Часть 1. ЛЮБИТЬ — ЭТО ИДТИ НА УСТУПКИ?
Дождь стучал по окну кухни монотонным, унылым ритмом. Я протирала одну и ту же тарелку, глядя в темноту за стеклом, в то время как за моей спиной разворачивалась драма. Не просто семейный спор — война тихих интонаций и взглядов, вонзающихся, как лезвия.
— Я просто не понимаю твоей принципиальности, Катя! — голос мужа, Максима, звучал сдавленно, как будто его сжимали тиски. — Речь идет о будущем нашего сына! Квартира в центре! Это не подарок, это инвестиция в его жизнь.
Я медленно повернулась, положив полотенце на стол. Напротив, на барном стуле, сидела она. Свекровь, Валентина Петровна, изысканно одетая, с чашкой эспрессо в тонких пальцах. Она не участвовала в споре напрямую. Она его запустила, как часовой механизм, и теперь наблюдала за работой шестеренок.
— Инвестиция, — повторила я без эмоций. — Ценой того, что я должна забеременеть в течение трех месяцев. Как собачка по команде. И уйти с работы. На которую, напомню, я устроилась пять лет назад. Которая мне нравится.
— Не «как собачка», — мягко, почти сладко вмешалась Валентина Петровна. — Как мать. Как хранительница очага. Я просто хочу видеть свою семью крепкой, завершенной. Два ребенка — это гармония. А эта ваша суета… Ты устаешь, Максим нервничает. Квартира — это стабильность. Я готова передать её вам. Но я должна быть уверена, что вы сосредоточены на главном.
— Мама предлагает нам шанс, которого у других нет! — Максим подошел ко мне, пытаясь взять за руки. Я отстранилась. — Мы же хотели второго? Просто… чуть позже.
— Позже — это когда мы оба будем к этому готовы, Макс! А не когда нам ставят ультиматум! И почему условия только ко мне? Почему ты не должен, к примеру, сменить работу или… отказаться от своей мастерской в гараже?
Он помрачнел. Гараж с его токарным станком и старыми мотоциклами — его отдушина.
— Не переходи на личное, — проворчал он.
Я видела, как в глазах свекрови мелькнуло что-то вроде удовлетворения. Она ловила каждое наше слово, каждый жест, как строгий режиссер.
— Я не тороплю вас с решением, дети, — она поднялась, поправляя жемчужное колье. — Подумайте. Вместе. Квартира ждет семью. А я просто стареющая женщина, которая мечтает о внуках и покое.
Она ушла, оставив за собой шлейф дорогих духов и тяжелую, гнетущую тишину.
Начались недели холодной битвы. Максим пытался быть ласковым, но в его ласке сквозила цель. Он показывал фотографии просторных комнат в том самом доме, «случайно» оставлял на столе брошюры о витаминах для беременных. Мы спали спиной друг к другу. Ворочались в темноте.
— Ты меня не любишь, что ли? — спросил он как-то ночью, и в его голосе была неподдельная боль. — Разве любовь — это не идти на уступки?
— Любовь — это не ставить человека перед выбором, — прошептала я в ответ. — А твоя мать делает именно это. Она покупает нас, Макс. Покупает нашего будущего ребенка.
Он не ответил. Стена между нами росла, кирпичик за кирпичиком.
Часть 2. ПРИЗРАК ГАРАНТИРОВАННОГО БУДУЩЕГО
На семейном ужине по поводу дня рождения Валентины Петровны она снова завела разговор о семейных ценностях, плавно перейдя к теме моей «излишней самостоятельности». Что-то во мне щелкнуло, порвалось.
— Хорошо, — сказала я неожиданно громко. Максим и свекровь замолчали, удивленно глядя на меня. — Я согласна.
Максим замер, в его глазах вспыхнула надежда. Валентина Петровна снисходительно улыбнулась.
— На что именно?
— На все условия. Я уволюсь, мы начнем «работать» над вторым ребенком. Но. — Я сделала паузу, глядя прямо на неё. — Я хочу увидеть документы на квартиру, перед тем как подписывать заявление об увольнении. Чтобы понимать, на что иду.
Улыбка на лице свекрови застыла, а затем медленно сползла, как маска. В глазах замельтешили крохотные, почти невидимые чертики паники.
— Катя, это невежливо! Ты что, не доверяешь мне? Своей семье?
— После всего, что было, — я посмотрела на Максима, который растерянно молчал, — я хочу конкретики. Ключи, договор дарения в процессе оформления… Что-то осязаемое.
— Да что с тобой разговаривать! — вдруг вспылил Максим, вставая. — Мама предлагает нам сказку, а ты ведешь себя так!
— Нет, Максим, — тихо, но очень четко сказала Валентина Петровна. Все замерли. Её голос потерял всю слащавость, став сухим и холодным, как зимняя ветка. — Катя ведет себя… правильно. Умно.
Она отпила глоток воды, собираясь с мыслями. Комната повисла в напряженной тишине.
— Квартиры… нет, — выдохнула она.
Максим остолбенел. Я, приготовившись ко лжи, к отговоркам, почувствовала, как почва уходит из-под ног от этой неожиданной прямоты.
— Как… нет? — выдавил он.
— Её не существует. Вернее, она существует, но она давно сдается. Деньги я трачу на жизнь. — Она не смотрела на сына, её взгляд был прикован к узору на скатерти. — Это была проверка.
— Проверка? — Максим ударил кулаком по столу, зазвенела посуда. — Мама, ты сошла с ума? Из-за какого-то теста мы… мы чуть не…
— Чуть не разрушили семью? — закончила я. И впервые за многие недели в моей душе вместо гнева забрезжило что-то вроде понимания. — В этом и была ваша цель?
Валентина Петровна подняла на меня глаза. В них не было ни злобы, ни торжества. Только глубокая, непролазная усталость и… странная горечь.
— Нет. Цель была — понять, что для вас важнее. Семья, ваш брак, ваши чувства — или призрак гарантированного будущего. И я увидела, — её голос дрогнул, — что призрак оказался сильнее. Максим готов был продавить тебя ради мифа. А ты готова была сломаться.
Она встала, пошатываясь.
— Я боялась, что ты, Катя, — расчетливая. Что ты с нами из-за перспектив. А оказалось, что мой собственный сын… — она не договорила, махнув рукой. — Простите. Мне нечем вас больше искушать. Живите как знаете.
Она вышла из комнаты, оставив нас двоих среди развалин праздничного стола и таких же развалин нашего доверия.
Максим сидел, опустив голову в ладони. Я смотрела на его согнутую спину, и во рту был горький привкус — не победы, а пустоты.
Он поднял на меня заплаканные глаза.
— Прости. Я был слеп. Я так хотел для нас лучшего, что не разглядел тебя.
— Не для нас, Макс, — тихо сказала я. — Для себя. Ты хотел легкого решения.
Мы молчали долго. Дождь за окном кончился. В разрыве туч показался бледный лунный серп.
— Что будем делать? — спросил он, и в его голосе была детская потерянность.
— Не знаю, — честно ответила я. — Но теперь мы будем делать это, глядя правде в глаза. А это уже начало.