Один из самых мрачных и концептуально жестоких фильмов Йоргоса Лантимоса.
Бугония — древний языческий обряд, при котором из тела принесенного в жертву быка, оставленного гнить, якобы рождались пчелы. Жизнь возникает из смерти. Порядок — из разложения. Именно эту логику фильм последовательно и безжалостно переносит на человека.
Лантимос снимает «Бугонию» не как историю, а как ритуал. Камера холодно фиксирует происходящее: здесь нет эффектных ракурсов, визуальных аттракционов или нарочитой стилизации — только сухая смена планов, как фиксация этапов обряда. Персонажи выглядят не как живые люди, а как функциональные единицы, почти запрограммированные. Это кино, в котором человек — материал, ресурс, но не герой и не субъект.
Критики называют «Бугонию» фильмом о «нормализованном насилии», которое перестает восприниматься как жестокость, потому что встроено в систему. Но, на мой взгляд, смысл фильма глубже и многослойнее.
Лантимос использует один из самых сильных и древних символов — пчел.
В мифологии пчела — не только образ труда и порядка, но и души, божественной искры; в христианстве — символ Святого Духа. В фильме же проговаривается, что пчелы умирают. Это звучит как приговор: человечество утратило связь с духовным началом, оборвало пуповину с природой и собственной сущностью. Порядок остался, но жизнь внутри него — выветрилась.
Эта мысль усиливается в одной из самых тревожных сцен фильма — образе парящей матери, изрешеченной иглами. В языке кино такой образ традиционно связан с утратой воли, с одержимостью, с телом, которое больше не принадлежит себе. Но здесь демоническое не персонализировано — оно системное.
Иглы – продукт «индустрии контроля сознания» (цитата матери): фарма, технологии, СМИ, ИИ. Тело матери превращено в объект обслуживания системы, а ее парение — не возвышение, а утрата опоры, земли, жизни. Важен момент, где сын держит ее за руку. Это не жест спасения, а жест передачи бессилия по наследству. Связь есть, но она не оживляет — она фиксирует. Черно-белые кадры, тусклый свет, призрачность фигур подчеркивают: перед нами не семья, а схема, часть обряда.
Герои «Бугонии» существуют в мире, где разрушение одного оправдывается высшей необходимостью. Это точная модель современного общества, где эксплуатация подается как естественный этап эволюции, а жертва — как разумная плата за будущее. Лантимоса интересует не мораль и не вина, а механизм: как человек соглашается быть быком — существом, которое должно быть принесено в жертву ради абстрактного блага. И в этом смысле фильм пугающе узнаваем. Люди приносят себя в жертву каждый день: работая на ненавистной работе, отказываясь от простых радостей, жертвуя настоящим ради целей, которые им даже не принадлежат и т.д.
Логика потери души окончательно кристаллизуется в финале фильма. Его можно прочитать как еще одно напоминание о цикличности уничтожения человечества, которое, утратив духовное сознание, раз за разом стирало само себя. Последний день Помпеи, затонувшая Атлантида, библейский Потоп — в мифах и истории человечество неоднократно показывается как нечто, что должно быть обнулено, чтобы мир мог начать новый виток. Не как наказание, а как перезапуск.
В этом контексте концовка «Бугонии» перестает быть фантастической или жестокой. Она становится почти мифологической: человечество, потерявшее связь с душой, природой и смыслом, завершает свой цикл так же, как бык в древнем обряде — чтобы освободить место для нового цикла жизни.
«Бугония» — кино холодное, тяжелое и неудобное. Оно не утешает и не предлагает выхода. Оно лишь задает вопрос, от которого трудно отмахнуться: если жертва становится нормой, а пчелы все равно умирают — ради чего продолжается обряд?
Как вам фильм? Какие смыслы и символы увидели в нем? Делитесь в комментариях.