— Какого чёрта ты отобрал у моего сына от первого брака подаренные бабушкой деньги на день рождения, чтобы пропить их с друзьями в бане? Ты украл у ребенка мечту о велосипеде, потому что тебе «не хватало на поляну»? — визжала жена, обнаружив заплаканного ребенка и перегар мужа.
Антон стоял в дверном проеме кухни, привалившись плечом к косяку, словно мешок с картошкой, который неудачно сгрузили в угол. Его лицо, пунцовое и распаренное после парилки, лоснилось жирным блеском, а глаза, мутные и расфокусированные, блуждали где-то в районе Марининого уха, не в силах зацепиться за взгляд жены. От него несло тяжелым, густым духом перегара, смешанным с запахом распаренного березового веника и дешевого, резкого дезодоранта. Этот запах мгновенно заполнил небольшую кухню, вытесняя уютный аромат вечернего чая и сдобы.
Он икнул, прикрыв рот ладонью, на костяшках которой виднелась свежая, еще сочащаяся сукровицей ссадина, и криво, виновато-нагло ухмыльнулся.
— Марин, ну чё ты начинаешь, а? — язык его заплетался, слова вываливались изо рта вязкие, как переваренная каша. — Чё ты орешь на весь дом? Соседи же услышат, неудобно. Нормально же сидели, общались с пацанами… Деловые вопросы решали, между прочим.
Марина стояла посреди кухни, скрестив руки на груди так сильно, что пальцы впивались в предплечья. Её домашний халат был затянут туго, до боли в ребрах, словно бронежилет. Она смотрела на него не как на мужа, с которым прожила два года, а как на огромное, грязное пятно мазута, которое вдруг расплылось на белоснежной праздничной скатерти. В соседней комнате было тихо, но эта тишина давила на уши сильнее грохота. Она знала, что Денис не спит. Десятилетний мальчик сидел на кровати, комкая в руках пустой подарочный конверт, из которого полчаса назад исчезли пять хрустящих красных купюр.
— Деловые вопросы? — переспросила Марина ледяным тоном, в котором не было ни капли истерики, только брезгливость и холодная ярость. — Ты решал вопросы за счет десятилетнего пацана? Ты хоть понимаешь, что ты сделал, животное? Он эти деньги полгода ждал. Моя мать с пенсии откладывала, экономила на лекарствах, чтобы внуку радость сделать. А ты…
Антон, кряхтя, отлип от косяка и, качнувшись, сделал неуверенный шаг к холодильнику. Его движения были неуклюжими, раскоординированными, как у сломанной марионетки. Он задел бедром стул, тот с противным скрежетом проехал по плитке, царапая пол. Антон поморщился, будто этот звук причинил ему физическую боль, и потер ухо.
— Да отдам я… — отмахнулся он, дергая ручку холодильника. Дверца открылась, обдав его холодным электрическим светом. Он уставился на полки мутным, голодным взглядом. — Отдам я твоему Денису. Завтра… или с зарплаты. Чё ты трагедию вселенского масштаба устраиваешь? Мы же семья, Мариш. У нас бюджет общий. Сегодня я перехватил, завтра вложу. Круговорот бабла в природе.
Он достал большую кастрюлю с вчерашним борщом, даже не потрудившись взять тарелку, и начал искать ложку, раздражающе громко гремя приборами в ящике стола. Найдя черпак, он снял крышку и прямо так, стоя, зачерпнул холодное варево.
— У нас бюджет общий, когда ты в него вкладываешь, — отчеканила Марина, делая шаг к нему. Ей хотелось выбить эту кастрюлю из его рук, но она сдержалась. — А ты за последние два месяца принес домой три тысячи рублей и пакет просроченных пряников, которые тебе на складе списали. А теперь ты залез в тайник ребенка. Ты не просто взял в долг, Антон. Ты прижал пацана в углу, пока меня не было, и потребовал деньги. Напугал его. Сказал, что если не даст, то ты ему интернет обрубишь и телефон об стену разобьешь. Это называется грабеж, Антон. Бытовой грабеж.
Антон замер с ложкой у рта. С губы капнула красная жижа, упав на его светлую футболку и расплываясь уродливым жирным пятном. Он с громким хлюпаньем втянул в себя содержимое ложки, прожевал кусок мяса и вытер рот тыльной стороной ладони.
— Ой, да ладно тебе, «напугал», — прошамкал он с набитым ртом, глядя на жену свысока, с тем пьяным превосходством, которое появляется у неудачников после литра водки. — Я по-мужски с ним поговорил. Сказал: «Денис, бате надо. Выручай, горим». Пацан должен понимать, что в жизни бывают ситуации, когда надо плечо подставить. А ты из него бабу растишь. Жадину. «Мое, мое». В семье нет «твоего», есть «наше». Я ему, можно сказать, урок финансовой грамотности преподал. Взаимовыручка называется.
Марина смотрела, как он ест. Смотрела на его двигающиеся челюсти, на редкую рыжеватую щетину на подбородке, на то, как он причмокивает, вылавливая капусту. И чувствовала, как внутри неё умирает что-то важное. Не любовь — любви там давно не было, была привычка и надежда, что «перебесится». Умирало уважение к самой себе за то, что впустила это существо в свой дом.
— Ты ему не батя, — сказала она тихо, но каждое слово падало тяжело, как камень. — Ты ему отчим. И, судя по всему, хреновый. Он тебе деньги отдал, потому что боялся. Он видел твои глаза, видел, что ты уже «теплый», и побоялся, что ты буянить начнешь. Он просто откупился от пьяного дяди.
Антон с грохотом опустил ложку обратно в кастрюлю. Брызги холодного борща полетели на столешницу. Лицо его начало медленно наливаться дурной, тяжелой кровью. Глаза сузились, превращаясь в две злобные щелки. В его затуманенном мозгу, видимо, перемкнуло какой-то контакт, отвечающий за остатки совести.
— Ты мне сейчас предъявляешь, что я его не так воспитываю? — прорычал он, поворачиваясь к ней всем корпусом. Кастрюля опасно накренилась. — Я его, щенка, кормлю! Я в этом доме мужик! Я гвозди забиваю, я за безопасность отвечаю! Имею право взять, когда прижало! Пацаны ждали. Серега с вахты приехал, Толян проставился… Мне что, как лоху, пустым сидеть? Сказать «жена денег не дает»? Я должен марку держать! Перед людьми неудобно!
— Марку? — Марина усмехнулась, и эта улыбка была страшнее крика. — Ты украл двадцать пять тысяч у ребенка, чтобы «марку держать» перед алкашами в бане? Чтобы Толян тебя уважал? А то, что тебя собственный пасынок теперь ненавидит, тебе плевать?
— Не украл, а позаимствовал! — рявкнул Антон, ударив кулаком по столу так, что сахарница подпрыгнула. — И вообще, закрой рот, женщина. Я устал. Я отдыхал. Имею право расслабиться после тяжелой недели.
Он снова полез в кастрюлю, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Для него это было нормой. Подумаешь, взял денег. Подумаешь, пропил. Он же дома, он же главный. Марина смотрела на его затылок, на складки жира на шее, собирающиеся гармошкой, и понимала: велосипеда не будет. Денег не будет. И если она сейчас проглотит это, то дальше он вынесет из дома всё, до чего дотянутся его липкие руки.
— Ты хоть копейку принес назад? — спросила она, подходя к нему вплотную. Запах перегара стал невыносимым. — Покажи карманы.
Антон, не оборачиваясь, издал глумливый, булькающий смешок.
— А ты мне не указывай. Может, принес, а может, и нет. Тебе какое дело? Сама заработаешь, ты у нас баба сильная, на двух работах корячишься. А мужику отдых нужен.
Марина резко протянула руку и дернула его за задний карман джинсов. Ткань натянулась. Антон, не ожидая такой прыти, поперхнулся борщом и резко развернулся, едва не сбив кастрюлю локтем на пол.
— Ты чё творишь?! — взревел он, брызгая слюной. — Руки убрала!
Но Марина уже успела увидеть то, что хотела. Карман был пуст. Плоский, абсолютно пустой карман, из которого торчала лишь грязная бумажная салфетка. Ни сдачи, ни мелочи.
— Всё прожрал... — констатировала она. — Всё до последней бумажки спустил на водку и баб.
— Да, прожрал! — Антон выпрямился во весь рост, нависая над ней. Его качало, но агрессия придавала ему временной устойчивости. — И еще прожру, если надо будет! Потому что я тут хозяин! А ты, если не нравится, можешь валить к своей мамаше вместе с прицепом своим! Или молчи и накрывай на стол, как положено нормальной жене! Хлеб где? Почему хлеба на столе нет?
— Хлеба нет, потому что ты его не купил, — ответила Марина. Голос её звучал глухо, будто она говорила из-под толщи воды. — Ты не купил хлеб, не купил молоко, не заплатил за свет. Ты только жрешь, пьешь и гадишь.
Антон грузно опустился на табуретку, которая жалобно скрипнула под его весом. Он вытер жирные руки о свои же джинсы, оставляя на ткани темные разводы, и откинулся назад, уперевшись спиной в подоконник. Его поза выражала расслабленное, вальяжное хамство человека, который искренне уверен в своей безнаказанности.
— Ой, ну всё, завела пластинку, — протянул он, ковыряя в зубах ногтем. — «Не купил, не заплатил»… Ты мелочная, Марин. Душная ты баба. Я мыслю масштабно. Я перспективы ищу. А ты всё в свои квитанции уперлась. Вот поэтому ты и сидишь в жопе, а я — человек с амбициями.
Он рыгнул, даже не пытаясь скрыть звук, и снова посмотрел на жену мутными, оловянными глазами. В них плескалась какая-то извращенная философия, свойственная всем бытовым паразитам, которые считают, что мир обязан им просто за факт их существования.
— Знаешь, почему я бабки у твоего Дениски взял? — вдруг спросил он, хитро прищурившись. — Не потому что мне не хватало. Вернее, не только поэтому. Я, Марин, о пацане заботился. Да-да, не смотри на меня так. Велик ему, видите ли, захотелось. Скоростной, за двадцать пять кусков. А ты подумала, что он на этом велике шею себе свернет? А? Движение сейчас какое, видела? Машины носятся, дураков полно. Я, может, жизнь ему спас, изъяв этот капитал. А ты даже спасибо не скажешь.
Марина слушала этот бред и чувствовала, как к горлу подступает тошнота. Ей казалось, что она стоит в центре выгребной ямы. Логика Антона была безупречна в своей мерзости: он украл, чтобы защитить. Он пропил, чтобы спасти.
— Ты пропил деньги в бане с алкашами, чтобы спасти моего сына от травм? — переспросила она, чувствуя, как пульсирует жилка на виске. — Какой же ты благородный. А раки, которых ты жрал, они тоже для профилактики были?
Антон оживился. Воспоминание о недавнем кутеже заставило его лицо расплыться в сальной улыбке.
— Раки были знатные, — мечтательно произнес он, игнорируя сарказм. — И пиво чешское, не моча какая-нибудь. Я, Марин, когда конверт на стол выложил, пацаны аж притихли. Серега — он же знаешь какой, он уважает только тех, кто при лавэ. А тут я говорю: «Гуляем, братва, я угощаю». И всё. Я сразу — король вечеринки. Авторитет, понимаешь? Это тебе не копейки считать. Мужик должен уметь красиво отдыхать. А твой Денис… Ну поревел и перестанет. Полезно ему. Пусть учится, что в жизни не всё на блюдечке приносят. А то вырастет таким же, как твой первый муженек — слюнтяем.
— Мой первый муж, — процедила Марина, сжимая кулаки так, что ногти вонзились в ладони, — работал на двух работах, чтобы мы ни в чем не нуждались. А ты существуешь, как глист. Ты сосешь ресурсы из меня, из моей матери, теперь добрался до ребенка. Ты понимаешь, что Денис слышит каждое твое слово? Он сейчас за стеной, и он всё слышит.
— Да пусть слышит! — гаркнул Антон, внезапно разозлившись. — Пусть мотает на ус! Я ему, между прочим, замену отца делаю! Учу жизни! А он что? Жадина! Сквалыга мелкая! «Мои денежки, бабушка подарила»… Тьфу! Нормальный пацан бы сам сказал: «Бать, возьми, тебе нужнее, ты устал». А этот вцепился в конверт, как клещ. Пришлось силу применить. Моральную, конечно. Объяснить популярно, кто в доме старший.
Антон потянулся к пачке сигарет, лежащей на столе, вытащил одну, щелкнул зажигалкой.
— Не кури на кухне, — машинально сказала Марина.
— Да пошла ты, — лениво отмахнулся он, выпуская струю дыма прямо в потолок. — Мой дом — мои правила. Я тут прописан, если ты забыла. Ну, временно, но прописан. Так что имею полное гражданское право. И вообще, Марин, ты меня утомила. Давай, метнись в магаз, возьми пивка пару банок. Голову поправить надо. И хлеба купи. А то борщ без хлеба — как баба без сисек, ни то ни сё.
Это было последней каплей. Не дым, не мат, а эта спокойная, уверенная команда. «Метнись». Он сидел на её кухне, в квартире, купленной её родителями, в джинсах, которые она ему постирала, с полным желудком её супа, и посылал её за пивом на деньги, которые украл у её ребенка.
Марина посмотрела на него так, словно видела впервые. Исчезли все иллюзии, все попытки оправдать его «сложным периодом» или «поиском себя». Перед ней сидело нечто, лишенное человеческого облика. Существо, для которого совесть — это пустой звук, а семья — это просто кормовая база.
— Ты считаешь, что велосипед — это блажь, — медленно проговорила она, не сводя с него глаз. — А водка с друзьями — это необходимость. Ты считаешь, что украсть у ребенка — это урок воспитания. А жить за счет женщины — это мужское достоинство.
— Ой, хватит философствовать, — скривился Антон, стряхивая пепел прямо в тарелку с остатками сметаны. — Ты мне лучше скажи, где у нас огурцы соленые? Закусить охота. И давай, не тяни с магазином, трубы горят.
Он был абсолютно, непробиваемо уверен в своей власти. Он привык, что Марина терпит. Что она ворчит, ругается, может даже поплакать, но в итоге всё равно проглотит, простит и сделает так, как он хочет. Ведь «мужчина в доме нужен», ведь «как же одной», ведь «что люди скажут». Он эксплуатировал эти страхи годами, дергая за ниточки её терпения. Но сегодня ниточка оборвалась. С сухим, едва слышным треском.
Марина подошла к окну и открыла форточку. Холодный ночной воздух ворвался в прокуренную кухню, но он не мог выветрить запах гнили, который исходил не от сигареты, а от человека, сидящего на табуретке.
— Огурцов нет, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — И пива не будет. И велосипеда не будет.
— Ну вот, опять начинается, — заныл Антон, почесывая живот под футболкой. — Ты чего такая жадная, а? Тебе для мужа жалко? Я ж тебе зарплату всю отдам… потом. Когда устроюсь. Там вариант наклевывается, начальником склада. Сразу заживем. Куплю я твоему щенку этот велик, пусть подавится. Че ты кипишуешь?
Он врал. Он врал так же легко, как дышал. Никакого варианта не было, никакого начальника склада. Была только бесконечная череда пьянок, лежания на диване и воровства мелочи из её кошелька, а теперь — и из конверта Дениса. Марина вдруг поняла, что если он останется здесь на ночь, то завтра утром она найдет еще что-нибудь пропавшее. Или он ударит Дениса за «косой взгляд». Или ударит её. Крыса, почуявшая безнаказанность, становится агрессивной.
— Вставай, — сказала она.
— Че? — Антон непонимающе уставился на неё, держа сигарету в зубах.
— Вставай, говорю. Пошел вон.
— Ты че, больная? — он рассмеялся, но смех вышел нервным. — Куда я пойду? Ночь на дворе. И вообще, я устал. Я спать хочу. Пойду к Денису в комнату, там диван удобнее, а то на нашем ты вертишься вечно.
Он попытался встать, чтобы направиться в детскую, к ребенку, которого только что обокрал. К ребенку, чьи слезы он назвал «полезным уроком». Внутри Марины что-то щелкнуло, превращаясь в ледяной монолит решимости.
— Ты не переступишь порог этой комнаты, — Марина встала в дверном проеме, расставив руки и уперевшись ладонями в косяки. Её пальцы побелели от напряжения. Она напоминала натянутую до предела струну, готовую лопнуть и хлестнуть по лицу.
Антон остановился в полуметре от неё. Его покачивало, как маятник сломанных часов. Он смотрел на жену сверху вниз, пытаясь сфокусировать взгляд, в котором смешались недоумение и звериная злоба. Ему казалось дикостью, что эта женщина, которая еще вчера жарила ему котлеты и стирала носки, теперь смеет преграждать путь хозяину жизни.
— Слышь, Марин, ты берега не путай, — прохрипел он, и от его дыхания воздух в коридоре стал плотным и тяжелым, как в общественном туалете. — Ты кого из себя строишь? Жанну д'Арк? Отойди, по-хорошему прошу. Я к пацану пойду. Надо воспитательную беседу провести. А то он там, небось, сопли на кулак наматывает, обиженку из себя корчит. Я ему объясню, что батя для него старался. Чтоб не вырос жмотом, как его папаша биологический.
Он сделал шаг вперед, нависая над ней всей своей тушей. От его футболки пахло прокисшим пивом и чужим потом. Марина не шелохнулась. В её голове, словно на экране компьютера, бегущей строкой проносились мысли. Не о любви, не о сохранении брака, не о том, что скажут соседи. Она думала о том, что за её спиной, в трех метрах, лежит её сын. И если это пьяное животное сейчас войдет туда и начнет «воспитывать», психика ребенка будет сломана. Денис и так боялся громких звуков, а вид пьяного отчима, требующего уважения, мог стать последней каплей.
— Ты ему никто, Антон, — произнесла она голосом, лишенным эмоций. Это был голос хирурга, констатирующего смерть. — Ты просто случайный пассажир, который задержался в нашем вагоне. Ты не имеешь права его воспитывать. Ты даже себя обеспечить не можешь, не то что семью.
Антон расхохотался. Смех был лающий, отрывистый, переходящий в кашель. Он уперся рукой в стену рядом с её головой, сдирая ногтем кусок обоев.
— Пассажир? — переспросил он, брызгая слюной. — Да я твой спаситель! Кому ты нужна, разведенка с прицепом? Кто на тебя посмотрит? Тебе тридцать пять, у тебя морщины, целлюлит и ребенок-истеричка. Я тебя подобрал, обогрел, статус замужней женщины дал! Ты мне ноги мыть должна и воду пить, что я вообще с тобой живу. А ты мне тут концерты устраиваешь из-за паршивых двадцати тысяч?
Он ткнул её пальцем в плечо. Больно, грубо, как тыкают в манекен.
— Я эти деньги пропил, да! — заорал он, окончательно теряя контроль. — И знаешь что? В следующий раз я его планшет продам! Или приставку! Если вы не научитесь ценить мужика в доме! Я тут главный, поняла? Всё, что в этой квартире находится — это моё! Потому что я — глава семьи! И если мне надо будет побухать с друзьями, я возьму всё, что захочу! Хоть деньги, хоть золото твоё, хоть почку твоего щенка!
Слова падали, как удары молотка. «Планшет продам». «Почку щенка». Марина смотрела на него, и пелена спала с глаз окончательно. Перед ней стоял не человек. Это была опухоль. Злокачественное образование, которое пустило метастазы в её жизнь, в её квартиру, в душу её ребенка. С опухолью не договариваются. Опухоль вырезают.
— Ты считаешь, что имеешь право воровать у нас, потому что ты — самец? — тихо спросила она, незаметно меняя позу. Она перенесла вес тела на одну ногу, готовясь к рывку.
— Я не ворую, я беру своё! — рявкнул Антон, пытаясь расстегнуть ширинку джинсов, которые давили ему на раздутый от пива живот. — Мне вообще ссать охота. Отойди, дай пройти, дура! Или я тебя сейчас сам подвину!
Он замахнулся. Не сильно, скорее для острастки, чтобы пугнуть. Но этого движения было достаточно. Марина увидела, как его качнуло в сторону. Координация была нарушена, мышцы расслаблены алкоголем, реакция заторможена. Он был большим, тяжелым, но неустойчивым, как старый шкаф на одной ножке.
В этот момент в комнате сына скрипнула кровать. Денис проснулся. Или не спал вовсе, слушая, как этот упырь планирует продать его вещи. Этот звук стал для Марины сигналом стартового пистолета.
— Туалет там, — она кивнула в сторону входной двери, в противоположный конец коридора. — Но ты туда не дойдешь.
— Чё ты мелешь? — Антон тупо моргнул, пытаясь осмыслить её слова. Его рука всё еще возилась с пуговицей на джинсах. Штаны, наконец, поддались гравитации и немного сползли, открывая резинку серых, застиранных трусов.
— Я говорю, что ты ошибся дверью, — сказала Марина.
В её взгляде появилась та холодная, убийственная решимость, которой боятся даже самые отмороженные хулиганы. Это был взгляд матери, защищающей детеныша. В природе в такие моменты самки перегрызают горло хищникам вдвое больше себя.
Антон, почувствовав неладное, попытался напустить на себя еще больше агрессии.
— Ты мне угрожаешь? — он шагнул к ней, занеся руку для пощечины. — Да я тебя сейчас…
Но он не успел. Марина не стала ждать удара. Она не стала кричать или звать на помощь. Она действовала инстинктивно и расчетливо. Воспользовавшись тем, что Антон, запутавшись в спущенных джинсах, потерял равновесие, она резко шагнула ему навстречу. Не отступая, а атакуя.
Она с силой толкнула его в грудь обеими руками. Вложила в этот толчок всю свою ненависть, всю боль за сына, всё унижение последних месяцев.
— Пошел вон! — выдохнула она.
Антон, не ожидавший отпора, по инерции полетел назад. Его пятки зацепились за гармошку джинсов, сползших до щиколоток. Он нелепо взмахнул руками, пытаясь ухватиться за воздух, за стены, за вешалку с одеждой, но пальцы лишь скользнули по гладким обоям.
С грохотом, от которого, казалось, содрогнулся весь дом, он рухнул на пол коридора. Упал тяжело, как мешок с цементом, ударившись плечом о тумбочку для обуви.
— Сука! — взвыл он, пытаясь подняться, но ноги запутались в штанинах. Он напоминал перевернутого жука, барахтающегося в собственной грязи. — Ты что творишь?! Я тебя убью!
Марина не дала ему опомниться. Страх исчез. Осталась только цель — вышвырнуть этот мусор за пределы её мира. Она подскочила к нему, пока он пытался встать на четвереньки, и схватила его за шиворот футболки. Ткань затрещала.
— Вставай, урод! — прошипела она ему в ухо. — Ползи к выходу!
— Ты пожалеешь! — орал Антон, пытаясь ударить её ногой, но джинсы сковали его движения, превратив в беспомощную куклу. — Я тебе устрою! Я тебе такую жизнь устрою!
Он попытался уцепиться за ножку тумбочки, но Марина пнула его руку. Не сильно, но достаточно, чтобы он разжал пальцы. Сейчас в ней не было жалость. Она видела перед собой врага. Врага, который минуту назад обещал продать вещи её сына. Врага, который обокрал ребенка.
Она схватила его за пояс джинсов и рывком поволокла по линолеуму к входной двери. Антон был тяжелым, но адреналин придал Марине сил, которых она в себе не подозревала. Он выл, матерился, цеплялся за коврик, но скользил к выходу, как огромный, упирающийся слизень.
— Помогите! Убивают! — вдруг заорал он, понимая, что проигрывает эту схватку. Его мужское достоинство, его «статус главы семьи» рассыпались в прах, когда женщина волокла его по полу в собственных трусах.
Марина одной рукой отщелкнула замок входной двери. Металлический щелчок прозвучал как приговор. Она распахнула дверь настежь. Из подъезда пахнуло холодом и сыростью.
— На выход, — скомандовала она.
Антон попытался упереться ногами в порог, но Марина уперлась ногой ему в ягодицу и с силой пихнула наружу. Он вылетел на лестничную площадку, проехавшись голым животом по холодному бетону. Джинсы окончательно свалились с его ног и остались лежать на коврике в прихожей, вместе с одним ботинком, который слетел в процессе борьбы.
Он остался там — на грязном бетонном полу, в растянутой футболке и серых семейных трусах, пьяный, униженный и дезориентированный.
— Ты чё, офонарела?! — заорал он, поднимая голову и глядя на неё снизу вверх безумными глазами. — Впусти! Холодно же!
Марина стояла на пороге, тяжело дыша. Её волосы растрепались, халат распахнулся, но она чувствовала себя победительницей. Она посмотрела на джинсы, валяющиеся у её ног. В них не было ни денег, ни чести, ни совести.
— Забирай, — сказала она и пнула ком одежды в его сторону. Джинсы шлепнулись ему на лицо. Следом полетел одинокий ботинок, глухо стукнув о стену подъезда. — Второй найдешь на помойке. Ты там теперь живешь.
— Ты пожалеешь, тварь! Ты на коленях приползешь прощения просить! — визжал Антон, путаясь в штанинах на грязном бетонном полу подъезда. Его голос, сорванный и хриплый, эхом отражался от обшарпанных стен, мешаясь с гулом лифта и шумом ночного города, пробивающимся сквозь разбитое окно на пролете.
Он пытался натянуть джинсы, лежа на боку, как перевернутое насекомое. Голая спина терлась о холодный, заплеванный пол, покрытый окурками и шелухой от семечек. Хмель, еще минуту назад даривший ему чувство всемогущества, теперь превратился в свинцовую тяжесть и тошнотворную дурноту. Унижение жгло сильнее, чем ссадины на локтях. Его, «главу семьи», вышвырнули как нашкодившего кота.
Марина не закрыла дверь сразу. Она исчезла в глубине коридора ровно на пять секунд. Антон, решив, что она испугалась его криков и побежала за аптечкой или водой, попытался встать, опираясь на стену.
— Сейчас я зайду… Сейчас я тебе устрою воспитательный процесс… — бормотал он, застегивая ширинку дрожащими пальцами. — Ты у меня узнаешь, кто в доме хозяин…
Но Марина вернулась. В руках она держала охапку его вещей: дутую китайскую куртку, из которой торчал синтепон, второй ботинок и его спортивную сумку с «инструментами», которую он не открывал полгода. Она несла это не как вещи любимого человека, а как пакет с мусором, который забыли вынести с утра.
— Лови, добытчик, — сухо сказала она и швырнула куртку ему в лицо.
Молния хлестнула его по щеке, оставив красный след. Антон взвыл, отмахнулся и тут же получил в грудь сумкой. Тяжелый ботинок глухо ударился о железные перила и отлетел на ступеньки ниже.
— Ты чё, совсем берега попутала?! — заорал он, пытаясь удержать равновесие и одновременно поймать свои пожитки. — Это мое имущество! Я на это зарабатывал!
— Ты ни на что не заработал, Антон, — ее голос был спокойным, страшным в своем спокойствии. Она стояла на пороге теплой, светлой квартиры, отделяя свой мир от его грязного подъездного существования. — Ты украл деньги у ребенка, чтобы пропить их. Ты жрал за мой счет. Ты жил в моем доме. А теперь твой дом здесь. Среди бычков и плевков. Тебе тут самое место.
Антон наконец натянул джинсы и, шатаясь, двинулся на нее. В его глазах читалось желание ударить, смять, уничтожить эту женщину, которая посмела разрушить его комфортный мирок.
— Впусти, сука! — прорычал он, хватаясь за край двери. — Я тут прописан! Я полицию вызову! Я тебя засужу! Ты меня зимой на улицу выгнала!
— Вызывай, — кивнула Марина. Она уперлась ногой в косяк, а плечом навалилась на дверь, не давая ему войти. — Расскажешь им, как ты у несовершеннолетнего деньги вымогал. Расскажешь, как угрожал. А я заявление напишу. И Денис подтвердит. Только ты не вызовешь. Потому что у тебя телефона нет. Ты его, наверное, тоже пропил или в такси забыл, герой.
Антон судорожно хлопнул себя по карманам. Пусто. Лицо его вытянулось. Он понял, что остался не просто на улице, а в полном вакууме. Без связи, без денег, без ключей.
— Марин, ну хорош, — тон его мгновенно сменился с угрожающего на плаксиво-жалобный. Эта перемена была омерзительной. — Ну погорячились и хватит. Ну виноват, ну с кем не бывает? Давай поговорим. Холодно же, я заболею. Ты же не зверина какая-то. Я все отдам, мамой клянусь, все до копейки верну!
Он попытался просунуть ногу в проем, блокируя дверь грязным носком.
— Ты уже поклялся, когда конверт у Дениса брал, — ответила Марина. Она посмотрела на его босую ногу в дырявом носке с брезгливостью хирурга, вскрывающего гнойник. — Убери копыто.
— Не уберу! — снова взвизгнул он, поняв, что жалость не сработала. — Ты не имеешь права! Это и мой дом тоже! Я твоему щенку велосипед куплю! Слышишь? Самый лучший! Только пусти!
— Велосипед я ему сама куплю. Без твоих подачек и ворованных денег. А ты, Антон, иди к своим друзьям. К Толяну, к Сереге. Пусть они тебя кормят. Ты же для них старался, марку держал. Вот пусть они теперь твою марку и поддерживают.
Она резко, со всей силы, пнула его по ноге, которой он блокировал дверь. Удар пришелся прямо по голени. Антон взвыл от боли и рефлекторно отдернул ногу, схватившись за ушибленное место.
Этого мгновения хватило.
Марина захлопнула тяжелую металлическую дверь. Грохот разнесся по подъезду, как выстрел. Следом лязгнул замок — один оборот, второй, третий. Потом щелкнула задвижка ночного сторожа. Эти звуки отсекли Антона от прошлой жизни, как гильотина.
Он остался стоять на лестничной клетке, прижимая к себе грязную куртку. В одном ботинке, с пульсирующей болью в ноге и полным нулем в кармане.
— Открой! — заорал он, ударив кулаком в железо. — Открой, тварь! Я тебя уничтожу! Я тебе стекла побью! Я твою машину сожгу!
Он бил в дверь ногами, плечом, головой. Он орал проклятия, перечислял все, что он для нее «сделал», угрожал расправой, обещал повеситься прямо тут, на ручке двери. Но дверь была глуха и нема. Она была надежной границей, которую он сам зацементировал своим скотством.
Через пять минут его крики превратились в невнятное мычание. Соседи сверху начали стучать по батарее, кто-то приоткрыл дверь на этаж ниже и гаркнул: «Заткнись, алкашня, полицию вызовем!». Антон сполз по стене на пол. Адреналин уходил, оставляя место пронизывающему холоду и липкому ужасу осознания. Он сидел на корточках перед дверью, за которой было тепло, еда и люди, которых он предал ради дешевых понтов в бане. И эта дверь больше никогда не откроется.
А по ту сторону двери Марина прижалась лбом к холодному металлу. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали мелкой дробью. Она слышала его удары, слышала проклятия, но ей не было страшно. Впервые за два года ей не было страшно.
Она медленно отстранилась от двери и посмотрела в коридор. В дверях своей комнаты стоял Денис. Мальчик не плакал. Он стоял в пижаме, босиком, и сжимал в руках тот самый пустой конверт. В его глазах не было испуга, только недетская серьезность и… облегчение.
Марина не бросилась к нему с объятиями, не стала причитать «все будет хорошо». Она просто глубоко вздохнула, чувствуя, как с этим выдохом из квартиры уходит запах перегара, лжи и страха.
— Замок завтра сменим, — сказала она ровным, будничным голосом, поправляя растрепавшиеся волосы. — Иди спать, сын. Воздух в квартире чистый. Проветрилось.
Денис кивнул, молча развернулся и ушел к себе. Марина щелкнула выключателем, погружая прихожую в темноту. За дверью еще слышалось какое-то шуршание и всхлипы, но это были звуки с улицы. Звуки постороннего мира, к которому они больше не имели никакого отношения. В квартире наконец-то наступила тишина. Настоящая. Своя…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ