Многие считают, что копейки не рушат судьбы. Но я знаю: самое страшное всегда начинается с пустяка. Пять тысяч, цена, за которую я до сих пор плачу. Всё в жизни бывает, это я теперь понимаю, хотя раньше верила только в справедливость да честность.
День был как день, в квартире пахло чаем с липой, и только за окном тянулся серый ленивый вечер. Я сидела на табуретке и считала мелочь в кошельке, пальцы привыкли к этим монеткам так, что ночью иной раз сны снились: будто я в банке или в сберкассе. Зина звонит неожиданно.
Вот она, первая фамилия из тех трёх, что остались на сердце, как шрамы.
— Лен, слушай, выручай, правда совсем плохо, её голос всегда такой быстрый, а тут дрожит.
— До пятницы только. Пять тысяч. Я на работе быстро отдам, зарплата вот-вот.
Мне смешно, пять тысяч, взрослые женщины, что нам эти деньги? Но у самой заначка едва-едва. Я мну угол салфетки, думаю, нельзя отказывать, жалко, подруга всё-таки, столько вместе хлебнули.
— Зин, ну ты чего? Конечно могу, просто, может, чуть попозже? У меня тут, ну, понимаешь…
— Лен, родная, — перебивает она, тут мама в больнице, и… извини, что так, но ты же знаешь, как никто меня не поймет, правда. Верну, клянусь!
Я моргаю, внутри неприятно ёкает, но голос выходит мягким:
— Хорошо, ты, главное, держись. Завтра передам через Олю.
Деньги ушли, спокойная жизнь закончилась. Первая неделя шла так, будто ничего не случилось. Потом Оля сообщила, что Зина задержалась у мамы, не может выйти на связь. «Ну вы что, взрослые, переждём, девчата свои», говорили в очереди у кассы.
Скрутило меня на следующей неделе. Дочка звонит:
— Мам, помоги, на секцию не хватает. Чуть-чуть подкинь, потом отдам.
Я про себя горько усмехнулась: всем подкинь, а как себе? Но не сказала вслух, привычка.
На работе опять говорят, что зарплату задержат, промелькнула между девчонок шутка: «У кого не занято, явно богатый». Всё бы ничего, но вечером приходит Люба, соседка этажом выше, вся с ног до головы в переживаниях.
— Лен, выручай. Я видела, ты Зине давала. Мне совсем чуть-чуть, муж уволен, Валерка завтра на школьный обед идти не сможет.
Я хотела возразить, но не смогла. Слово за словом, объясняюсь, что у меня самой теперь долг. Люба сразу отстранилась, смотрит искоса. Насмешливо выдавливает:
— Ну, если не доверяешь… видимо, не так мы дружили.
Чувствую, будто меня облили холодной водой.
На следующий день во дворе начинают перешёптываться: «Лена теперь деньги жмёт, видимо, корыстная», слышу случайно. Обида давит в горле. До того тепло было всегда с соседями, вдруг лёд.
В квартире становится неуютно. Муж молчит, про деньги ни слова, зато по вечерам взглядом сверлит, явно устал молчать о зарплате. Я не спрашиваю, сама понимаю: молчание, лучший способ сохранить остаток мира.
Как-то вечером прихожу домой, открываю дверь, а на пороге, Лариса с нашего подъезда, женщина непростая, любит правду-матку.
— Лен, тут говорят, ты с деньгами не отдала. Не по-людски это. У тебя что там, проблемы?
Я от неожиданности даже чашку выронила и молчу. Знаете, вроде бы не воровка, а чувство, как будто обокрали тебя уже не на деньги, а на доверие.
— Лар, да ты что, у меня самой… понимаешь…
— Ну-ну, уже слышали, и уходит, раздавив взглядом так, что по спине холод пробежал.
Я тяну вечера одна. Все реже звонки, ни у кого на меня нет времени, зато слухи есть у всех. Через три дня позвонила Зина.
— Лена, ты извини. Тут всё совсем плохо, не могу сейчас. Но верну, дай срок!
Я отвечаю:
— Зин, не переживай, я понимаю. Главное, чтобы у вас с мамой всё хорошо.
Но понимаю я так только на словах, внутри, раскалённая боль. Ведь из-за этих пяти тысяч я уже одна. Соседки сторонятся, муж всё чаще задерживается на работе, не хочу лезть с расспросами, но не могу не замечать: дома теперь словно воздух потяжелел.
Юля, старая подруга ещё с детства, вдруг случайно вспомнила, что у меня когда-то брала на электричку, пусть мелочь, но не отдала. И понеслось:
— Ты давно считала, кто кому что должен?
Я никогда не вела счёт между друзьями. Однако оказалось: теперь мой долг знают все, зато про свои забывают.
Раз однажды, возвращаясь из магазина, услышала Любу у подъезда, говорит своей сестре:
— Вот, Лена, рассказывала, что совесть есть, а сама просить будет стыдиться, наверное…
Я промолчала, но внутри всё рвалось: хотелось крикнуть всем, что ни разу никого не подводила!
Моя дочка даже не подозревала ни о чём.
— Мам, почему ты нервная стала? Мы ведь всегда всё вместе решали.
Горько было признать: пятитысячный долг мог бы и не существовать, если бы не моя привычка помогать всем, кроме себя.
Вечера шли мимо, дни повторялись, всё, как обычно, но праздник злых языков длился не один месяц. Любимые женщины с моего двора превратились в судей, а отношения в семье стали как стекло: тронь, расколется.
Подарить всем по пятитысячной было легче, чем объяснить свою доброту себе самой. Чертова гордость мешала позвонить и напомнить: «Зина, может, пора вернуть?» И снова думала: «А если бы у меня не стало?» Вот бы тогда эта мелкая сумма показалась слишком большой.
Промучившись так до самой весны, стала часто гулять одна, лишь бы не слышать ни шепота за спиной, ни тяжёлого молчания дома. Мне казалось: вот ещё чуть-чуть, и перестану кого-то интересовать, стану тенью среди соседей, да и родные привыкнут.
Однажды вечером меня остановила у подъезда Галина Васильевна, мудрая пожилая женщина, которой я когда-то помогла донести сумки.
— Леночка, что случилось? Ты ведь всегда светилась…
Я не выдержала и, впервые за много недель, расплакалась, как девочка, не стесняясь ни возраста, ни слёз. Рассказала всё так, как есть, не утаивая ни одного слова. Галина Васильевна слушала внимательно, переминалась с ноги на ногу, а потом обняла по-матерински:
— Глупости это всё, девочка. Деньги наживные. Выживешь, забудешь, а вот друзей настоящих мало. Только не тащи всё в себе, скажи прямо: «Да, заняла, да, жду, вот всего делов». А что тебя сплетни задевают, значит, люди не те. Человек, не кошелёк, правда?
Той ночью я почти не спала. В голове всё крутилось: а не стала ли я заложницей своего старания понравиться, чтобы люди вокруг считали меня доброй? Утром решила поговорить с мужем.
На кухне пахло варёными яйцами, он сидел за столом, читал газету. Я подсела рядом.
— Саш, давай поговорим.
Он отложил газету, посмотрел внимательно.
— О чём?
— Я устала быть хорошей для всех. У меня долгов, не материальных даже, а невидимых. Соседки теперь сторонятся, подруги, душой вытащили. Я жить так больше не могу.
Муж вздохнул, крепко пожал мне руку.
— Я вижу, как тебе тяжело. Не держи всё в себе, Лен. Зина, не последняя в жизни. Если не вернёт, мы переживём, а если настоящая подруга, попросит прощения. Всё остальное, пустое.
Мне стало легче, хоть слёзы были горячими. Через несколько дней в магазине я встретила Любу. Не отвернулась.
— Люба, — сказала я прямо, если нужна помощь, говори честно. Я не миллионерша, но не брошу. А если что, расскажи всем, как есть.
Она смутилась, опустила глаза:
— Извини, перегнула… Я подумала, что… сама не знаю, что подумала.
После этого во дворе стало тише. Или мне только казалось. Зина через месяц позвонила:
— Прости, Леночка! Вот, могу хоть понемногу, давай тысячу, потом ещё…
Я согласилась. Не из-за денег, просто была рада, что люди иногда сами осознают, что значат слова «я верну».
С годами я поняла: не то страшно, когда долг не вернули, а когда разочарования селятся внутри, и ты уже не веришь в тепло друзей. Всё можно простить, кроме предательства. А пять тысяч, что я потеряла, стали ценой за правду о людях.
Иногда мне кажется, что эта история могла случиться с кем угодно. Может, сейчас, читая мой рассказ, вы вспоминаете свою Зину или Любу. Не держите в себе доброту без меры, не раздавайте её тому, кто не умеет возвращать.
Но и не замыкайтесь, иногда одна честная беседа разрушает стены там, где пять тысяч строят непрошенный забор.
Я живу дальше. Муж рядом, дочка взрослеет, соседки снова приветствуют во дворе. Время затянуло рубцы, но напоминание осталось: не сумма важна, а то, что ты готова потерять ради мира вокруг себя. Порой это не деньги, а годы доверия, которым нет цены.