Я стояла у окна и крутила в пальцах обручальное кольцо. Не на пальце — в руке. Год как сняла. Год как не знала, куда его деть.
Выбросить — глупо. Продать — мелко. Хранить — больно.
За окном было серо. Декабрь, суббота, три часа дня. В съёмной однушке пахло кофе и одиночеством. На кухне остывала одна чашка. Одна тарелка в сушилке. Одна жизнь, которая когда-то была совсем другой.
Я убрала кольцо в карман пальто. Туда же, куда убирала его каждый день. Зачем ношу с собой — сама не понимала. Привычка. Или страх окончательно отпустить то, что уже ушло.
На стене остался пустой гвоздь. Раньше там висела фотография. Мы втроём: я, Игорь и его мама, Зинаида Павловна. Снимок убрала в ящик комода ещё летом. Смотреть на счастливые лица было невыносимо.
Я посмотрела на часы. Те самые, с тонким кожаным ремешком, которые Зинаида Павловна подарила мне на пятую годовщину свадьбы. Единственное, что я оставила из той жизни. Не считая кольца в кармане.
Год. Триста шестьдесят пять дней тишины. Ни звонка, ни сообщения. Она выбрала сына — это правильно. Это нормально. Так и должно быть.
Но от этого не менее больно.
Телефон на столе завибрировал. Я не сразу посмотрела на экран. Наверное, работа. Квартальный отчёт не ждёт, даже в субботу.
Но это была не работа.
На экране светилось имя, которое я так и не удалила из контактов. Просто не смогла.
«Свекровь».
Сердце ёкнуло. Я смотрела на экран и не решалась ответить. Пять гудков. Шесть. Палец завис над кнопкой.
И я всё-таки нажала.
- Алло?
Голос Зинаиды Павловны был ровным. Таким же, как всегда. Но что-то в нём изменилось. Какая-то новая нота, которую я не сразу распознала.
- Света. Можешь приехать? Сегодня, если получится. Мне нужно тебе кое-что отдать.
Пауза. Я не знала, что сказать. В голове пронеслась тысяча мыслей разом.
- Что отдать?
- Приедешь — увидишь. Это не телефонный разговор.
Я хотела спросить ещё что-то. Почему сейчас. Почему после года молчания. Что случилось. Но слова застряли в горле.
- Буду к двум, — сказала я.
И нажала отбой.
Руки едва заметно дрожали. Я смотрела на телефон и пыталась понять, что только что произошло. Год тишины — и вдруг звонок. Год молчания — и «мне нужно тебе кое-что отдать».
Что она хочет отдать? Мои вещи, которые остались в их доме? Какие-то документы? Или это просто повод увидеться, потому что по-другому она не умеет?
А может, она болеет. Может, это прощание.
От этой мысли стало холодно внутри.
Я надела пальто. Проверила карман — кольцо на месте. Зачем беру с собой — не знала. Просто так. На всякий случай.
Адрес тот же. Дом, где я бывала сотни раз за десять лет. Дом, который пах пирогами и старым деревом. Дом, который год назад закрылся передо мной.
***
Маршрутка качалась на ухабах. За окном проплывали знакомые улицы. Я смотрела на серые дома и вспоминала.
Первая встреча с Зинаидой Павловной. Мне было двадцать шесть, Игорю — двадцать восемь. Мы встречались полгода, и он наконец решил познакомить меня с мамой.
Я жутко нервничала. Представляла строгую женщину, которая будет оценивать меня с ног до головы и находить недостатки.
А она открыла дверь и сказала:
«Вы Света? Игорь много рассказывал. Заходите, суп стынет».
И сразу на «ты». Без церемоний, без допросов. Просто — заходи, ты уже своя.
Я влюбилась в неё почти так же быстро, как в Игоря.
За окном проплыло кафе «Ромашка». Мы ходили туда втроём на день рождения Зинаиды Павловны. Каждый год, десять лет подряд. Последний раз — два года назад. Игорь тогда уже «задерживался на работе». Я ещё не знала, что эти задержки пахнут чужими духами.
А Зинаида Павловна, наверное, уже догадывалась. Она всегда всё видела. Но молчала. Не лезла. «Мать не должна вмешиваться», — говорила она мне как-то давно, когда мы с Игорем поссорились из-за какой-то ерунды. «Сами разберётесь. А я — чай поставлю».
И мы разбирались. Десять лет разбирались. А потом он ушёл к другой, и разбираться стало не с кем.
Маршрутка остановилась. Знакомая улица. Знакомый дом. Пятый этаж, третья дверь налево.
Я вышла и постояла минуту у подъезда. Ноги не хотели идти. Не потому что боялась увидеть Зинаиду Павловну. Боялась другого — что она скажет что-то, от чего станет ещё больнее. Или наоборот — не скажет ничего. И тогда этот визит станет просто вежливым прощанием с прошлым.
Я вошла в подъезд. Лифт, как всегда, не работал. Пять этажей пешком. Раньше я пробегала их за минуту. Сейчас каждая ступенька давалась с трудом.
На площадке пятого этажа пахло чем-то знакомым. Шарлотка. Зинаида Павловна всегда пекла шарлотку по субботам. «Главное — не жалей яблок», — учила она меня. Мы стояли на её кухне, я в фартуке с цветочками, она — в своём, синем в горошек. И смеялись над тем, как криво я режу яблоки.
Я позвонила в дверь.
Ждала.
Дверь открылась.
Зинаида Павловна постарела. Или я раньше не замечала? Седых волос стало больше. Морщины глубже. Но спина прямая. И глаза — ясные, живые.
- Входи, — сказала она. — Чайник горячий.
Ни объятий, ни слёз, ни долгих приветствий. Просто — входи. Как будто я приходила каждую неделю, а не пропала на целый год.
Я вошла.
В квартире всё было по-прежнему. Тот же ковёр на стене. Тот же сервант с хрусталём, который никогда не доставали. Те же фотографии в рамках.
Я замерла.
На стене висели снимки с нашей свадьбы. С моей и Игоря. Не убраны. Не спрятаны.
Я и он под аркой из цветов. Я в белом платье, которое выбирала вместе с Зинаидой Павловной. Он в костюме, который она же и гладила утром перед церемонией.
Она не сняла фотографии. За целый год — не сняла.
- Садись, — Зинаида Павловна указала на стул у кухонного стола. — Сейчас чай принесу.
Я села. Руки сами легли на знакомую клеёнку. Сколько раз я сидела за этим столом. Сколько разговоров, сколько чашек чая, сколько тарелок с пирогами.
Она вернулась с чайником. И поставила передо мной чашку.
Я узнала её сразу.
Белая, с синими васильками. Та самая чашка, которую я купила ей на какой-то праздник. И которую потом всегда считала «своей» в этом доме. «Твоя любимая», — говорила Зинаида Павловна, когда я приходила.
Она сохранила чашку. Достала именно её.
Что-то внутри дрогнуло. Маленькая трещина в стене обиды, которую я строила целый год.
- Как ты? — спросила она, разливая чай.
- Нормально. Работаю.
- Квартиру сняла?
- Да. На Восточной.
- Далеко от работы?
- Три остановки.
Мы говорили о чём угодно, только не о главном. О погоде. О ценах в магазине. О том, что зима в этом году холодная. Обе ждали, кто первый.
Я не выдержала.
- Зинаида Павловна, зачем вы позвали?
Она отставила чашку. Посмотрела на меня внимательно. Тем самым взглядом, который всегда видел насквозь.
- Сейчас покажу.
Она встала и ушла в спальню. Я осталась сидеть, глядя на свой чай. Пар поднимался тонкой струйкой. Часы на стене тикали. Всё было как раньше — и всё было по-другому.
***
Зинаида Павловна вернулась с деревянной шкатулкой в руках.
Я узнала её сразу. Старая, лаковая, с потёртыми углами. Я видела эту шкатулку один раз — на двадцатую годовщину свадьбы Зинаиды Павловны и её покойного мужа. Там хранились семейные украшения. Золото от бабушки. Серьги матери. Кольцо, которое по традиции передаётся невестке.
Зачем она её достала?
- Это тебе, — сказала Зинаида Павловна и положила шкатулку на стол передо мной.
Я не поняла.
- Мне? Но я же уже не...
- Не перебивай.
Она села напротив. Руки, сухие и морщинистые, легли на крышку шкатулки.
- Я год думала, как это сделать. Звонить — язык не поворачивался. Но молчать больше не могу.
Она открыла шкатулку.
Внутри лежали украшения. Я видела их и раньше — на той самой годовщине. Серьги с маленькими камешками. Цепочка с кулоном. И кольцо — узкое, золотое, с крошечным голубым камнем.
- Это — бабушкины серьги, — Зинаида Павловна указала на них. — Это — мамино кольцо. А это — моё, свадебное. По нашей традиции всё переходит невестке. Жене сына.
- Но я уже не жена...
- Ты — моя невестка.
Голос Зинаиды Павловны стал твёрже. Она смотрела мне прямо в глаза.
- Ты была ею десять лет. Ты будешь ею, пока я жива. Та — не невестка. Та — никто.
Я молчала. Не могла найти слов.
- Света, я молчала год. Не потому что на его стороне была. Потому что мать не лезет. Сын взрослый — его выбор, его жизнь, его ошибки. Но украшения — мой выбор. И я выбираю тебя.
Она придвинула шкатулку ближе ко мне.
- Ты была мне дочерью. Десять лет. Она — никто. Сын — дурак. Это я ему в глаза сказала. Но ты — моя семья. Была и осталась.
Горло перехватило. Я смотрела на шкатулку и не могла поверить в то, что слышу.
- Зинаида Павловна, я не могу это взять. Это же ваше. Семейное. Это должно остаться...
- У семьи, — перебила она. — У семьи и останется. Ты — моя семья, Света. Не она. Не эта вертихвостка, которая моему дураку-сыну голову заморочила.
Она помолчала. Потом добавила тише:
- Я хочу знать, что это у тебя. Не у неё. Не в ломбарде, когда они разведутся. У тебя.
- Когда разведутся?
Я поймала себя на том, что голос дрогнул.
- Света, я мать. Я вижу. У него лицо было счастливее, когда вы с ним ругались, чем сейчас, когда она ему улыбается. Это ненадолго. Но это уже не твоя забота.
Она замолчала. Я тоже молчала.
За окном темнело. Зимой это происходит быстро — только что было серо, и вот уже сумерки. Чай в чашках давно остыл. Часы на стене отсчитывали секунды.
Я смотрела на шкатулку. На украшения внутри. На руки Зинаиды Павловны — те самые руки, которые столько раз гладили меня по голове, когда было плохо. Которые передавали тарелку с пирогом через стол. Которые сейчас отдавали мне последнее.
Я думала — семья это муж. Штамп в паспорте. Общая фамилия. Потеряла мужа — потеряла всё.
Но вот сижу в доме, который мне не принадлежит. С женщиной, которая мне не мать. И чувствую себя дома. Впервые за год.
Я полезла в карман пальто.
Достала обручальное кольцо.
- Зинаида Павловна. Я его год ношу с собой. Не на пальце — в кармане. Не знала, куда деть.
Положила кольцо на стол.
- Возьмите. Пусть будет у вас.
Она взяла кольцо. Повертела в пальцах. Посмотрела на меня.
- Нет, — сказала она. — Это твоё. Те десять лет — были. Их не отменишь. Оставь себе. Но носи не в кармане. Носи на другой руке. На правой. Как память о том, что было хорошего. Хорошее — было.
Она протянула кольцо обратно.
Я надела его на правую руку. На безымянный палец. Оно село как влитое — за год я не поправилась и не похудела.
А потом Зинаида Павловна достала из шкатулки своё кольцо — то самое, узкое, с голубым камешком — и надела мне на палец. Рядом с моим.
- Вот так, — сказала она. — Теперь правильно.
Слёзы потекли сами. Я даже не пыталась их сдержать. И Зинаида Павловна тоже плакала — тихо, без всхлипов. Просто слёзы по щекам.
Мы сидели друг напротив друга и молчали. Слова были не нужны. Всё уже было сказано.
***
Я осталась на ужин. Потом — на чай с шарлоткой. Той самой, с яблоками.
- Помнишь, как ты их резала? — спросила Зинаида Павловна.
- Криво.
- Ужасно криво. Я думала, ты нарочно.
Мы засмеялись. Впервые за вечер — по-настоящему.
- Куда ты на ночь глядя, — сказала она, когда я начала собираться. — Переночуешь. Твоя комната на месте.
Моя комната. Гостевая, где мы с Игорем иногда оставались ночевать, если засиживались допоздна. Она всё ещё называла её моей.
Я осталась.
Утром пахло шарлоткой. Я спустилась на кухню в халате, который Зинаида Павловна достала для меня из шкафа. Тоже знакомый — мягкий, в мелкий цветочек.
- Садись, — сказала она. — Сейчас будем завтракать.
Мы ели шарлотку и пили чай. Как раньше. Как будто ничего не изменилось.
- Зинаида Павловна, — сказала я. — Я буду приезжать. Если вы не против.
Она отставила чашку. Посмотрела на меня.
- Светка, я год ждала, чтобы ты это сказала. Только не раз в месяц — чаще. Тут одной тоскливо.
- А Игорь?
Я сама не знала, зачем спросила. Но слово вылетело.
- Игорь заходит. Раз в неделю. С ней. Сидят десять минут — и убегают. Будто в гостях у чужих.
Она помолчала.
- Потому что для неё это чужой дом. А для тебя — был своим.
Я посмотрела на свои руки. На часы с тонким кожаным ремешком.
- Часы, — сказала я тихо. — Я их не сняла. Ни разу за год.
Зинаида Павловна кивнула.
- Знаю. Видела вчера, когда ты вошла. Потому и позвонила. Потому и знала, что приедешь.
- Не поняла.
- Если бы сняла — не стала бы звонить. Решила бы, что ты всё забыла. Отрезала. Но ты носишь. Значит — помнишь. Значит — нужна.
Я не ответила. Просто кивнула.
После завтрака я оделась. Пальто, шарф, сапоги. Зинаида Павловна вышла меня проводить.
- Шкатулку не забудь, — сказала она.
- Может, пока у вас оставить? Я же буду приезжать.
- Нет. Это твоё. Пусть будет у тебя.
Я взяла шкатулку. Тяжёлая, деревянная, пахнущая старым лаком и чем-то ещё — временем, наверное. Историей семьи, в которую я вошла десять лет назад и из которой, оказывается, никуда не уходила.
Я вышла на улицу.
Зима, утро, солнце низкое. Холодный воздух обжёг лёгкие. Снег хрустел под ногами.
На руке — часы от Зинаиды Павловны. На пальцах — два кольца. Своё, бывшее обручальное. И её — с голубым камешком.
Год назад я стояла у окна и не знала, куда деть кольцо.
Сейчас — знала.
Семья — не кровь. Не штамп в паспорте. Не общая фамилия.
Семья — это те, кто выбрал тебя. И остался.
Свекровь — осталась. Значит, она моя семья.
И я — её.
Я обернулась. В окне пятого этажа стояла Зинаида Павловна. Махала рукой.
Я помахала в ответ. И улыбнулась.
Впервые за год — по-настоящему.