Ирина Львовна стояла у окна своей гостиной, курила вторую подряд сигарету, хотя давно обещала себе бросить, и смотрела на мокрый асфальт двора. Внизу, под балконом, на детской площадке никого не было — слякоть, промозглый ветер. Хорошая погода для тяжёлых мыслей.
Она вспоминала, как всего три года назад в такой же ноябрьский, но удивительно солнечный и хрустящий от морозца день, её сын Кирилл вёл под венец девушку по имени Варя. Невеста была в простом платье цвета слоновой кости с длинными кружевными рукавами, без фаты, с маленьким букетиком белых хризантем в руках. Она улыбалась сдержанно, но глаза сияли таким счастьем, что даже скептически настроенная Ирина Львовна на мгновение поверила в сказку.
Теперь Вари не было. И Кирилл снова жил один в своей двухкомнатной квартире в новом кирпичном доме у реки, куда они переехали после свадьбы.
Ирина Львовна, отодвинувшись от окна и погасив окурок в переполненной пепельнице, пыталась понять, где же та невидимая черта, после которой терпение перестаёт быть христианской добродетелью и превращается в патологическую глупость.
Она прошла на кухню, бесцельно поправила занавеску, тронула пальцем лист фикуса, который требовал полива. В квартире, несмотря на обжитой за сорок лет вид, пахло одиночеством. Не затхлостью, нет. Скорее, лёгкой пылью на забытых в серванте фарфоровых слониках — сувенире из Карловых Вар; ароматом старой бумаги от стен, заставленных книжными стеллажами; едва уловимым запахом остывшего кофе из немытой с утра чашки. Запахом жизни, в которой некому было сделать замечание по поводу немытой посуды.
Она сварила свежего кофе в турке, села за кухонный стол, обхватила ладонями тёплый бокал и закрыла глаза. В голове, против её воли, снова и снова прокручивалась кинолента последних трёх лет. Не связный фильм, а обрывки, яркие и тусклые кадры, звуки, запахи. Она пыталась найти точку отсчёта, момент, когда всё пошло не так. И не находила. Потому что зло, как оказалось, редко приходит с шумом. Чаще оно подкрадывается на мягких лапах бытовой лени, под маской усталости, за ширмой законного права на отдых.
***
Кирилл познакомился с Варей в небольшом частном выставочном зале на Никитском бульваре, где она работала администратором и экскурсоводом. Ему было тридцать два, ей двадцать пять. Разница, в общем-то, небольшая, но в опыте жизни целая пропасть. Он пришёл на выставку современной абстрактной скульптуры не из любви к искусству, а по работе, его архитектурное бюро «Фасад» рассматривало возможность сотрудничества с одним из представленных авторов для проекта арт-объекта в лобби нового бизнес-центра.
Варя сама подошла к нему, заметив нерешительность во взгляде. Провела короткую, но ёмкую личную экскурсию. Говорила она негромко, почти шёпотом, но очень уверенно, с лёгким, приятным немного провинциальным акцентом. Её глаза, серые и очень большие, горели искренним увлечением, когда она рассказывала о технике литья, которую использовал скульптор, о символике вытянутых металлических форм. Она была из старинного городка под Тверью, приехала в столицу семь лет назад учиться на искусствоведа, окончила университет, осталась выживать. Работа в галерее была для неё не просто заработком, а призванием, возможностью быть рядом с тем, что она любила.
Ирине Львовне сын представил её через месяц, пригласив мать на ужин. Варя пришла не с пустыми руками, она принесла огромный, румяный, обалденно пахнущий пирог с мясом, грибами и луком, собственного приготовления, от теста до начинки. И бутылку хорошего крымского вина, скромно сказав, что это от её родителей. Квартира Кирилла, обычно напоминавшая образцовый, но бездушный офис успешного холостяка — минимализм, хромированные поверхности, чёрная кожаная мебель, в тот вечер преобразилась. Девушка незаметно передвинула вазу с икеевскими сухими ветками, поставив её под торшер, разожгла принесённую с собой ароматическую свечу с запахом сандала и пачули, накрыла стол не простой клеёнкой, а вышитой вручную скатертью с орнаментом «ромбы». Казалось, она принесла не вещи, а включила какой-то тёплый, уютный свет в самом пространстве.
«Мам, ты представляешь, — говорил потом Кирилл, его обычно сдержанное лицо сияло, как у подростка, — она реставрирует старые книги! Сама, вручную, в какой-то мастерской на «Чистых прудах» помогает. И шьёт. Ты видела её сумку? Сама сшила. И на гончарном круге что-то пытается лепить на курсах. Такой… цельный человек, как будто из другого времени. Не гонится ни за чем, просто живёт и творит».
Ирина Львовна наблюдала. Варя действительно была не похожа на столичных девиц, которых она иногда видела в окружении сына, подчёркнуто гладких, дорого одетых, с отточенным, чуть циничным взглядом, оценивающим перспективы. Нет, Варя была скромной, даже несколько замкнутой, но в этой замкнутости чувствовалась не робость, а внутренняя сосредоточенность. Она внимательно, почти изучающе смотрела на всё вокруг, будто собирала материал для какой-то будущей работы. Сын явно был влюблён, очарован этой другой, нестоличной, «настоящей» жизнью, которую она олицетворяла.
И он мог себе это позволить. У него была хорошая просторная двушка с видом на реку в только что сданном доме, купленная целиком на его деньги после продажи старой однушки, доставшейся от родителей. Ипотека никогда не висела над ним дамокловым мечом.
Карьера в бюро шла уверенно в гору. В тридцать два он стал не просто ведущим архитектором, а возглавил отдел проектирования общественных пространств. Работал, конечно, как одержимый: ночи напролёт за кульманом, стрессовые согласования, частые командировки на стройки по всей стране. Но он горел своим делом, видел в нём смысл. А потом появилась Варя, и в его жизни, и без того яркой, будто включили ещё один, тёплый, мягкий светильник.
Свадьба была тихой, в узком кругу самых близких в одном из старинных особняков-ресторанов. Всего человек двадцать. Варя надела не пышное платье-облако, а элегантный кремовый костюм из шёлка и кружева, сшитый, как она позже призналась, по её эскизам знакомой портнихой. Волосы были собраны в простой, но изящный узел. Казалось, вот оно — начало прекрасной, умной, взрослой истории. Молодая талантливая пара: перспективный архитектор, строящий будущее в камне и стекле, и тонкий, чуткий искусствовед, хранящая и понимающая прошлое. Они строили планы, сидя как-то вечером на кухне у Ирины Львовны: открыть когда-нибудь, через пару лет, маленькую мастерскую-галерею. Кирилл проектировал бы пространство, Варя занималась бы наполнением, искала таланты, проводила вечера искусств. Мечтали, смеялись. Ирина Львовна варила кофе и думала: «Слава Богу. Нашёл свою половинку».
Варя переехала к Кириллу сразу после росписи. И почти так же сразу, через четыре месяца, забеременела. Кирилл, узнав, замолчал на долгую минуту, глядя в окно, потом обнял её, уже съёжившуюся от неизвестности.
— Ничего, — сказал он тихо, но твёрдо. — Значит, так надо. Галерея подождёт. Главное, чтобы ты и малыш были здоровы.
Ирина Львовна заметила первые, едва уловимые трещины в идеальной картинке ещё до новости о ребёнке, месяца через два после свадьбы. Она приехала неожиданно, без звонка, с только что испечённым яблочным штруделем. Дверь открыла Варя. Девушка была в махровом халате с выцветшими единорогами, босоногая, с неубранными, собранными в небрежный хвост волосами. На лице следы вчерашней косметики.
— Кирилл на работе, — буркнула она, не улыбаясь и не приглашая внутрь.
Но Ирина Львовна, сделав вид, что не заметила холодного приёма, всё равно вошла, сказав: «Я ненадолго, пирог принесла». Воздух в квартире ударил её в нос. Он был тяжёлым, спёртым. Пахло не свежей едой, воском и лавандой, как бывало раньше, когда здесь бывала Варя, а застоявшимся воздухом, немытой посудой в раковине, подгоревшим маслом и каким-то сладким, удушливо-тяжёлым парфюмом, которым явно пытались этот коктейль запахов перебить. В гостиной, на дорогом дизайнерском столе из светлого дуба, стояли вчерашние тарелки с засохшими остатками лапши, кружка с недопитым чаем, а в блюдце вместо пепельницы плавали несколько окурков. Книги Вари по искусству, которые раньше бережно стояли на отдельной полке, теперь были сдвинуты в угол на полу, и на них аккуратной горкой лежали коробки от новой кофемашины, утюга с парогенератором и какой-то косметической лампы.
— Заболела, что ли, Варюша? — осторожно спросила Ирина Львовна, стараясь, чтобы в голосе звучала только забота.
— Устаю, — сухо ответила невестка, плюхнувшись на диван и потянувшись к пульту от телевизора. — Работа дурацкая, публика грубая, хамская. Одни понты, а в искусстве ни бельмеса.
Потом был разговор с Кириллом, когда он заскочил к матери на пару минут между встречами. Он отмахивался, выглядел усталым, но пытался сохранять оптимизм:
— Мам, не придирайся. Ей тяжело адаптироваться. Она не избалована, не из той среды. Работа в этой галерее её действительно выматывает, там один сплошной гламурный ширпотреб, а она человек глубокий. Вот уволится, отдохнёт, всё наладится. Нужно просто поддержать её.
Она уволилась. Как только тест показал две полоски. Сказала, что начальница придирается, заставляет носить каблуки и улыбаться идиотам, покупающим картины под интерьер. Кирилл, выслушав долгую тираду о унижениях и непонимании, лишь вздохнул, погладил её по голове и сказал: «Не беда. Отдохнёшь. Как раз время подумать о будущем, может, курсы какие пройти…»
Отдых начался.
Ирина Львовна видела, как неделя за неделей меняется не только обстановка в квартире, но и её сын. Он по-прежнему пропадал на работе, но теперь, приезжая домой далеко за полночь, бледный от усталости, он шёл не в чистую, прохладную, застеленную свежим бельём спальню, а в душную, захламлённую берлогу. Он молча снимал пиджак, закатывал рукава дорогой рубашки и начинал убирать. Собирал разбросанную по стульям и дивану одежду, складывал в корзину для белья. Мыл гору посуды, скопившуюся за день. Выносил переполненный мусор. Потом шёл на кухню и готовил себе на быструю руку макароны с сыром, яичницу, варил пельмени. Варя в это время лежала на диване в том же халате, уткнувшись в огромный планшет, с наушниками в ушах, и смотрела бесконечные сериалы или листала соцсети. Иногда она громко смеялась над чем-то на экране. Звук её смеха в захламлённой, грязной квартире звучал противоестественно.
— Меня тошнит от запаха жареного, — говорила она, не отрывая глаз от планшета, если он робко спрашивал, не хочет ли она жареной картошки.
— У меня, знаешь, тоже голова начинает болеть от запаха несвежего белья и вида этого… хаоса, — парировал он как-то раз, уже не выдержав, когда обнаружил, что чистых полотенец в ванной нет уже третий день.
— Ты что, меня убираться заставляешь? Я же в положении! Я ношу твоего ребёнка! — вспыхивала она, выдёргивая наушники. Её серые глаза, прежде такие ясные, теперь сверкали обидой и холодной агрессией. — Ты должен меня беречь, а не упрекать!
И Кирилл отступал. Молча шёл мыть ванную или заказывал уборку через приложение, тратя в месяц сумму, сопоставимую с зарплатой Вари в галерее.
Родилась Алиса. Прекрасная, здоровая девочка с ямочками на щеках и огромными синими глазами отца. Роды были трудными, Варя перенесла их тяжело. Ирина Львовна надеялась, что материнство, этот великий шок, это чудо, изменит Варею, откроет в ней какие-то новые, глубокие, тёплые струны, разбудит инстинкты заботы и любви.
Вышло с точностью до наоборот. Варя словно восприняла факт рождения ребёнка как окончательную, железобетонную индульгенцию, как освобождение от любых земных обязанностей навсегда. Весь её мир, и без того сузившийся до размеров квартиры, теперь сжался до трёх точек: диван, смартфон и кроватка ребёнка, крики из которой она, впрочем, почти не слышала, потому что в ушах почти постоянно были наушники с шумоподавлением. «Я нервничаю от её плача, мне нужен покой», — заявляла она.
Кирилл, видя, что своими силами не справиться, нанял няню на полдня, пять дней в неделю. Няня — женщина лет пятидесяти, Тамара, бывший воспитатель детского сада, приходила в девять, гуляла с Алисой, готовила еду на день, гладила бельё, прибиралась. Варя восприняла это как должное, как наконец-то восстановленную справедливость. Она даже перестала делать вид, что занята чем-то полезным. Теперь она могла целый день без помех лежать, смотреть сериалы, заказывать через интернет кучу ненужных вещей — одежду для себя и ребёнка, которая надевалась один раз, косметику, декоративные подушки, странные кухонные гаджеты. Счета приходили Кириллу. Он платил, стиснув зубы. Он объяснял себе, что это цена её спокойствия, а значит, и спокойствия ребёнка.
Когда Алисе было около года, а Тамара работала уже полгода, у Кирилла случился аврал — срыв сроков на ключевом объекте, угроза огромных штрафов. Ему пришлось вложить в проект почти все свободные средства, чтобы нанять дополнительных подрядчиков и вытащить ситуацию. Однажды вечером он, бледный от недосыпа и стресса, сказал Варе, что придётся временно, на месяц-два, сократить расходы и отменить няню.
— Это ненадолго, — говорил он, стараясь звучать спокойно. — Проект выправим и всё вернётся. А пока… пока придётся справляться самим. Я буду помогать, как могу. Мама тоже…
Он не успел договорить. Варя устроила сцену, какую он не видел даже в самых дурных снах. Она кричала, что он нищеброд, что обманул её, заманил в ловушку, что она мать его ребёнка, а не бесплатная прислуга, что он обязан обеспечивать семью на должном уровне, а если не может, тогда зачем он вообще нужен? Слёзы, истерика, битьё кулаками по подушкам.
Алиса, напуганная криками, рыдала в своей кроватке. Кирилл стоял посреди гостиной, глядя на это представление, и чувствовал, как внутри у него что-то опускается, холодеет и каменеет.
— Обеспечивать, — тихо повторил он про себя ключевое слово, прозвучавшее в её крике. Оно повисло в воздухе, огромное и безобразное.
«Обеспечивать». Это слово стало лейтмотивом, сутью их отношений в понимании Вари. Кирилл обеспечивал. Квартиру, еду, одежду, памперсы премиум-класса, няню, курсы дорогого массажа и йоги для Вари «для восстановления после родов», новую люстру стоимостью со среднюю месячную зарплату, которую она увидела в инстаграме у какой-то блогерши, абонемент в спа-салон, очередной айфон, потому что старый «тормозил»… Он работал на износ, превращаясь в эффективную, молчаливую машину по добыванию денег.
А сам он перестал существовать, как человек. Его усталость, его стрессы, его редкие радости от удачного проекта — ничто из этого не интересовало Варю. Их разговоры, если их можно было так назвать, свелись к её монологам-требованиям и его коротким ответам: «Хорошо», «Улажу», «Куплю».
Переломный момент случился прошлой осенью, за год до сегодняшнего дождя. Кирилл серьёзно заболел. Подхватил какой-то жуткий вирус на стройке в промозглую погоду. Температура подскочила под сорок, ломило всё тело, дикий кашель разрывал грудь. С работы он отпросился впервые за много лет, просто потому что физически не мог подняться с кровати. Он лежал в своей спальне, в полубреду, забытый, брошенный в своей же собственной квартире, как ненужная старая вещь. Варя ходила мимо открытой двери, вела с подругой по телефону оживлённую, эмоциональную дискуссию о достоинствах и недостатках разных люксовых брендов тональных кремов. Алиса, уже полуторагодовалая, плакала в соседней комнате. Плач становился всё отчаяннее. Кирилл, превозмогая слабость и головокружение, скинул с себя одеяло, кое-как поднялся и, держась за стены, поплёлся в детскую. Девочка сидела на полу возле кроватки и ревела, потирая лобик. Он поднял её, укачал, уложил обратно, сам едва не падая от слабости. Ему ужасно хотелось пить и есть. Он не ел с утра.
Он поплёлся на кухню, надеясь найти хоть что-то. Кухня была в привычном состоянии — раковина полная, стол завален упаковками от детского питания и чашками. Он открыл шкафчик, где хранился чай. Последний пакетик его любимого эрл-грея. Он взял чашку, попытался налить в чайник воды, но руки тряслись. В этот момент в кухню вошла Варя. Она молча, не глядя на него, взяла из его ослабевших пальцев пакетик чая, заварила себе в большой кружке, добавила мёд из банки, потом открыла холодильник, достала последний йогурт, и, не произнеся ни слова, прошла мимо него обратно в гостиную, к телевизору. Он стоял, прислонившись к косяку, и смотрел ей вслед. Через минуту из гостиной донёсся её смех над шуткой какого-то телевизионного ведущего.
Он медленно опустил взгляд на кухонный стол. Рядом с плитой стояла солонка, прозрачная, с деревянной крышечкой. Она была пуста, совершенно пуста. Несколько крупинок соли на дне.
Он стоял, глядя на эту пустую солонку, слушал счастливый смех жены из соседней комнаты, и в нём что-то тихо, окончательно и бесповоротно перегорело. Абсолютная, леденящая, ясная пустота и понимание. Понимание того, что здесь, в этих стенах, которые он с такой любовью выбирал, в этом пространстве, которое он надеялся наполнить жизнью, он не муж, не отец, не любимый человек. Он — функция, источник ресурсов. Живой банкомат и администратор по бытовым вопросам. И если он сломается, перестанет выполнять свою функцию, его просто заменят на новый, более исправный агрегат, не моргнув глазом.
Через неделю, когда он более-менее оправился от болезни, он вызвал Варю на разговор. Сделал это утром, когда она была относительно спокойна, а Алису забрала на прогулку Тамара (няня к тому времени вернулась). Он сказал ей всё спокойно, ровно, без эмоций, которые, как он обнаружил, в нём уже полностью иссякли, выгорели дотла.
— Варя, нам нужно разъехаться. Я подаю на развод. Квартира оформлена на меня, это подтверждено всеми документами. Я снимаю для тебя и Алисы на год хорошую, полностью меблированную квартиру в этом же районе, в десяти минутах ходьбы. Алиса будет жить с тобой, я буду выплачивать алименты, размер которых обсудим с юристом, но они будут значительными. Я буду участвовать в её жизни ежедневно, забирать к себе на выходные, проводить с ней отпуск. Я остаюсь её отцом. Но жить вместе, быть мужем и женой мы больше не будем.
Она сначала не поняла. Посмотрела на него удивлёнными глазами, как смотрят на внезапно сломавшийся, но очень нужный бытовой прибор — микроволновку или стиральную машину.
— Ты что, с ума сошёл? — спросила она без особого волнения, больше с недоумением. — Из-за чего? Я же ничего не сделала! Я твоя законная жена, мать твоего ребёнка!
— Именно, — тихо, но очень чётко ответил он. — Ровным счётом ничего.
Потом, конечно, пришёл шквал. Когда он начал конкретные действия — нашёл квартиру, принёс договор аренды, — Варя поняла, что это не блеф. Приехала её мать, Людмила Степановна, круглолицая, взъерошенная женщина в потрёпанной дублёнке и с сумкой-тележкой. Она не стучала, а долбила в дверь кулаком, а когда Кирилл открыл, ворвалась в прихожую с воплем:
— Подлец! Выгнал мать с младенцем на улицу! У любовницы, поди, уже гнездо свил!
Кирилл молча слушал этот поток, стоя в дверях, заложив руки за спину. Он смотрел не на орущую тёщу, а на Варю, которая стояла сзади, капризно поджав губы и вытирая слёзы, которые, как он заметил, не текли по её щекам, а аккуратно вытирались уголком салфетки.
— Квартира уже найдена, — сказал он, когда Людмила Степановна сделала паузу, чтобы перевести дух. — Завтра можно заселяться. Вот ключи и адрес. Алису, как мы договаривались, я заберу в пятницу вечером и верну в воскресенье. Все контакты моего юриста в этом конверте. Со всеми претензиями к нему.
Он не стал ничего больше объяснять, просто закрыл дверь. Скандал бушевал за тонкой, но прочной створкой ещё с полчаса — крики, угрозы, причитания. Потом всё стихло.
***
Ирина Львовна допила уже совсем холодный кофе. За окном дождь усилился, превратился в сплошную серую стену, за которой едва угадывались контуры деревьев и соседних домов. В квартире было тихо — только тиканье старых настенных часов в коридоре да отдалённый гул города за стеклом.
Она взяла телефон, нашла в списке контактов номер сына. Палец замер над кнопкой вызова. Ей хотелось позвонить, услышать его голос, сказать что-то вроде: «Я понимаю тебя, сынок». Но слова застревали в горле, казались ей слишком незначительными для той чудовищной цены, которую он заплатил за своё освобождение. Он потерял веру в семью, ради которой, он думал, стоило так много работать и терпеть. Его дочь, его маленькая Алиса, теперь будет расти между двумя домами, станет «ребёнком развода» со всеми вытекающими травмами. Его будут осуждать «добрые» и «правильные» люди — соседи, дальние родственники, даже некоторые знакомые: «Бросил жену с маленьким ребёнком! Какой же эгоист! Да из-за чего? Из-за того, что жена не готовила и не убиралась? Не мужчина!»
Они никогда не поймут. Потому что речь шла не об уборке и не о готовке. Не о беспорядке в квартире. Речь шла о соли. О той самой, простой, бытовой, незаметной соли человеческого участия, заботы, минимального внимания. Без этой соли любая, даже самая сытная, комфортная, обеспеченная жизнь превращается в пресную, безвкусную, тоскливую пустыню. Кирилл медленно умирал от жажды в доме, где были полные шкафы дорогой еды, но не было ни одной кружки воды, поданной с любовью, ни одного вопроса: «Как ты?» Он задыхался в атмосфере полного, ледяного равнодушия. И он выбрал уйти.
Ирина Львовна вздохнула, тяжёлым, усталым вздохом, и подошла к окну. Она приложила ладонь к холодному стеклу. Где-то там, в другом конце этого огромного, мокрого от дождя города, в своей теперь уже чистой, просторной и очень тихой квартире с видом на реку, её сын, наверное, сидел один. Может быть, пил чай, или просто смотрел в окно на те же самые дождевые потоки. И, возможно, впервые за долгие-долгие годы ему не нужно было никому ничего доказывать, ни перед кем оправдываться, ни от кого ждать хоть каплю тепла. И соль в солонке на его кухонном столе теперь была.