— Ты сдал в ломбард серьги моей прабабушки, которые передаются в нашем роду по наследству, чтобы сделать ставку на спорт? Ты предал память моей семьи ради своего азарта! Мне плевать на твои долги и твои «верняки»! У тебя есть час, чтобы найти деньги и вернуть серьги, а потом ты исчезаешь из моей жизни навсегда!
Полина произнесла это негромко, но с такой плотностью звука, будто забивала гвозди в крышку гроба. Она стояла посреди спальни, сжимая в руке темно-синюю бархатную коробочку. Крышка шкатулки была откинута назад, словно сломанная челюсть, демонстрируя две сиротливые, крошечные вмятины на белом атласе. Там, где еще утром лежали крупные алмазы старой огранки в тяжелой платиновой оправе, теперь зияла бархатная пустота.
Кирилл стоял у окна, нервно теребя край плотной портьеры. Он не выглядел виноватым — скорее пойманным с поличным школьником, который уверен, что сейчас наплетет с три короба, и взрослые поверят. От него пахло потом, дешевым дезодорантом и той специфической кислой ноткой адреналина, которая всегда сопровождает людей, поставивших на кон больше, чем могут себе позволить. Его глаза лихорадочно бегали по комнате, избегая встречи с прямым, тяжелым взглядом жены.
— Поля, ну зачем ты так сразу… «предал», «исчезаешь», — Кирилл дернул плечом и наконец повернулся к ней всем корпусом. Его лицо лоснилось, на лбу выступила испарина, но губы растянулись в заискивающей, кривой улыбке. — Ты драматизируешь. Это не продажа, солнце. Это залог. Краткосрочный заём. Понимаешь? Финансовый инструмент. Они там лежат в сейфе, в целости и сохранности. Никто их не переплавит, с ними ничего не случится.
— Финансовый инструмент, — повторила Полина мертвым голосом. Она захлопнула коробочку с сухим щелчком, прозвучавшим в тишине комнаты как выстрел. — Ты украл вещь, которая пережила блокаду. Моя бабушка меняла хлеб на лекарства, но серьги сохранила, чтобы передать их маме, а мама — мне. А ты отнес их скупщику, потому что «Бавария» играет с аутсайдером?
Кирилл оживился. Упоминание матча сработало как триггер, мгновенно переключив его из режима оправдывающегося мужа в режим одержимого фанатика. Он сделал шаг к ней, активно жестикулируя, словно продавец пылесосов, пытающийся впарить ненужный товар.
— Вот именно! Ты не понимаешь, это железобетонный вариант! Коэффициент — сказка, букмекер ошибся, они не учли травму основного вратаря у соперников. Я полгода слежу за статистикой, Полина! Это не гадание на кофейной гуще, это чистая математика. Я верну серьги завтра утром. И сверху принесу еще сто пятьдесят тысяч. Мы в отпуск поедем, как ты хотела. На Мальдивы. Или шубу тебе купим. Ну?
Он улыбался, и в этой улыбке было что-то маниакальное. Полина смотрела на него и чувствовала, как внутри, в районе солнечного сплетения, сворачивается в тугой узел холодное презрение. Это был не Кирилл, с которым она жила три года. Это было существо, оболочка, набитая цифрами коэффициентов, жаждой легкой наживы и абсолютным равнодушием к тому, что дорого другим.
Полина медленно подошла к туалетному столику и положила пустую коробочку перед зеркалом. В отражении она увидела свое лицо — бледное, с идеально наложенным вечерним макияжем. Она собиралась в театр. Билеты лежали в сумочке. Платье глубокого изумрудного цвета идеально подходило под те самые серьги. Теперь этот образ казался ей нелепым, как маскарадный костюм на похоронах.
— Мне не нужна шуба, — тихо сказала она, глядя на отражение мужа за своей спиной. — И Мальдивы твои, купленные на ворованные деньги, мне не нужны. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты залез в мою душу грязными руками.
— Да не ворованные они! — взвился Кирилл, и голос его сорвался на визг. — Что ты заладила! Я взял взаймы у семейного бюджета. У нас же общий бюджет? Общий. Я глава семьи, я принял инвестиционное решение. Ты же не спрашиваешь меня каждый раз, когда покупаешь крема свои за бешеные тысячи? Вот и я решил прокрутить активы. Серьги просто лежат. Пылятся. Это мертвый капитал. А деньги должны работать.
— Мертвый капитал… — Полина развернулась к нему так резко, что подол платья хлестнул её по ногам. — Ты, человек, который за три года не смог накопить даже на зимнюю резину и ездит на лысой, учишь меня обращаться с активами? Ты называешь память о моей семье «мертвым капиталом»?
— Началось, — Кирилл закатил глаза и демонстративно выдохнул, плюхнувшись на пуф. Он достал смартфон, экран которого тут же озарил его лицо мертвенно-бледным светом. — Опять ты меня пилишь. Вечно ты всем недовольна. Я кручусь, ищу варианты, хочу как лучше, чтобы мы жили достойно, а не от зарплаты до зарплаты. А ты только и можешь, что попрекать. Ну взял я их. Взял! И что? Мир рухнул? Нет. Через два часа матч закончится, я сниму кэш, поеду и выкуплю. Делов-то.
Он уткнулся в экран, и его палец привычно заскользил по ленте приложения, обновляя счет матча. Для него разговор был окончен. Проблема казалась ему несущественной, раздутой женской истерикой.
— Два часа, — Полина подошла к нему вплотную. — Ты сказал, матч закончится через два часа?
— Ну да, второй тайм только начался, там добавленное время будет… — пробормотал он, не отрываясь от экрана. — О, угловой! Давай, родные, давите!
Полина смотрела на его склоненную голову, на редеющие волосы на макушке, на подрагивающие пальцы. В ней не осталось ни капли любви, ни грамма сочувствия. Только холодный расчет и брезгливость, как если бы она обнаружила на кухне огромного таракана.
— Слушай меня внимательно, инвестор, — она произнесла это четко, разделяя слова. — У ломбарда на Ленина, куда ты, скорее всего, и поперся, потому что он единственный работает круглосуточно на прием, а на выдачу — до восьми, есть четкий график. Сейчас восемнадцать тридцать.
Кирилл на секунду оторвался от экрана, моргнул, переваривая информацию.
— У тебя нет двух часов, — продолжила Полина. — У тебя есть час, чтобы найти деньги. Не выиграть, Кирилл. Найти. Занять у друзей, взять микрокредит, продать почку — мне все равно. Если в восемь вечера серег не будет здесь, на этом столике, я не буду менять замки. Я просто вышвырну тебя.
— Ты блефуешь, — усмехнулся он, снова глядя в телефон. — Из-за цацок семью не рушат.
— Семью рушат из-за крысятничества, — отрезала Полина. — Время пошло. Тик-так.
Минутная стрелка на настенных часах двигалась с равнодушием палача, отмеряющего последние мгновения перед казнью. В комнате сгущались сумерки, но никто не включил свет. Единственным источником жизни в этой душной, липкой тишине был экран смартфона, прижатый к лицу Кирилла.
Полина сидела в глубоком кресле в углу комнаты, не меняя позы. Она всё еще была в изумрудном платье, с прямой спиной, положив руки на подлокотники, словно королева в изгнании, наблюдающая за падением собственного королевства. Она не плакала, не заламывала руки. Внутри неё, там, где раньше жило доверие, теперь была выжженная пустыня. Она изучала мужа, как энтомолог изучает жука, насаженного на булавку.
Кирилл сидел на краю дивана, сгорбившись, и мелко тряс ногой. Эта вибрация передавалась по полу, и Полина чувствовала её подошвами туфель. Он что-то бормотал себе под нос, его губы шевелились в беззвучной молитве богам азарта.
— Давай, пас на фланг… Ну же, идиот, открывайся! — прошипел он, дернув головой. — Судья, ты слепой?! Там же офсайд был!
— Сорок минут, — произнесла Полина. Её голос прозвучал буднично, как объявление остановки в метро. — Ломбард не будет ждать, пока судья протрет очки.
— Не каркай! — огрызнулся Кирилл, не отрывая взгляда от крошечных фигурок на экране. — Ты сбиваешь удачу. Я чувствую, сейчас будет гол. Я вижу поле, Полина, я понимаю динамику игры. Они поджали их к штрафной. Сейчас… сейчас…
Он облизнул пересохшие губы. На его виске пульсировала жилка. Это было зрелище жалкое и страшное одновременно. Взрослый тридцатилетний мужчина, превратившийся в раба светящегося прямоугольника. Он был накачан дофамином под завязку, он уже жил в той реальности, где ставка сыграла, где он — победитель, швыряющий пачки денег на стол.
— Знаешь, что самое страшное? — спросила Полина, разглядывая свой маникюр. — Не то, что ты вор. А то, что ты даже не понимаешь, что ты вор. Ты искренне веришь, что «одолжил».
— Я куплю тебе новые! — вдруг выпалил Кирилл, поворачиваясь к ней с горящими, безумными глазами. — Лучше! Современные! С бриллиантами чистой воды, а не с этим старьем мутным. И кофемашину нормальную куплю, а не то барахло, что у нас стояло. Jura куплю, за сотку! Будешь пить капучино как в кофейне!
Полина замерла. Её пальцы впились в обивку кресла.
— Кофемашину? — переспросила она очень тихо. — Наша кофемашина сломалась месяц назад. Ты сказал, что сгорел термоблок и ремонт стоит дороже новой. Ты отвез её в сервис…
Она замолчала, и тишина в комнате стала плотной, как вата. Кирилл осекся. Он понял, что сболтнул лишнее в пылу азартной горячки. Он отвел глаза, снова уткнувшись в телефон, но его уши предательски покраснели.
— Ну… да, — пробормотал он неохотно. — В сервис. Там сказали — на запчасти только. Я и продал. За копейки.
— Ты продал рабочую кофемашину, которую подарили мои родители, — утвердительно сказала Полина. Это был не вопрос. Пазл складывался. — А деньги проиграл.
— Не проиграл, а инвестировал в оборот! — взвизгнул он. — И не рабочую, она глючила! И вообще, что ты считаешь? Я тебе говорю — куплю я тебе этот «Jura»! Сейчас подниму куш, и всё купим! И серьги, и машину, и блендер твой дурацкий!
— И блендер, — эхом повторила Полина. — Который «потерялся при переезде на дачу».
Она закрыла глаза на секунду. Господи, какой же она была слепой. Вещи исчезали из дома постепенно, по одной, как зубы у цинготного больного, а она верила его сказкам про поломки, потери и неудачные ремонты. Она жила с паразитом, который методично обгладывал их быт до костей.
— Двадцать минут, Кирилл, — сказала она, открывая глаза. Взгляд её стал совсем ледяным. — Матч заканчивается. Если твоя «Бавария» не забьет, у тебя не останется даже надежды. А у меня не останется мужа. Хотя, его уже давно нет. Есть только лудоман, который выносит из дома всё, что не прибито к полу.
— Заткнись! — заорал он, вскакивая с дивана. Телефон в его руке дрожал. — Восемьдесят седьмая минута! Штрафной! Это верняк! Сейчас Левандовски положит в девятку! Смотри! Смотри, дура, как делаются деньги!
Он подбежал к ней и сунул экран прямо ей в лицо. Там, на зеленом газоне, маленькие человечки готовились к удару. Кирилл тяжело дышал, его зрачки были расширены так, что почти не было видно радужки. Он был в экстазе. Он уже тратил выигрыш, он уже видел себя королем мира.
— Если он не забьет, — спокойно сказала Полина, отодвигая его руку, — ты пойдешь искать деньги. Пешком. Бегом. Ползком. Но если серег не будет…
— ЗАБЬЕТ! — рявкнул Кирилл, не слушая её. Он впился взглядом в экран, словно мог силой мысли направить мяч в ворота. — Давай, родной… Давай…
Время растянулось. Секунды капали, как яд. Полина смотрела не на экран, а на лицо мужа. Она видела, как надежда борется со страхом, как жадность искажает черты, превращая знакомое лицо в уродливую гримасу. Она ждала финала. Не матча. А финала их брака, который, по сути, закончился еще тогда, когда пропал первый «сломанный» блендер.
— Удар! — выдохнул Кирилл.
В комнате повисла тишина. Только из динамика телефона донесся разочарованный гул трибун и взволнованный голос комментатора, сообщающий о том, что мяч прошел в считанных сантиметрах от штанги.
Лицо Кирилла посерело. Улыбка сползла, обнажив растерянность ребенка, у которого отняли конфету.
— Штанга… — прошептал он, опуская руку с телефоном. — Как штанга? Этого не может быть. Это была стопроцентная позиция.
— Время, Кирилл, — Полина поднялась с кресла. Она была выше его, значительнее, сильнее. — Иллюзия кончилась. Добро пожаловать в реальность. Где мои серьги?
Звук финального свистка прозвучал из динамика смартфона как издевательский смешок судьбы. Тройной, резкий, отрезающий все надежды. Игра закончилась. Счет на табло остался прежним, упрямым и беспощадным в своей простоте: 0:0.
Кирилл стоял посреди комнаты, нелепо опустив руки вдоль туловища. Смартфон всё еще светился в его ладони, показывая статистику матча, которую теперь можно было смело выкинуть на помойку вместе с его мечтами. Тишина в квартире стала оглушительной. Это был тот самый момент, когда воздушный шар лопается, и остается только сморщенная резина на полу.
— Это ошибка... — пробормотал Кирилл, глядя в пустоту. — Этого просто не может быть. Пять минут добавили... Они должны были...
Он вдруг дернулся, будто его ударили током, и начал яростно тыкать пальцем в экран, перезагружая приложение, словно надеялся, что интернет просто завис, и на самом деле там, в цифровом эфире, победный гол всё-таки случился.
— Всё, — сказала Полина. Она не повышала голоса, но каждое её слово падало в тишину тяжелым камнем. — Матч окончен. Ставка сгорела. Денег нет.
Кирилл поднял на неё глаза. В них больше не было азартного блеска, только мутная, злая паника загнанного зверя. Он не хотел верить. Его мозг, отравленный зависимостью, отказывался принимать поражение.
— Ты! — вдруг выдохнул он, тыча в неё пальцем. — Это ты накаркала! Ты сидела тут со своей кислой миной, смотрела мне в спину! Ты сбила мне фарт! Я же просил тебя не смотреть!
— Фарт? — Полина усмехнулась, но улыбка не коснулась её глаз. — Ты серьезно, Кирилл? Ты проиграл серьги моей бабушки, потому что я «не так смотрела»?
— Да! Да! Энергетика! Ты не понимаешь! — он начал метаться по комнате, хватаясь за голову. — Это был верняк! Стопроцентный! Букмекер ошибся, я все просчитал! Но ты... Ты своим негативом всё разрушила!
Он подлетел к ней, схватил за плечи. Его руки дрожали, пальцы больно впились в нежную ткань платья.
— Поля, слушай... Слушай меня внимательно. Всё еще можно исправить. У нас есть время. Ломбард еще открыт.
— У тебя есть деньги на выкуп? — холодно спросила она, даже не пытаясь вырваться. Она смотрела на него с брезгливостью, как на пьяницу, который просит на опохмел.
— Нет, сейчас нет... Но я знаю, как достать! — его речь стала быстрой, сбивчивой, слюна летела изо рта. — Там сейчас начнется НХЛ. Хоккей! Там коэффициент бешеный на тотал больше. Мне нужно просто отыграться. Понимаешь? Одна ставка! Всего одна! Я верну всё с процентами!
Полина молчала, наблюдая за этим распадом личности. Он не думал о том, как заработать. Он думал только о том, как снова сыграть.
— Дай мне карту, — потребовал Кирилл, видя, что она молчит. Его тон изменился с просительного на приказной. — Дай мне кредитку. Твою, с которой мы ремонт планировали. Я знаю, там есть лимит. Я возьму пятьдесят тысяч. Нет, сто! Чтобы наверняка! Я поставлю, выиграю, и мы сразу поедем за серьгами. Полина, не тупи! Это единственный выход!
— Ты хочешь, чтобы я дала тебе деньги? — переспросила она медленно. — Чтобы ты отыграл то, что украл у меня?
— Я не украл! Я одолжил! — заорал он, срываясь на визг. — И я верну! Дай карту, быстро! Пока коэффициенты не упали! Ты не понимаешь, мы сейчас всё потеряем, если ты будешь жадничать! Серьги уйдут! Ты хочешь, чтобы твои драгоценные серьги ушли какому-то жирному барыге? Дай карту!
Он попытался схватить её сумочку, лежавшую на комоде. Полина оказалась быстрее. Она перехватила его руку.
— Не смей, — тихо сказала она.
Кирилл оттолкнул её. Грубо, сильно. Полина пошатнулась, ударившись плечом о дверной косяк, но устояла. Боль пронзила плечо, но она даже не поморщилась. Физическая боль была ничем по сравнению с тем отвращением, которое затапливало её сейчас.
Кирилл вытряхнул содержимое сумочки на пол. Помада, ключи, пудреница, билеты в театр — всё это рассыпалось по паркету с жалким стуком. Он рылся в вещах, отшвыривая их в стороны, как собака, роющая землю.
— Где она? Где эта чертова карта?! — рычал он. — Ты спрятала её? Ты знала?
— Я заблокировала её, Кирилл, — сказала Полина, глядя на ползающего у её ног мужа. — Еще час назад. Как только увидела пустую шкатулку.
Кирилл замер. Он медленно поднял голову. Его лицо исказилось от бешенства.
— Ты... Ты что сделала?
— Я перекрыла тебе кислород, — ответила она. — Денег не будет. Отыграться не выйдет. Твоя «инвестиция» прогорела окончательно.
Он поднялся с колен. Теперь он смотрел на неё не как на жену, не как на партнера, а как на врага, который встал между наркоманом и дозой.
— Ты всё испортила, — прошипел он. — Ты, тупая, принципиальная дура. Ты могла бы сейчас быть при деньгах. Я бы всё вернул! Я чувствовал! А теперь... Теперь серьги пропали из-за тебя! Слышишь? Это ты виновата! Ты не дала мне шанса!
— Я виновата? — Полина рассмеялась. Смех был сухим и коротким. — Ты проиграл нашу жизнь, Кирилл. Ты проиграл доверие. А теперь ты пытаешься переложить вину на меня, потому что трус. Ты жалкий, зависимый трус.
— Заткнись! — он замахнулся, но ударить не посмел. Рука зависла в воздухе. В его глазах читался страх перед тем, что он может сделать, и бессилие. — Я найду деньги. Без тебя найду. У друзей займу. Микрозайм возьму! Плевать мне на твои карты!
— Иди, — сказала Полина, указывая на дверь. — Иди и ищи. Но ломбард закрывается через двадцать минут. Ты не успеешь даже добежать до метро.
Кирилл посмотрел на часы. Осознание реальности наконец-то пробило броню его безумия. Двадцать минут. Денег нет. Друзья давно не дают в долг, зная его «хобби». В микрозаймах он в черных списках. Тупик.
Он сел на пол, прямо среди рассыпанной косметики, и обхватил голову руками.
— Что нам делать? — спросил он глухо, раскачиваясь из стороны в сторону. — Поля, что нам делать? Они же стоят кучу денег... Моя мать меня убьет, если узнает...
— Не «нам», Кирилл, — поправила его Полина. — Тебе. Серьги ушли. Я это уже приняла. Это плата за урок. Дорогая плата, но, видимо, необходимая.
Она подошла к окну. На улице зажигались фонари, город жил своей обычной жизнью, где люди ходили в театры, ужинали, смеялись. А здесь, в этой квартире, только что умерла семья.
— Но долг остался, — произнесла она, глядя на свое отражение в темном стекле. — И платить по счетам придется. Прямо сейчас.
Полина посмотрела на наручные часы. Тонкая секундная стрелка пересекла отметку двенадцати, закрывая этот час, этот день и эту жизнь. Восемь вечера. Ломбард закрыл свои тяжелые железные двери. Шлюз захлопнулся.
Она медленно перевела взгляд на Кирилла, который всё так же сидел на полу среди рассыпанной косметики, обхватив голову руками. Он напоминал сломанную куклу, из которой выпустили воздух. Но жалости не было. Было только холодное, расчетливое чувство, с каким хирург ампутирует гангренозную конечность.
— Время вышло, — произнесла она. Голос звучал сухо, как шелест купюр. — Вставай.
Кирилл поднял на неё мутные глаза.
— Поля, подожди… Давай поговорим завтра. Утро вечера мудренее. Я что-нибудь придумаю, я позвоню родителям, совру, что попал в аварию…
— Вставай! — рявкнула она так, что он дернулся. — Никаких «завтра» у нас нет. Есть только «сейчас» и сумма твоего долга.
Полина подошла к столу, где лежал его ноутбук. Серебристый, тонкий, купленный с премии, которую она получила в прошлом году. Кирилл использовал его для анализа матчей, просмотра стримов и поиска новых стратегий ставок. Для него это был алтарь.
Она решительно захлопнула крышку и взяла компьютер под мышку.
— Эй! — Кирилл попытался вскочить, но ноги запутались в ремне её сумки. — Ты что делаешь? Это мой рабочий инструмент! Положи на место!
— Твой инструмент для просаживания денег, — поправила она. — Рыночная стоимость — тысяч сорок, если продать быстро на запчасти. Серьги стоили минимум триста по оценке пятилетней давности. Ты все еще в глубоком минусе, Кирилл.
— Ты не имеешь права! Это моя вещь! — закричал он, пытаясь выхватить ноутбук, но Полина отступила назад, выставив вперед свободную руку.
— А серьги были моей вещью! — отчеканила она. — Ты лишил меня памяти о бабушке. Я лишаю тебя доступа к твоему цифровому казино. Это честный обмен. А теперь — телефон. Сюда. Быстро.
Кирилл инстинктивно прижал смартфон к груди. Это было жалкое зрелище: взрослый мужчина, цепляющийся за гаджет, как утопающий за соломинку. В этом телефоне была вся его дофаминовая игла, все его приложения, чаты с такими же лудоманами, вся его иллюзорная жизнь.
— Нет, — прохрипел он. — Телефон не отдам. Там контакты, там всё… Полина, не сходи с ума!
— Я сказала — сюда! — Полина шагнула к нему, и в её глазах было столько ледяной решимости, что Кирилл попятился. — Или ты отдаешь его сам, или я заберу его силой, и поверь, в процессе я сломаю тебе пальцы. Мне терять нечего, меня только что обокрал собственный муж.
Он замер, тяжело дыша. Он видел, что она не шутит. Эта женщина, которая раньше пекла ему блинчики и гладила рубашки, исчезла. Перед ним стоял коллектор, пришедший взыскать долг. Дрожащей рукой он протянул ей смартфон. Полина выхватила его, брезгливо держа двумя пальцами, и тут же сунула в карман своего платья.
— Теперь карманы, — скомандовала она. — Выворачивай. Все. Брюки, пиджак.
— Ты унижаешь меня… — прошептал Кирилл, его лицо пошло красными пятнами. — Как зека на шмоне… Мы же семья…
— Были, — отрезала она. — Сейчас ты — неплатежеспособный должник, которого я выселяю. Выворачивай, я хочу убедиться, что ты не прихватил еще что-нибудь из моих украшений.
Кирилл, всхлипывая от злости и бессилия, начал выворачивать карманы. На пол полетели мятые чеки, зажигалка, какие-то монеты и связка ключей от квартиры. Полина внимательно следила за каждым его движением.
— Ключи на комод, — сказала она.
Он швырнул связку, и та с лязгом ударилась о деревянную поверхность. Среди хлама на полу Полина заметила скомканную розовую бумажку. Она наклонилась и подняла её. Залоговый билет.
Она разгладила бумагу. «Серьги, золото 585, платина, вставки бриллианты. Сумма займа: 15 000 рублей».
— Пятнадцать тысяч… — прошептала она, и губы её искривились. — Ты оценил наследие моей семьи в пятнадцать тысяч рублей? Цену одного ужина в ресторане? Цену пары кроссовок?
Кирилл молчал, глядя в пол. Ему было нечего сказать. Сумма и правда выглядела смехотворной, но в тот момент, утром, ему казалось, что это просто стартовый капитал, который он превратит в миллионы.
Полина аккуратно сложила квитанцию. Это был единственный шанс выкупить серьги, если она сможет найти деньги сама. Но Кирилла это уже не касалось.
— Вон, — тихо сказала она, указывая на входную дверь.
— Полина, сейчас ночь… Куда я пойду? У меня ни копейки, ты забрала телефон… Дай хоть переночевать на диване! — заныл он, снова включая режим жертвы. — Ну будь же человеком!
— Я была человеком три года, — ответила она, проходя в коридор. Она открыла входную дверь настежь. С лестничной площадки потянуло сквозняком и запахом чужой жареной картошки. — А теперь я просто хозяйка квартиры, избавляющаяся от паразита.
Кирилл поплелся в коридор, шаркая ногами. Он надевал ботинки долго, демонстративно медленно, надеясь, что она одумается. Что сейчас заплачет, обнимет, скажет, что они справятся вместе. Но Полина стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на него, как на пустое место.
Он накинул куртку. Оглянулся.
— Ты пожалеешь, — злобно бросил он. — Ты одна не вытянешь. Кому ты нужна, разведенка?
Полина не ответила. Она молча протянула руку к полке в прихожей, где лежал его паспорт. Кирилл дернулся, ожидая, что она отдаст его в руки.
Вместо этого она с силой швырнула бордовую книжицу ему в лицо. Паспорт ударил его по щеке, раскрылся в полете и шлепнулся под ноги.
— Забирай свою макулатуру и исчезни, — сказала она ледяным тоном. — Ты предал память моей семьи ради своего азарта. Ты сдал меня в ломбард вместе с этими серьгами.
Кирилл поднял паспорт, отряхнул его, бросил на неё последний полный ненависти взгляд и вышел за порог.
Полина не стала смотреть ему вслед. Она захлопнула дверь. Лязгнул замок, отсекая прошлое. В квартире повисла тишина. Не было ни слез, ни истерик, ни желания разбить посуду. Было только чувство абсолютной, стерильной чистоты, которое бывает после генеральной уборки, когда из дома вынесли весь мусор.
Она посмотрела на залоговый билет в своей руке. Пятнадцать тысяч. Она найдет эти деньги. Завтра. А сегодня она впервые за долгое время будет спать спокойно, зная, что никто не украдет у неё жизнь, пока она спит…