, что там у тебя исчезло и исчезло ли вообще! — голос свекрови стал жёстче. — Может, ты просто искала повод окончательно поссорить нас? Может, тебе давно хотелось, чтобы я не приходила?
— Это не так!
— Неважно. Я пришла сказать: больше ты меня не увидишь. Ни в этой квартире, ни в своей жизни. Олег может приезжать ко мне сам. А тебя я больше знать не хочу. Живи, как хочешь.
Дверь захлопнулась. Катя стояла в прихожей, ощущая странную пустоту. Она добилась своего — свекровь больше не будет приезжать с внезапными визитами и критикой. Но почему-то вместо облегчения она чувствовала только тяжесть.
Прошло две недели. Олег уезжал к матери каждые выходные, возвращался мрачный. Разговоры между ними сошли на нет. В квартире воцарилась звенящая тишина недосказанности.
Однажды утром, собираясь на работу, Катя случайно задела сумку, которую давно не носила. Из неё что-то блеснуло. С замиранием сердца она расстегнула молнию. Там, в маленьком внутреннем кармане, лежала брошь.
Память вернулась мгновенно: в тот день, когда она надевала брошь на корпоратив, она переложила её в сумку, чтобы приколоть уже на месте. А после праздника...
"Я положила её обратно, — твердила она себе весь прошлый месяц. — Я точно помню!"
Но не положила. Бросила сумку в шкаф и забыла. А потом решила, что помнит. Память сыграла злую шутку, подменив реальность удобной версией.
Катя опустилась на пол прямо у шкафа, сжимая брошь в руке. Слёзы катились по щекам — от стыда, от облегчения, от осознания того, что она натворила.
Она разрушила хрупкое равновесие семьи из-за собственной забывчивости. Обвинила невиновного человека. Заставила мужа выбирать между ней и матерью.
Вечером, когда Олег вернулся, Катя сидела на кухне. Перед ней на столе лежала брошь.
— Нашлась, — тихо сказала она, не поднимая глаз. — В старой сумке. Я... я сама положила её туда и забыла.
Олег молча опустился на стул напротив.
— Олежа, прости. Я была не права. Во всём.
— Знаешь, что самое страшное? — медленно произнёс он. — Не то, что ты ошиблась. А то, что ты так легко поверила в худшее. О маме. О нас.
— Я позвоню ей, извинюсь.
— Она не возьмёт трубку. Мама очень гордая. Ты же знаешь.
И действительно, Валентина Петровна не ответила ни на первый, ни на второй звонок. На третий день Катя написала длинное сообщение: извинилась, объяснила, призналась в своей ошибке. Ответа не было.
— Поеду к ней, — решила Катя. — Лично извинюсь.
— Не уверен, что это поможет, — вздохнул Олег. — Но попробовать можно.
Валентина Петровна открыла дверь не сразу. Когда всё-таки впустила, её лицо было каменным.
— Проходи, — сухо сказала она.
Они сели за стол. Катя достала брошь, положила между ними.
— Валентина Петровна, я была не права. Во всём. Брошь нашлась в моей сумке. Я сама забыла, что положила её туда. И вместо того, чтобы хорошенько поискать, я... — голос Кати дрожал. — Я обвинила вас. Простите меня. Пожалуйста.
Свекровь долго молчала, глядя на брошь.
— Знаешь, Катя, — наконец произнесла она, — это украшение похоже на то, что было у моей матери. Тоже с топазами. Папа подарил ей на годовщину. Когда он умеp, мама всегда носила эту брошь, говорила, что она хранит память о счастливых днях. После её смерти брошь пропала — кто-то из родни прихватил во время похорон. Я очень переживала. Поэтому когда увидела твою, мне стало больно. Потому что я вспомнила, как это — потерять дорогую вещь. Память.
Катя слушала, и ей становилось всё более стыдно.
— Поэтому я и не могла её взять, понимаешь? — продолжала Валентина Петровна. — Я знаю, как это больно. Я бы никогда не причинила такую боль другому человеку. Даже тебе, хотя мы с тобой и не ладили.
— Мне очень жаль, — выдохнула Катя. — Я не знала. О вашей броши. О том, что вы пережили. Мне жаль, что я сразу подумала на вас.
— Да уж, приятного мало, — сухо заметила свекровь. — Но... — она помолчала. — Возможно, я сама виновата. Я действительно вела себя не лучшим образом. Всё время критиковала, придиралась. Просто мне было трудно принять, что Олег теперь не только мой.
Они сидели в тишине. Брошь лежала между ними — свидетель их общей ошибки и одновременно мост к примирению.
— Не обещаю, что всё будет как в кино, — медленно проговорила Валентина Петровна. — Характер у меня трудный, это правда. Но постараюсь быть мягче. А ты... Ты постарайся не судить слишком быстро.
— Постараюсь, — кивнула Катя.
Когда она вышла из квартиры свекрови, на душе было легче. Да, доверие нарушено. Да, отношения, возможно, никогда не станут идеальными. Но был сделан первый шаг. И этого, как ни странно, оказалось достаточно, чтобы появилась хотя бы надежда.
Вечером Катя сидела дома с Олегом, рассказывая о встрече с его матерью.
— Знаешь, — сказала она, разглядывая брошь, — бабушка перед смертью говорила мне, что главное — уметь прощать. Я тогда не поняла. А теперь понимаю.
— И что будешь делать с брошью? — спросил Олег.
— Буду носить. На память. И о бабушке. И о том, как важно не спешить с выводами.