Разговор не клеился с самого начала, как дешевые обои в прихожей, которые муж поклеил еще в девяносто восьмом. Нина Петровна, женщина корпулентная, с проницательным взглядом бывшего главбуха и варикозом на левой ноге, сразу почуяла неладное.
Во-первых, невестка, Ирочка, пришла с тортом. «Наполеон» из супермаркета, тот самый, где маргарина больше, чем в заводской столовой в перестройку, а крема — кот наплакал. Во-вторых, сын, Виталик, тридцатилетний детина с бегающими глазками и ипотекой на лбу, слишком уж старательно нахваливал мамины котлеты.
— Божественные, мам! — вещал он, набивая рот. — Сочные такие. Ты хлеба туда добавляла или чистое мясо?
— Хлеба, сынок, хлеба, — вздохнула Нина Петровна, подливая мужу, Николаю Андреевичу, остывший чай. — Мясо нынче по цене крыла от «Боинга». Ешь, не отвлекайся.
Николай Андреевич, сухой, жилистый старик шестидесяти пяти лет, сидел в своем углу тихо, как мышь под веником. После микроинсульта он стал каким-то прозрачным, будто выцвел. Жевал медленно, смотрел в одну точку — на пятно на скатерти, которое Нина никак не могла вывести ни содой, ни молитвами.
За столом висело напряжение. Такое, знаете, плотное, как воздух перед грозой в августе, когда мухи кусаются особенно злобно.
— Ну, что у вас стряслось? — не выдержала Нина Петровна, отодвигая тарелку. — Машину разбили? Или опять Ирочка беременна, а декретные не платят?
Ирочка, худенькая девица с перманентными бровями, удивленно вскинулась, чуть не уронив кусок торта на колени.
— Ну почему сразу стряслось, Нина Петровна? Мы просто... пообщаться. Семья же.
— Семья, — хмыкнула Нина. — Семья собирается, когда деньги нужны или когда кто-то помер. Мы с отцом, тьфу-тьфу, живы. Значит, деньги?
Виталик отложил вилку. Вытер губы салфеткой, скомкал её. Нервничал.
— Не деньги, мам. Тут дело такое... Организационное. Касательно папы.
Николай Андреевич даже ухом не повел. Только рука, державшая чашку, едва заметно дрогнула. Чайная ложечка звякнула о фарфор — дзынь! — как похоронный колокол в миниатюре.
— И что с папой? — голос Нины Петровны затвердел. Внутри включился тот самый «режим главбуха», который в свое время заставлял налоговых инспекторов потеть и заикаться.
— Понимаешь, — начал Виталик, избегая смотреть на отца. — Мы тут с Ирой подумали... Папе скучно. Ну правда. Сидит целыми днями дома, телевизор смотрит. Ты на работе, или на даче, или с подругами. А ему — общение нужно. Социализация.
— Врачи говорят, — подхватила Ирочка, — что в его состоянии важен коллектив. Шахматы там, прогулки на свежем воздухе под присмотром специалистов.
Нина Петровна перевела взгляд с сына на невестку и обратно.
— Ближе к телу, как говорил Мопассан. Куда вы клоните?
Виталик выдохнул, как перед прыжком в холодную воду:
— Мы нашли пансионат. Частный! Очень хороший. «Серебряный век» называется. Там, мам, условия — люкс. Питание пятиразовое, диетическое. Медперсонал круглосуточно. И главное — общение! Там такие же дедушки, бабушки. Им там весело. А мы бы... — он замялся.
— А мы бы, — быстро вклинилась Ирочка, — заняли папину комнату.
Тишина на кухне стала звенящей. Было слышно, как в холодильнике «Саратов» умирает компрессор, и как у соседей сверху кто-то роняет на пол, судя по звуку, чугунный шар.
— Комнату, значит, — медленно проговорила Нина. — Весело ему там будет...
— Мам, ну ты подумай логически! — Виталик пошел в атаку, размахивая руками. — У нас однушка в ипотеке, тесно. Мы планируем ребенка. Куда нам? А здесь трешка. У папы — целых шестнадцать квадратов простаивают! Он там только спит. А в пансионате за ним уход, процедуры. Мы узнавали, там даже кружок хорового пения есть!
— Хорового пения, — эхом отозвалась Нина Петровна. Она посмотрела на мужа. Николай Андреевич аккуратно доел котлету, положил вилку параллельно ножу и поднял глаза на сына. В его выцветших голубых глазах не было ни злости, ни обиды. Только какая-то бесконечная, древняя усталость.
— А сколько стоит этот ваш «Серебряный век»? — спросил он тихо. Голос скрипел, как несмазанная петля.
— Ой, Николай Андреевич, там вполне подъемно! — защебетала Ирочка, обрадовавшись, что старик подал голос. — Ваша пенсия плюс... ну, плюс сдача вашей комнаты. Мы же сюда переедем, а нашу однушку сдавать будем. Вот эти деньги и пойдут на оплату. Самоокупаемость!
Нина Петровна почувствовала, как к горлу подкатывает желчь. Схема была проста, как три копейки, и цинична, как современные цены на ЖКХ. Сдать отца в утиль, забрать его пенсию (которая у Николая, как у ветерана труда и бывшего начальника цеха, была очень даже приличная), вселиться в родительскую квартиру, а свою сдавать и гасить ипотеку. И всё это под соусом «заботы о папином досуге».
— Гениально, — сказала Нина. — Просто Остап Бендер нервно курит в коридоре. А меня вы куда денете? В богадельню при монастыре? Или я еще пригожусь полы мыть и внуков нянчить?
— Мам, ну зачем ты утрируешь! — обиделся Виталик. — Ты же активная, работаешь еще иногда. Тебе самой легче будет! Не надо готовить на двоих, стирать за ним...
— За ним — это за отцом твоим, — ледяным тоном поправила Нина. — Который тебе, оболтусу, оплатил институт, машину первую купил и от армии отмазывал, когда у тебя «плоскостопие» вдруг нарисовалось.
— Это другое! — махнул рукой сын. — Время сейчас другое, мам. Прагматичное. Зачем метрам пропадать? У нас реальные проблемы, нам расширяться надо. А папе там правда лучше будет. Мы отзывы читали! Там аниматоры!
Николай Андреевич встал. Медленно, опираясь на край стола.
— Аниматоры, говоришь? — усмехнулся он. — Клоуны, значит. Ну-ну. Спасибо за чай, мать. Пойду я. «Поле чудес» скоро.
Он шаркающей походкой вышел из кухни. Нина смотрела на его сутулую спину в линялой клетчатой рубашке, и сердце у нее сжималось так, будто его тисками давили. Этот человек тридцать лет на заводе отпахал, дом построил (дачу, которую Виталик продать уговаривал еще в прошлом году), сына вырастил. А теперь он — неликвидный актив, занимающий шестнадцать квадратных метров жилплощади.
— Значит так, — Нина Петровна встала во весь свой немалый рост, нависая над столом, как скала. — Торт свой забирайте. Чай допивайте и валите. Чтобы духу вашего тут не было с такими идеями.
— Мама! Ты эгоистка! — взвизгнула Ирочка, теряя маску вежливости. — Мы о будущем думаем! А вы как собаки на сене! Ему же там реально лучше, там медицина! А тут что? Ты давление ему раз в день померяешь и всё? А если второй инсульт? Кто виноват будет?
— Вон, — тихо, но страшно сказала Нина.
Дети ушли, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Но Нина знала: это только начало. Это была разведка боем. Они вернутся. Ирочка — дама цепкая, она своего не упустит. У неё в глазах не любовь к мужу светится, а калькулятор щелкает.
Следующая неделя прошла в режиме холодной войны. Виталик не звонил. Николай Андреевич молчал больше обычного. Он часами сидел на балконе, курил свои дешевые сигареты (хотя врачи запретили строго-настрого) и смотрел вниз, на детскую площадку.
Нина Петровна пыталась делать вид, что ничего не произошло. Варила борщи, гладила белье, смотрела сериалы про ментов. Но червячок точил. Она видела, как муж украдкой перебирает старые альбомы с фотографиями. Как гладит корешки книг в своей комнате. Прощается?
В четверг, когда Нина вернулась из магазина с полными сумками (картошка по акции, грех не взять), в квартире были гости.
В прихожей стояли чужие ботинки. Дорогие, лакированные. Из кухни доносились голоса: уверенный баритон Виталика и какой-то сладкий, вкрадчивый тенорок.
Нина тихо поставила сумки. Прокралась по коридору.
— ...понимаете, Николай Андреевич, это стандартная практика в Европе, — журчал тенорок. — Договор ренты с пожизненным содержанием в условиях пансионата. Вы подписываете передачу прав на долю в квартире сейчас, а мы гарантируем вам VIP-палату с видом на сосновый бор. Юридически всё чисто. Ваш сын выступает гарантом.
Нина заглянула в кухню. За столом сидел Виталик, рядом с ним — лощеный тип в костюме, а напротив — Николай Андреевич. Перед мужем лежала стопка бумаг и ручка.
— Пап, ну подпиши, — нудел Виталик. — Мы же уже договорились. Маме пока не скажем, сюрприз будет. Ты поедешь как бы в санаторий, подлечишься. А потом... ну, видно будет.
Николай Андреевич вертел в руках ручку. Лицо у него было серое, как асфальт.
— Сюрприз, значит, — прохрипел он. — Матери не скажем...
— Конечно! Зачем ей нервничать? Она у нас старой закалки, не понимает современных трендов. А ты — мужчина, ты должен принять решение. Помочь молодой семье.
Нина Петровна хотела ворваться, заорать, перевернуть стол. Но что-то её остановило. Какой-то холодок пробежал по спине. Она увидела выражение лица мужа. Это было не лицо жертвы. В уголках его глаз, там, где залегли глубокие морщины, мелькнуло что-то злое и веселое. То самое выражение, с которым он тридцать лет назад обыгрывал в преферанс начальника цеха.
— А ручка-то пишет? — спросил Николай Андреевич, проверяя стержень на уголке салфетки.
— Пишет, пишет! «Паркер», между прочим! — обрадовался агент.
— Хорошая ручка... — протянул Николай. — Значит, говорите, сосновый бор? И шахматы?
— И бильярд! И питание!
— Ну, раз бильярд... — Николай Андреевич занес руку над бумагой.
Нина зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Коля, что ты делаешь?! Неужели сдался? Неужели сломали старого?
В этот момент в замке входной двери заскрежетал ключ.
Все замерли. Нина в коридоре, заговорщики на кухне. У кого мог быть ключ? У Виталика свой комплект, он здесь. У Нины — в сумке.
Дверь распахнулась. На пороге стояла женщина. Яркая, в красном пальто, с чемоданом на колесиках. Лет сорока пяти, но ухоженная так, что дашь тридцать.
Нина Петровна вышла из тени коридора, моргая.
— Вы к кому?
Женщина сняла солнечные очки, окинула Нину оценивающим взглядом, потом посмотрела вглубь квартиры, где из кухни выглядывали ошарашенные Виталик и риелтор.
— Я? — звонко, на всю квартиру произнесла незнакомка. — Я — к Коле. К Николаю Андреевичу. Мы с ним по переписке познакомились. Он сказал, что вдовец, живет один в трехкомнатной квартире и ему очень одиноко. Вот, приехала скрасить старость.
На кухне повисла такая тишина, что было слышно, как муха бьется о стекло, пытаясь покинуть это сумасшедшее помещение.
Виталик выронил «Паркер». Риелтор открыл рот.
А Николай Андреевич, сидя за столом, вдруг расправил плечи, хитро подмигнул остолбеневшей в коридоре жене и громко, с юношеским задором крикнул:
— Люсенька! Наконец-то! А я уж заждался. Проходи, рыбка моя, знакомься — это мои дальние родственники, они уже уходят.
Нина Петровна медленно сползла по стене на пуфик. В голове крутилась только одна мысль: «Либо у деда маразм крепче, чем я думала, либо это лучший спектакль в истории нашего ЖЭКа».
Но тут «Люсенька», проходя мимо ошарашенной Нины, вдруг резко остановилась. Её взгляд, секунду назад игривый, стал стальным. Она незаметно вложила в руку Нины тяжелый ключ от банковской ячейки и прошипела едва слышно: «Подыгрывай, или мы все потеряем квартиру. Твой сын уже внес задаток чёрным риелторам. Война началась, Петровна»...
Развязка истории уже доступна для членов Клуба Читателей Дзен ЗДЕСЬ