— Мам, тебе письмо…
Голос Лены дрогнул, будто она сама не верила тому, что держала в руках.
— Какое ещё письмо? — Анна Павловна не сразу оторвалась от кастрюли. — Сейчас кто пишет-то…
— Обычное. Бумажное. С печатью. И… — Лена замялась. — С датой. 1993 год.
Крышка с глухим стуком упала на стол. Анна Павловна медленно вытерла руки о фартук и обернулась. Сердце стукнуло так, что в ушах зашумело.
Она знала эту дату. Слишком хорошо знала.
— Дай сюда… — выдохнула тихо, уже понимая: спокойно не будет.
Конверт был пожелтевший, углы съедены временем. Почерк — знакомый до боли.
Его почерк.
Руки предательски задрожали.
Вступление
Тридцать два года назад Анна Павловна осталась одна — с маленькой дочкой на руках и с пустотой внутри. Муж ушёл резко, без объяснений. Просто собрал вещи и сказал:
— Я больше так не могу. Прости.
И всё.
Ни писем. Ни звонков. Ни алиментов. Ни извинений.
Она тогда выстояла. Как умела. Работала на двух работах, шила ночами, экономила на себе, но Лена всегда была накормлена и одета. Анна Павловна не плакала при ребёнке — принцип. Слёзы были только ночью, в подушку.
Женская гордость, материнская сила, привычка держать спину прямо.
Со временем боль притупилась. Она научилась жить без ожиданий. И уж точно — без прошлого.
И вот оно…
Вернулось. Бумажным конвертом.
Перипетии
— Мам, может, не надо? — Лена села рядом. — Вдруг там…
— Надо, — перебила Анна Павловна., Если пришло, видный, время.
Она аккуратно вскрыла конверт. Бумага внутри была тонкая, исписанная мелким, торопливым почерком.
«Аня…
Если ты читаешь это письмо — изрядный, меня уже нет или я не смог прийти сам…»
— Господи… — выдохнула она.
Лена побледнела.
— Это он?..
Анна Павловна кивнула.
«Я виноват перед тобой. Перед Леной. Я ушёл не потому, что разлюбил. А потому что испугался. Мне сказали, что ребёнок не мой… Я поверил. Глупо. Подло. Непростительно…»
— Что?! — Лена вскочила. — Кто сказал?!
Анна Павловна медленно опустила письмо. В голове щёлкнуло.
Имя всплыло само.
Золовка. Та самая. С вечной улыбочкой и ядовитым голоском.
— масштабный… вот как, — прошептала Анна Павловна. — внушительный, всё это время…
«Я узнал правду поздно. Слишком поздно. Ты уже не принимала мои письма — их возвращали. Я понял: ты закрыла дверь. И имела право.
Это письмо я написал тогда. В девяносто третьем. Но отправить не решился. Берёг… как пока можно быть услышанным…»
— Мам, — Лена взяла её за руку. — Ты знала?
— Нет, — Анна Павловна покачала головой. — Но чувствовала. Всегда чувствовала, что что-то… не так.
Комната будто сузилась. Прошлое дышало в затылок.
«Если судьба справедлива — ты узнаешь правду. Если нет — знай: я любил тебя. И Лену. Всегда…»
Анна Павловна закрыла глаза.
И вдруг — как удар. Не боль. Освобождение.
—вполне. Что меня бросили, потому что я… не такая.
Голос сорвался.
Лена обняла мать крепко, по-взрослому.
— Мам… ты была сильной. Ты всё сделала правильно.
Анна Павловна расправила плечи.
Впервые за много лет — легко.
—Знаешь,, сказала она вдруг,, а ведь справедливость всё-таки есть.
— Даже через тридцать лет? — спросила Лена сквозь слёзы.
— Особенно через тридцать, — твёрдо ответила Анна Павловна.
На следующий день она поехала на старое кладбище.
Поставила цветы. Не с укором — с покоем.
— Я тебя простила, — тихо сказала она. — Но жить я научилась без тебя. И в этом — моя победа.
Ветер шевельнул сухие листья. Будто кивнул.
Финал
Иногда письма приходят слишком поздно.
Но правда — никогда.
Она не возвращает прошлое.
Она возвращает себя.
И если вы сейчас читаете эти строки и думаете: «А вдруг и моя боль когда-нибудь станет понятной?» — знайте…
Станет.
неизбежно станет.