Я служил в Советской Армии довольно давно. Как-то раз, к одному из праздников, мы готовились пройти по площади маршем, исполняя песню. Выбрали произведение Булата Окуджавы «Отгремели пушки нашего полка». Песня была пропитана духом фронтового товарищества, воспоминаниями о пережитом, но в то же время – и тихой грустью о потерях. Нам она казалась идеальной.
Когда все уже было готово, на контрольный просмотр пришел замполит. Лицо его было непроницаемым, как стена. Он слушал молча, лишь изредка поправляя свою безукоризненно сидящую фуражку. После окончания нашего выступления он произнес всего одну фразу, но она прозвучала как приговор:
– Песню запретить.
Мы опешили. Что не так? В чем проблема? Замполит, не дожидаясь наших вопросов, пояснил:
– Нельзя петь про маркитантку. Особенно – про убитую.
Мы попытались возразить, объяснить, что Окуджава писал не о легкомысленной девице, а о трагической фигуре войны, о безвинной жертве. Но замполит был непреклонен. Он следовал сложившемуся стереотипу, что маркитантки – это не столько торговки, сколько женщины легкого поведения, доступные для солдат. А петь о женщинах "с пониженной социальной ответственностью" в советской армии, да еще и на параде – совершенно недопустимо.
Спорить с замполитом было бесполезно. Он был представителем системы, а система не терпит полутонов и нюансов. Либо все должно быть идеально, вылизано и соответствовать идеологическим установкам, либо – никак.
У нас оставалось немного времени до выступления, и готовить новую песню было нереально. Нужно было срочно что-то придумать. И тогда мне пришла в голову идея – переделать злополучную строку. Заменить ее на что-то более общее, нейтральное, ни о чем не говорящее.
Я долго ломал голову, перебирал в уме разные варианты. Хотелось, чтобы новая строка хотя бы отдаленно напоминала оригинал, сохраняла ритм и смысл песни. Но при этом – чтобы она не вызывала никаких подозрений у замполита.
В конце концов, после долгих мучений, я выдал:
– Отгремели пушки нашего полка,
– Отзвенели звонкие копыта,
– Пулею пробито днище котелка,
– Все тревоги временно забыты.
Замполит, выслушав новую версию, нахмурился. Было видно, что он пытается уловить в ней какой-то скрытый смысл, какую-то крамолу. Но, не найдя ничего подозрительного, он кивнул:
– Так пойдет.
Мы вздохнули с облегчением. Песня была спасена. Правда, она потеряла часть своей души, своей глубины. Но зато мы могли спокойно пройти по площади, не опасаясь гнева начальства.
Мы пели эту переделанную песню на параде, стараясь не думать о том, что она стала лишь бледной тенью того, чем могла бы быть. Мы маршировали в ногу, чеканя шаг, и старались не вспоминать об убитой маркитантке, о цензуре, об абсурде.
После парада я долго не мог отделаться от чувства горечи и разочарования. Мне было жаль песню, жаль Окуджаву, жаль всех тех, кто пострадал от цензуры и идеологических догм. Но я был молод, и жизнь продолжалась. Со временем эта история постепенно забылась, затерялась в лабиринтах памяти.
… Прошло 37 лет. Я уже давно не служил в армии, у меня была семья, дети, работа. Я жил обычной жизнью, как и миллионы других людей.
Однажды моя дочь, ученица третьего класса, пришла из школы взволнованная. Она рассказала, что они с одноклассниками под руководством классной руководительницы готовят к 9 мая песню «Сколько лет прошло после той войны», которая сопровождается танцем. Они долго репетировали, учили слова, оттачивали движения. Все были в восторге от песни, от танца, от предстоящего выступления.
Но, как оказалось, радость была преждевременной. На просмотре директор школы потребовала не петь песню, в которой есть фраза "Люди, скажем, нет войне!".
Дочь была расстроена до слез. Она не понимала, почему нельзя петь о мире, о том, что война – это плохо. Ей казалось, что это очевидно, что все должны это понимать. Но, как выяснилось, не все так просто.
Классная руководительница, видя, как переживает дочь, обратилась ко мне за помощью. Она знала, что я умею писать стихи, и попросила меня придумать замену строчке, которая не понравилась директору.
Я был в шоке. Неужели история повторяется? Неужели спустя столько лет после советской цензуры, мы снова сталкиваемся с запретами и ограничениями? Неужели нельзя просто дать детям спеть о мире, о надежде, о будущем?
Я долго не мог прийти в себя. Во мне кипела злость, возмущение, обида. Но я понимал, что нужно что-то делать, чтобы не разочаровать дочь, чтобы не сломать ей веру в справедливость.
И тогда я, как и много лет назад, решил пойти по пути наименьшего сопротивления. Я переделал злополучную фразу на более нейтральную, безобидную, ни к чему не обязывающую.
Вот что получилось:
– Птицы белые летели и кричали в высоте,
– Над полями, городами.
– Призывали к доброте.
Классная руководительница поблагодарила меня. Директор тоже осталась довольна. Песню разрешили петь.
Но у меня на душе было скверно. Я чувствовал себя предателем. Предателем идеалов, предателем своей дочери, предателем самого себя.
Я понимал, что поступил так же, как и много лет назад, когда переделывал песню Окуджавы. Я пошел на компромисс с системой, чтобы избежать конфликта, чтобы сохранить видимость благополучия.
Но какой ценой? Ценой отказа от своих убеждений, ценой лицемерия, ценой фальши.
Я смотрел на свою дочь, которая радостно пела переделанную песню, и мне было стыдно. Стыдно за то, что я не смог защитить ее право на свободу слова, на выражение своих чувств, на искренность.
Я понимал, что история развивается по спирали. Что цензура, запреты, ограничения – это вечные спутники человечества. Что всегда найдутся те, кто будет пытаться контролировать наши мысли, наши чувства, наши слова.
Но я также понимал, что мы не должны сдаваться. Мы должны бороться за свободу, за справедливость, за правду. Мы должны учить наших детей думать самостоятельно, выражать свои мысли, не бояться говорить то, что они думают.
Вечером того же дня я поговорил с дочерью. Я рассказал ей о своей службе в армии, о песне Окуджавы, о замполите, о цензуре. Я объяснил ей, почему я переделал строчку в ее песне.
Она слушала меня внимательно, не перебивая. В ее глазах я видел понимание и сочувствие.
Когда я закончил свой рассказ, она обняла меня и сказала:
– Папа, я все понимаю. Но я все равно считаю, что нужно говорить правду.
Ее слова прозвучали для меня как приговор. Я понял, что моя дочь – намного смелее и честнее меня. Что она – настоящая героиня.
И тогда я решил, что больше не буду молчать. Я буду говорить правду, несмотря ни на что. Я буду бороться за свободу, за справедливость, за право на искренность.
Я не знаю, что ждет нас в будущем. Но я верю, что если мы будем вместе, если мы будем поддерживать друг друга, если мы будем помнить о прошлом и стремиться к лучшему, то мы обязательно победим.
Эта история научила меня многому. Она показала мне, как важно оставаться верным себе, как важно не бояться высказывать свое мнение, как важно бороться за свои идеалы.
И я надеюсь, что эта история поможет и другим людям понять, что свобода – это не данность, а завоевание. Что за свободу нужно бороться каждый день, каждый час, каждую минуту.
Ведь если мы перестанем бороться, то мы потеряем все.
Мы потеряем свою душу, свою идентичность, свою человечность.
И тогда история действительно будет развиваться по спирали, возвращая нас все время к одним и тем же ошибкам, к одним и тем же трагедиям.
Но я верю, что мы можем изменить ход истории. Я верю, что мы можем построить мир, в котором не будет места цензуре, запретам, ограничениям.
Мир, в котором каждый человек сможет свободно выражать свои мысли, свои чувства, свои мечты.
Мир, в котором будет царить свобода, справедливость и правда.
И я готов отдать все силы, чтобы этот мир стал реальностью.
